Московский дневник - Вальтер Беньямин

23 декабря.

С утра я был в Кустарном музее57. Опять были показаны очень красивые игрушки; и эта выставка была организована руководителем музея игрушки. Самые красивые, пожалуй, фигуры из папье-маше. Часто они укреплены на маленькой подставке, это или крошечная шарманка, которую надо крутить, или клинообразная подставка, которая при сжимании издает звук.

Есть и очень большие фигуры из этого материала, изображения несколько карикатурных типажей, свидетельствующие об упадке искусства. В музее была бедно одетая симпатичная девушка, гувернантка двух маленьких мальчиков, с которыми она разговаривала по-французски об игрушках. Все трое были русскими. У музея два зала. Больший, в котором расположены и игрушки, предназначен для образцов лакированных изделий из дерева и текстиля, в меньшем находятся маленькие старинные фигурки, вырезанные из дерева, шкатулки в форме уток и других животных, ремесленные инструменты и проч. и кованые изделия. Моя попытка обнаружить нечто подобное старым игрушкам в хранилище, располагающемся под большим залом и относящемся к музею, ничего не дала. Зато я увидел там такое большое собрание елочных украшений, какого не встречал нигде. Потом я был в институте Каменевой, чтобы забрать билеты на «Лес»58, и встретился с Бассехесом59. Часть пути мы шли вместе, и когда я наконец дошел до дома Герцена, была уже половина четвертого. Райх пришел еще позже, когда я уже поел. Я снова заказал кофе, какуже было однажды, и поклялся больше к нему не притрагиваться. К вечеру мы играли в домино вчетвером, и я первый раз играл с Асей. Мы блестяще обыграли Райха и ее соседку по палате. С ней я встретился потом в театре Мейерхольда, у Райха же было заседание ВАППа. Чтобы как-то понять друг друга, она говорила со мной на идише.

Со временем из этого что-нибудь могло бы получиться, но пока что это не слишком много мне давало. Этот вечер меня очень утомил, потому что мы пришли, то ли по недоразумению, то ли из-за ее неаккуратности, слишком поздно, пришлось смотреть первый акт стоя в амфитеатре. К тому же русский язык. Ася не могла заснуть, пока ее соседка не вернулась. Однако потом, сказала она на следующий день, ее равномерное дыхание усыпило ее. Знаменитая сцена с гармошкой в «Лесе» действительно очень хороша, но из-за рассказа Аси я представлял ее себе такой замечательно сентиментальной и романтической, что не сразу включился в сценическую реальность этого эпизода. И помимо того эта постановка полна замечательных находок: игра эксцентрического комедианта на рыбалке, когда он изображает бьющуюся рыбу движениями вздрагивающей руки, любовная сцена, представлявшая собой круговое движение, вся игра на мостках, спускающихся на сцену с высокой конструкции. Я впервые более ясно понял функцию конструктивистской сценографии, которая далеко не так отчетливо была мне видна у Таирова в Берлине, не говоря уже о впечатлении от фотоснимков.

24 декабря.

Кое-что о моем номере. Вся мебель в нем снабжена жестяной биркой: «Московские гостиницы», далее следует инвентарный номер. Все гостиницы управляются государством (или городскими властями?). Двойные рамы моего номера залеплены на зиму замазкой. Можно только открыть вверху маленькую форточку. Маленький умывальник жестяной, снизу покрашеный, сверху начищенный до блеска, на нем укреплено зеркало.

В раковине сделаны сливные отверстия, которые не закрываются. Из крана льется тонкая струйка воды. Печки в комнате нет, тепло подается из другого помещения, но из-за особого расположения номера пол тоже теплый, и при умеренном холоде и закрытом окне в нем царит удушающая жара. По утрам, когда нет еще и девяти, если топят, в дверь всегда стучат и спрашивают, закрыта ли заслонка. Это единственное, в чем здесь можно быть уверенным. В гостинице нет кухни, так что нельзя получить даже чашки чая. А когда однажды, накануне того дня, когда мы должны были ехать к Даге, мы попросили разбудить нас утром, между швейцаром (так называют здесь гостиничную прислугу) и Райхом состоялся шекспировский диалог о том, что такое «разбудить». Этот человек в ответ на вопрос, нельзя ли разбудить нас утром, сказал: «Если мы об этом будем помнить, то разбудим. Если же не будем помнить, то не разбудим. Чаще всего мы помним и, стало быть, будим.

Но и бывает, конечно, иногда, что мы забываем. Тогда мы не будим. Вообще-то мы не обязаны, но если вовремя спохватимся, то тогда конечно. И когда же вас разбудить?» – «В семь». – «Ну что ж, так и запишем. Вот видите, кладу записку сюда, он ведь ее заметит? Конечно, если не заметит, то и не разбудит. Но чаще всего мы все же будим». В конце концов нас, конечно, не разбудили и объяснили это так: «Вы ведь и так уже проснулись, чего ж было будить». Похоже, таких швейцаров в гостинице полно. Они сидят в каморке на первом этаже. Недавно Райх спросил, есть ли для меня почта. Человек ответил «нет», хотя письма лежали у него под носом. Когда в другой раз кто-то позвонил мне в гостиницу по телефону, ему ответили: «А он уже выехал». Телефон находится в коридоре, и я часто, лежа в постели, слышу громкие разговоры даже после часа ночи.

Алексей Сидоров. Без названия (Мультипликационная запись танцевального движения). 1926–1927 гг.

У кровати посередине большая яма, и при малейшем движении она начинает скрипеть. Поскольку Райх очень часто храпит так громко, что я просыпаюсь, спать было бы трудно, если бы я не валился на кровать мертвый от усталости. После обеда здесь меня одолевает сон. Счет приходится оплачивать ежедневно, поскольку любая сумма, превышающая 5 рублей, облагается налогом в 10 %. Какая это затрата времени и сил, ясно само собой. – Райх и Ася встретились на улице и пришли вместе. Ася чувствовала себя плохо и отказалась от визита к Бирзе. Решили, что будем у меня. Она принесла с собой материал, и мы пошли.

Я проводил ее, прежде чем идти в Музей игрушки, к портнихе. По пути мы зашли к часовщику. Ася дала ему мои часы. Это был еврей, говорящий по-немецки. Попрощавшись потом с Асей, я поехал в музей на санях. Я боялся опоздать, потому что никак не могу привыкнуть к русскому обращению со временем. Экскурсия по музею игрушки. Директор тов. Бартрам60 подарил мне свое сочинение «От игрушки к детскому театру», которое я преподнес потом Асе на Рождество. После этого в академию, но Когана там не оказалось. Возвращаясь, стою на остановке автобуса. И вижу на открытой двери надпись «музей». Оказалось, что это «второе собрание нового западного искусства»61. Этот музей не значился в моих планах. Но раз уж я тут оказался, я вошел. Перед необычайно красивой картиной Сезанна62 я подумал, насколько неуместны разговоры о «вчуствовании» уже с языковой точки зрения. Мне показалось, что, созерцая картину, вовсе не погружаешься в ее пространство, скорее напротив, это пространство атакует тебя в определенных, различных местах. Оно открывается нам в уголках, где, как нам кажется, находятся очень важные воспоминания; в этих местах появляется нечто необъяснимо знакомое. Эта картина висела на центральной стене первого из двух залов Сезанна, как раз напротив окна, в ярком свете. На ней изображена дорога в лесу. На одной стороне дороги – группа домов. Не так примечательна, как собрание Сезанна, коллекция Ренуара в этом музее. Однако и в ней есть прекрасные картины, особенно ранние. А в первых залах меня больше всего тронули изображения парижских бульваров, висящие, словно пара, одно напротив другого. Первое написал Писсарро, второе Моне63. Обе картины изображают широкую улицу сверху, одна по центру, другая дает взгляд сбоку. Причем под таким углом, что силуэты двух мужчин, перегнувшихся через перила балкона, вторгаются в поле зрения сбоку, словно они совсем рядом с окном, из которого смотрит художник. И если у Писсарро большую часть картины занимает серый асфальт, по которому едут бесчисленные экипажи, то у Моне половина картины занята светлой стеной дома, просвечивающей сквозь желтизну осенней листвы. Внизу у дома угадываются почти полностью покрытые листьями стулья и столы кафе, словно деревенская мебель в солнечном лесу. Писсарро отражает славу Парижа, линию усеянных каминными трубами крыш. Я ощутил его томление по этому городу. – В одном из последних кабинетов рядом с рисунками Луи Леграна и Дега картина Одилона Редона64. – После поездки на автобусе началось долгое блуждание, и с опозданием на час я наконец добрался до маленького подвального ресторана, в котором мы должны были встретиться с Райхом. Нам пришлось, поскольку было уже около четырех, тут же разойтись, и мы назначили свидание в большом гастрономе на Тверской. Было всего несколько часов до сочельника, и магазин был переполнен. Пока мы покупали икру, лососину, фрукты, мы встретили Бассехеса, с пакетами. Вполне довольного. У Райха же настроение было скверное. Он был очень раздражен моим опозданием, а большая бумажная китайская рыба, которую я сторговал сутра на улице и был вынужден таскать ее вместе с другими вещами, не добавляла, как свидетельство коллекционерского безумия, к его состоянию ничего утешительного. Наконец, мы взяли еще пирог и сладости, а также украшенную ленточками елку, и я отправился со всем этим на санях домой. Уже давно стемнело. Толпы людей, через которые я должен был проталкиваться с елкой и покупками, утомили меня. В номере я лег на постель, стал читать Пруста и есть засахаренные орехи, которые мы купили, потому что их любит Ася. После семи пришел Райх, несколько позднее и Ася. Весь вечер она пролежала, а рядом с ней на стуле сидел Райх.