Тайна имперской короны - Максимова Надежда Семеновна

И тогда прозвучала фраза, ставшая потом легендарной в нашей семье: «Здесь никого нет!»

– Таким образом, – завершила рассказ Елена, – когда мы говорим, что «ничего нет» или «никого нет», это означает лишь, что мы не увидели то, что ожидали. А на самом деле все есть, и много. Но не то, что мы искали.

– Ага, – живо отреагировал дядя Миша. – Значит, мы искали не то или не там. Где у нас, кстати, файлики, в которые мы упаковали обертки от часов сторожа? Надеюсь, их удалось спасти?

Ваня молча, с оскорбленным видом извлек из недр портфельчика требуемые обертки.

– Пожалуйста.

Вам когда-нибудь приходилось изучать оберточную бумагу? Пролежавшую бог знает в каких условиях почти сто лет?

В общем, перед нами было нечто помятое, грязноватое, пахнущее несвежим машинным маслом и жирное наощупь. Но вариантов не было, и мы принялись осматривать разложенные перед нами бумажки с рвением, с каким завзятый фанат живописи впивается взглядом в полотно Рембрандта.

Нет, дело не выглядело абсолютно безнадежным. Обертки не были чем-то однородно окрашенным. Имели место пятна различного происхождения, формы и интенсивности цвета. Любители теста Роршаха сумели бы углядеть в них много интересного.

Но нам, к сожалению, нужно было не нафантазировать какие-то образы, а извлечь то, что реально существовало. С последним наблюдались сложности.

– А помните, как в фильме «Сокровище нации»? – ударилась в воспоминания Елена, которой первой надоело вглядываться в пустые куски бумаги. – Там Николас Кейдж, стоило ему заметить любое пятно, начинал его вертеть так и сяк, поливать кислотой, нагревать, смотреть на просвет, и оно, в конце концов, превращалось в буквы.

– Нагревать? – задумался Ваня. – М-м-м…

Я взял у сестры листок, который та демонстративно оттолкнула, и посмотрел на просвет. Увы.

– А какой кислотой там поливали? – переспросил дядя Миша, повторяя мой маневр со своей оберткой.

– Погодите, а может эти листы нужно рассматривать, как фракталы? – Вдохновился озаренный идеей Зайкин. – Глядите, они все неправильной формы. Между тем, по теории фракталов каждая часть предмета имеет те же свойства, что и предмет в целом.

– Больно ты умный, – буркнул я, выдергивая у Вани его обертку и тоже просматривая ее на свет.

– А вы взгляните на линию разрыва, – не отставал компьютерщик. – Похоже, что все эти куски последовательно отрывали от некого общего массива. И если попробовать состыковать их в первоначальном порядке…

– Нашел! – радостно вскричал старший прапорщик и затряс листом, отобранным у безропотной княжны. – Глядите, здесь какие-то линии.

Мы дружно ринулись прикладывать обертку к оконному стеклу и мгновенно убедились, что да, на общем серо-масляном фоне присутствуют какие-то более светлые полосы, складывающиеся в некий непонятный узор.

К моему смущению подобные же полоски обнаружились и на листе, который долго и безуспешно изучал лично я.

– Нужно больше света, – заявил Ваня, отбирая у нас обертки. – Схожу к экспертам в лабораторию. У них там освещение на любой вкус: косопадающее, отраженное, проникающее, лазерное… В общем, если на этих бумажках реально имеется хоть какая-нибудь информация, любую тайну мы вытащим без остатка.

Едва за Зайкиным закрылась дверь, моя сестрица сделала поползновение завладеть его неосмотрительно оставленным на столе ноутбуком.

– Уж не собираешься ли ты поиграть? – ядовито поинтересовался я.

– А что? Все равно пока Ваня не вернется делать абсолютно нечего.

– А я думаю, что нам пора обсудить американский вопрос. Потому что вчерашнее происшествие вовсе не вызывает у меня восторга.

– Ну, дверь-то нам подожгли не американцы, – заметил дядя Миша. – Такую подлянку только наши могли придумать.

– Тем хуже. Значит, у американской наследницы есть выход на российских граждан, готовых на подобного рода подвиги.

– Это да, – вздохнул старший прапорщик. – Американцев-то мы еще могли бы как-то отследить. А от наших не убережемся.

– Соответственно, нужен какой-то обманный маневр. Финт. Чтобы преследователей направить по ложному следу, а самим освободиться и двигаться вперед спокойно, не шарахаясь от каждого куста. Какие есть идеи?

– Никаких, – хладнокровно ответила сестрица, тихой сапой придвигая к себе ноутбук. – Мы пока не знаем, куда ведет настоящий след. Как же в таких условиях придумывать ложный?

Я перевел взгляд на старшего прапорщика.

– Ну, – замялся тот, – можно было бы попробовать отправить американскую группу в Стамбул к Святой Софии. Но, боюсь, что после прогулки в Питер, они на это не поведутся.

– А вообще заманчиво, – мечтательно прищурился я. – Можно было бы выдумать какое-нибудь обоснование на тему того, что многие белогвардейцы покидали Россию морем, через Стамбул…

– Князь Месхи-Глебов уходил через Китай, – подала голос сербская наследница.

– А американка об этом знает?

– В пустыню Гоби, где князь спрятал клад, удобнее добираться через Харбин. Стамбул – совсем в другую сторону.

– И был он с грузом, – поддержал дядя Миша. – В таких условиях трудно тысячекилометровые петли выписывать.

Я оценил сказанное и некоторое время погоревал, расставаясь с заманчивой идеей.

Вскорости вернулся Зайкин. Надо отдать должное, поработал он оперативно и, судя по довольной физиономии, не впустую.

– Есть, – сообщил он, потрясая рулоном бумаги с широкоформатного принтера, – есть тут тайные знаки!

Мы дружно облепили стол, на котором наш эксперт раскатал принесенный трофей.

– Как я и предполагал, – сообщил он, – оказалось, что все куски оберточной бумаги, переданной мне на изучение, были некогда единым целым.

Этот большой лист когда-то в прошлом, при неизвестных пока обстоятельствах, был приложен к некой рельефной плите. Вероятно, плита была металлической и покрыта специальной смазкой.

В результате на бумаге, в тех местах, где она соприкасалась с выступающими частями рельефа, остались следы этой смазки. На просвет они выглядят, как более светлые полоски, проступающие на общем сером фоне.

Нам удалось (слово «нам» Ваня произнес так гордо, что все поняли, что это именно ему лично удалось) зафиксировать эти следы и составить из фрагментов первоначальный рисунок. Он перед вами.

– Какой-то портрет, – оценила Ленка, рассматривая рисунок, напечатанный принтером.

– Наверное, это сам князь Месхи-Глебов. Он же грузин, а тут вон какой носяра.

– И брови, как у Брежнева…

– А портрет князя есть? – обернулся к княжне дядя Миша.

– Причем тут портрет князя? – отреагировал я. – Каким образом это может послужить указанием места?

– А тут еще вон пальма какая-то нарисована…

– Нет, погодите, – Елена решительно развернула распечатку к себе и ткнула пальцем в ранее незамеченную соратниками деталь. – Смотрите, какие здесь уши. Это – не человек.

– Оба-на! А кто?

Обнаруженное изображение

– Погодите, – вспомнил я. – Подобные рельефы имеются на стенах Дмитриевского собора во Владимире. Это русский лев.

– Лев?

– Ну да. У нас эти хищники не водятся, вот художник и изображал их в меру своей фантазии. На гербе Владимира, кстати, изображен почти такой же лев. И тоже с человеческим лицом.

– Лев с человеческим лицом – это сфинкс, – резонно заметил дядя Миша.

– Ё-моё, – пригорюнился Ваня. – Теперь еще и сфинкс. Нам в Египет ехать?

– Ты давай лучше поищи изображения Дмитриевского собора. Если там на стенах именно такие львы, то это указание места.

– Там рельефы не металлические, – пробурчал эксперт, но, тем не менее, послушно развернул к себе ноутбук.

Против ожиданий, процесс поиска затянулся. Разумеется, Дмитриевский собор, как один из старейших храмов Руси, очень знаменит. Но Интернетовские снимки давали преимущественно панорамные, широкоохватные виды, на которых подробности стенных рельефов разглядеть невозможно. Ване пришлось потрудиться, прежде чем он выдал заключение: