Баллада об индюке и фазане - Далия Трускиновская

– Предположим…

– А сегодня вечером совершенно незнакомые мне моряки подарили мне ни с того ни с сего эту самую зажигалку!

– Вашу, значит, собственную зажигалку?

– Ф-фу! Вот именно!

– И кто же вам ее подарил?

– Я же сказала – не знаю.

Это была чистейшая правда, и все же Званцев посмотрел на меня недоверчиво.

– С другой стороны, – начала я оправдываться, – это я сама и спровоцировала. Не надо было мне хвалить собственную зажигалку.

Званцев имел полное право рассердиться на мою бестолковость. Я поняла это, когда он, помолчав, задумчиво предложил:

– Давайте, лучше я буду задавать вам вопросы. А вы будете на них отвечать.

– Ладно… – вздохнула я. – Только давайте разговаривать по дороге.

– По дороге куда?

– К дяде Вернеру.

И поскольку это имя нуждалось в комментариях, я объяснила – моя сестра замужем за дядиным родным племянником, следовательно, он и мне теперь дядя. Все получилось складно – Званцев видел, как Кузина с Кузеном ворковали на палубе трамвайчика.

Тем не менее идти к дяде Вернеру Званцев отказался, хотя я и описала ему всю сцену дарения зажигалки.

– Значит, единственное вещественно доказательство уже не является доказательством, – только и заметил он. – Отпечатки пальцев на нем стерлись.

– На нем были дядины отпечатки! – вспомнила я. – Он последний брал в руки зажигалку. Потом – я.

– Ну вот. И мы не можем установить, кому из четырех она принадлежала. Потому что все четверо могут от нее отказаться. А доказательств у нас нет. Никаких.

– Черт бы побрал эту зажигалку! – разозлилась я. – Так, значит, я вас зря искала? И убийца спокойно уедет завтра с острова, и отправится в свое кругосветное путешествие, и будет дышать морским воздухом, и будет болтаться по Рио-де-Жанейро, а на вас будет висеть дело! Приятная перспектива!

– Постойте, постойте! – всполошился Званцев. – Какое еще кругосветное путешествие?

– Они все четверо – моряки! – объяснила я, как младенцу. – Ходят в загранку. У них есть боны. И они куда-то собираются, во всяком случае двое из них, но кто именно – я не поняла. Они говорили, что будут заходы. И даже если предположить, что Эдвин тут совершенно ни при чем, он еще мальчишка, то все равно остаются три человека, которые не сегодня-завтра смоются из Риги.

– Черт знает что… – пробормотал Званцев. – Похоже, что вы правы. Что же делать-то?

– Вы не можете уйти отсюда? – сообразила я. – Вам нужно быть именно здесь? Теперь хоть ясно, почему вы сказали насчет невесты. И не оправдывайтесь, пожалуйста. Это же ваша работа, Предлагаю вариант – вы даете мне инструкции, я возвращаюсь в усадьбу и выполняю нх со всей доступной мне точностью. А утром, если вы только пробудете здесь до утра, прибегаю и докладываю вам о результате.

– Какие, к лешему, инструкции… – вздохнул Званцев. – Ну, что вы можете предпринять…

– Все, что потребуется!

Я не врала. Бегаю я быстро, особенно на короткие дистанции. Реакция у меня хорошая – я была в институтской сборной по волейболу. Плаваю отлично. А главное – чтобы мне попала вожжа под хвост. Тогда я способна на всякие чудеса.

– Чего уж теперь от вас требовать… И он очень выразительно посмотрел на мое поролоновое пузо.

Если бы мне сейчас подвернулась под руку любимая Кузина, у Званцева прибавилось бы еще одно уголовное дело.

– Так как же быть? – в панике спросила я. – Вы не можете покинуть пост, А я ни к черту не гожусь! Значит, они так и уйдут неизвестно куда?

– Мне что-то кажется, что я знаю, куда они пойдут… – загадочно сказал Званцев. – И если это так – лучше, наверно, выйти им навстречу. Пошли.

И тут я обнаружила в своей правой руке босоножку…

Вылезать с босоножкой в руке из-под липы я никак не могла.

– Вы идите, – смущенно попросила я, – а я сейчас… Мне кое-что поправить надо.

– Понимаю.

Званцев решительно шагнул из-под липы.

Я, застегнув босоножку, поспешила за ним, Некоторое время мы шли молча.

– А вам ничего не будет? – вдруг спросила я.

– Это как?

– Ну, вы же ушли…

– Ничего не будет. Это мое дело.

– Но все-таки оставить пост…

– Да не переживайте вы из-за меня. Если хотите знать, на этот пост я сам себя поставил.

– А разве это возможно? – очухавшись, спросила я.

– Возможно. Во всяком случае, я попробую вам объяснить, каким образом это возможно.

Уже не первый раз я слышала из его уст отвратительно гладкую фразу. И я твердо решила – если это повторится, сделать Званцеву втык. Нельзя так говорить с людьми – во всяком случае, с живыми людьми, покойникам, может, такой синтаксис и нравится, есть в нем что-то неживое…

– Сейчас в музее очень интересная выставка – слыхали?

– Кожаная пластика, что ли? Мы завтра собирались пойти.

– Представляете, что это такое?

– Это когда из кожи изготавливают не кошельки и подошвы, а сундуки, вазы, рожи и ножи с вилками.

– Ну, предположим. Так вот, на этой выставке есть работы одного интересного мастера…

– Ножи с вилками? Или другая посуда? Как подумаю, на что эти интересные мастера переводят кожу…

– Да нет же, это нормальный мастер! Он делает замечательные переплеты. Без всяких выкрутасов, честное слово! От старинных не отличить.

– А вы откуда знаете?

– От специалистов. Его приглашали в разные библиотеки восстанавливать переплеты шестнадцатого века. А с книгами еще такая ерунда случается. Бывает, что страницы на каком-нибудь чердаке сохранились, а переплета нет – использовали на что-то в позапрошлом веке. Вот он такие переплеты и делает. Все как положено, и с рисунком, и с орнаментом, и с золотом.

– Значит, действительно мастер.

– Я же говорю. И вот несколько лет назад сделал он переплет для одной рукописи. Рукопись принадлежит его другу, коллекционеру. Датируется она первой половиной шестнадцатого века, – Званцев говорил, как будто на совещании докладывал, – но фактически это – переписанное сочинение алхимика тринадцатого века Герберта Аврилакского. Философский камень и прочие дела. По этому алхимику все библиотеки мира и частные коллекционеры плачут. А он примерно в конце семнадцатого века угодил в Латвию. А теперь вот попал в прекрасный переплет, участвует в выставках кожаной пластики. С разрешения коллекционера, конечно.

– Стоило попадать в переплет! – фыркнула я. – Впрочем, для алхимика общество кожаных кастрюль – действительно значит попасть в переплет.

– Продолжаю, – усмехнувшись, сказал Званцев. – Даже наши советские коллекционеры – люди достаточно состоятельные, чтобы купить старинную рукопись. Не все, конечно, но многие. А за рубежом – там такие экземпляры попадаются! Могут взять и выложить миллион долларов за ночной горшок Наполеона! Извините…

– Ничего, ничего, продолжайте, – светским тоном предложила я. – Так на чем мы остановились? На ночном горшке Наполеона?

– Кроме того, они там все обожают оккультные науки. А сочинений этого Герберта Аврилакского уцелело очень мало. Они, кстати, не только мистикой интересны. Он жил на юге Франции, путешествовал в Испанию, с маврами общался… Там у него и математика, и астрономия, и Бог весть что понапихано. А хозяин рукописи в завещании ее государству отказал, а до кончины решил у себя подержать. Жемчужина коллекции все-таки!

Званцев задумался.

– Три выставки было, и на всех трех что-то с этой рукописью приключалось! – неожиданно воскликнул он. – То в зале, где она хранится, окно само собой вдребезги разбивается, то еще какая ерунда. В общем, – он перешел на свой мерзостный официальный синтаксис, – есть основания полагать, что к рукописи постоянно проявляет интерес некое лицо, готовое ради приобретения на любые издержки. И все версии сходятся на том, что вышеупомянутое лицо проживает за границей. А коллекционер это редкостей или алхимик-дилетант, судить трудно.

Званцев не получил втыка – уж больно интересно было то, о чем он рассказывал.

– Теперь вы понимаете, что всякий новый человек на острове, да еще моряк, который ходит в загранку, вызывает у меня определенный интерес.

– Вот почему вы так обрадовались? – вспомнила я.

– Я подумал – а не связаны ли эти два дела между собой? Ведь и в том и в другом случае – контрабанда. Если вы не ошиблись и человек, который тогда ночью пробегал по двору, находится сейчас на острове – то зачем? Первое, что приходит в голову, – выставка и рукопись.

– Но, простите, я что-то не понимаю… Вы что же, устроили круглосуточное дежурство возле этой рукописи? И когда же вас должны сменить?

– Да никто меня не должен сменить! Просто в воскресенье выставка закрывается. До сих пор ничего подозрительного не случилось. Это мне показалось странным. И я договорился с директоршей музея, что последние два дня поживу здесь, на острове. Тем более, погода хорошая, искупаюсь, позагораю. Есть у меня одно предположение – что рукопись должна пропасть в те несколько часов, когда экспозицию будут разбирать, упаковывать и художники на собственном транспорте начнут развозить ее по домам. Это может случиться в воскресенье вечером. А люди, которые придут за рукописью, появятся гораздо раньше, чтобы ознакомиться с обстановкой.