Цельное чувство. Собрание стихотворений - Михаил Цетлин (Амари)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возвращение
Я вижу твое искаженное злобой и страстью лицо,Россия, Россия!К тебе приковало меня роковое какое кольцо?Неразрывные цепи какие?
Я так стремился к тебе, и еле тебя узнаю:Вдохновенную, мерзкую, злую, святую,И, быть может, великую, только не ту, не мою,А другую, другую!
«Не в светлый год, а в скорбный год…»
И. И. Фондаминскому
Не в светлый год, а в скорбный годВернулся я на Русь.И вот живу, и вот, и вотКощунственно молюсь!
Благодарю Тебя, Господь,Что дал Ты благо мнеВсё пережить и оборотьИ быть в родной стране.
Благодарю свою судьбу,Что кончен долгий сон,Когда я заживо в гробуБыл тесном погребен.
И мир казался наг и пустИ сух, как голый куст,И воздух тяжко, душно густДля страдных, жадных уст.
Пусть услыхал я в злой июль,Как пенье странных птиц,Те свисты, всхлипы, взвизги пульНа улицах столиц.
Услышал грохоты громовИ скрежеты зубов,Как будто вои мертвецов,Восставших из гробов.
Увидел бедную страну,Страну надежд моих,Как бесноватую жену,Что в корчах бьется злых.
Но всё во мне кричит, вопит:Я жив, я жив, я жив!Кругом распад, разгул и стыд.Но я, я жив, я жив!
Смерть стережет, как хитрый зверь,Висит над головой.Но если я умру теперь —Я в жизни жил – живой!
«И вот опять, вот опять мы здесь, в Москве, с тобой…»
И вот опять, и вот опять мы здесь, в Москве, с тобой.И эту радость испытать нам суждено судьбой:С тобой прийти к истокам вспять, о, друг любимый мой.
Здесь можно меньше тосковать, забыть, что близко дно,Здесь можно жить да поживать, а как, не всё ль равно!И горе легче избывать, коль горе суждено.
Быть может, будет жизнь легка и милосердна к нам,И рока поведет рука по мирным нас тропам.Здесь можно жить легко, пока не оскудеть годам.
И жизнь так не замечать, как воздуха кругом,Словно рассеянно читать романа милый том,Не ждать, не думать, не гадать о том, что ждет потом.
И в рое будничных забот, забав, затей, трудаЗдесь можно будет кончить счет, когда придет чреда,Чтоб скрыться с глаз за поворот пути, идя куда?..
«О, что здесь есть, кроме усталости?..»
О, что здесь есть, кроме усталости?Смотрю на вас, друзья мои!Немного мудрости и жалости,Немного боли и любви;Да тень прозрачная вечерняя —Еще не близкой смерти час,Да жизни будничные тернии,Деля, соединяют вас!
Ночные тени
Мне тени мертвые предсталиНа краткий час.Слова забытые шепталиЕще мне раз.
Припоминали всё, что былоДавно-давно.Что сердце бедное забыло,Как суждено.
И было мне немного страшно,Слегка, чуть-чуть.Тоской и радостью вчерашнейСжимало грудь.
Немного страшно, неуютноНа беглый мигУвидеть с яркостью минутнойБылого лик.
Или магическое средство,Безбольный яд,Вернули юность мне и детствоНа миг назад?
Когда бы это просто памятьЗажгла свечу,Я зажигал ее бы пламя,Когда хочу.
Нет, без желанья, против волиПришли они,Сгустившись в каплю сладкой боли,Былые дни.
Перед отплытием
Совсем небольшой ныне стала земля,Который уж год:С тех пор, как вдали, клубы дыма стеля,Легко бороздя водяные поля,Бежит пароход.
Совсем небольшой и уютно земнойУютом квартир,Знакомой, доступной, обычной, родной.Она не загадочный и не инойТаинственный мир.
Но вот я хочу увидать красотуЕе – до конца.Как каждую перед разлукой чертуИ каждую складку, и эту и ту,Родного лица.
Чтоб стало еще мне милей и роднейРодное мое.Чтоб душу насытить всей прелестью днейИ без сожаленья покоиться в ней,Уйти от нее!
В Японии
I. Рисовые поля
Деликатные усики риса дрожат,Не поля, а игрушечный сад.Грядок тоненьких светло-зеленых рядыИз-под темно-зеленой воды.
Деликатные усики риса дрожат.Ряд и ряд, ряд и ряд – квадрат.Как квадратиков шахматных точны ряды,Как фарфоров глянец воды!
Деликатные усики риса дрожат,О, Япония, – ласковый сад.
II. Токио
По улицам ТокиоТуфли шуршат.Башмаки деревянные– Ток-ток – стучат.Люди странные,Поклоны глубокие.Какие далекие,Какие обманныеНа улицах ТокиоОгни дрожат…Дни ворожат…Сны сторожат…В цветистом потоке яИду наугад.И чуждую душу яРассеянно слушаю:Башмаки стучат…Туфли шуршат…Люди спешат…
III. Сайонара
Вере Инбер
Мать с сынком своим играла,Наклонялась, убегала,Вновь сначала начинала,Улыбалась и кричала:«Сайонара» —До свиданья.
И хорошенький япончик,Круглый, пухленький, как пончик,Хохоча всё звонче, звонче,Кимоно ловил за кончик:«Сайонара» —До свиданья.
Любовался я простоюЭтой милою игрою,Вспоминая, что пороюТак мой сын играл с женою:«До свиданья» —Сайонара.
Разве я чужой, прохожий?В мире всё одно и то же.Разно так и так похоже!Вот уеду – ну так что же?«Сайонара» —До свиданья!
«О, стихи, вы никому не нужны!»
О, стихи, вы никому не нужны!Чье отравит сердце сладкий яд?Даже те, с которыми мы дружны,Вас порой небрежно проглядят.
И одна, одна на целом светеТы теперь, быть может, после дочьПолно примут в душу строфы эти,Над которыми я плакал эту ночь.
Образы
Cезанн
М. Ф. Ларионову
Вот яблоки, стаканы, скатерть, торт.Всё возвращаться вновь и вновь к ним странно.Но понял я значенье Natures mortes,Смотря на мощные холсты Сезанна.
Он не поэт, он першерон, битюг.В его холстах так чувствуется ясноВесь пот труда и творческих потуг.И все-таки создание прекрасно!
В густых и выпуклых мазках его,Как бы из туб надавленных случайно,Царит, царит сырое вещество,Материи безрадостная тайна.
На эти Natures mortes ты не смотриЛишь как на внешние изображенья.Он видит вещи словно изнутри,Сливаясь с ними в тяжком напряженьи.
Не как Шарден, не так, как мастера,Готовые прикрасить повседневность,Которых к Natures mortes влечет игра,Интимность, грациозность, задушевность.
Сезанн не хочет одухотворитьИх нашим духом, – собственную сущностьДать выявить вещам и в них явитьМатерии живую вездесущность.
И гулкий зов стихии будит в насСознанье мировой первоосновы.Ведь семя жизнь несет в зачатья часИ в корне мира Дело, а не Слово.
Утерянное он нашел звеноМежду природой мертвой и живою…Как странно мне сознанье мировоеТого, что я и яблоко – одно.
Ван-Гог
Н. С. Гончаровой
О, бедный безумец Ван-Гог, Ван-Гог!Как гонг печальный звучит твое имя…
Сновидец небывалых снов, Ван-Гог!Стою захвачен вихрями-холстами.Кто показать с такою силой мог,Как жадными несытыми устамиПодсолнечники желтые, как пламя,Пьют солнца раскаленно-белый ток?Порою ты, как буйный демагог,Вопишь с холста, и краски – бунт и знамя.
О, красные и синие фанфары,О, этот крик, сияющий и ярый,О, желтые и алые снопы!И это рядом с «комнатой» убогой,Где дышит всё гармониею строгой,Где тихо всё и всё – не для толпы.
В Пушкинском музее А.Ф. Онегина
I
Какое странное виденье!Кругом живет, бурлит Париж,Моторов резкое гуденьеПрорезывает улиц тишь;В ушах еще слова чужиеИ блеск толпы чужой в глазах,А здесь – не дальняя ль РоссияИ не в тридцатых ли годах?
II
Рисунки, и книги, и вещи…Ах, то, что мертво – то мертво!Но голос не шепчет ли вещийЗдесь светлое имя его?Лица столь знакомого очерк,Исчерченный им манускрипт,Всё, всё и не самый ли почерк —Ключи от таинственных крипт,Где мрак чуть зазубрили свечи,Где дух его веет и вотБесплотную руку на плечиМне тихо и строго кладет.
Продавец картин
Умный, грустный, с большим лбом и кожейВ складках иронических – вот так.Флегматично сильный, не тревожаМир чрез мир идущий, чуть похожийНа больших, худых, не злых собак.
Был и анархистом… Надоело!– Голодать. Статьи писать. Мечтать.Может быть и будет – что за дело!Только нет: упорной, черствой, целойЖизни не сломать ведь, не сломать.
Книги брось, пройдись-ка по Парижу,Громко проклинай иль зло шепчиГороду глухое «ненавижу».Он в ответ: «Людей, как бисер, нижуВ ожерелья. Покорись! Молчи!»
Покорился. Мускулы упруги,Гибок ум. На ум здесь есть цена.Дни и годы – круги, круги, круги.Так женился. Ласковой подругиПринял ношу он на рамена.
Опьянялся книгами, стихами,Красками сияющих картин,Сладкими прекрасными грехами,Пьяными и острыми духами.Но порой вставал в нем мутный сплин.
И когда в гостях у принципалаШелестел нарядов пышный шелкИ сияли нежных плеч опалы,Просыпалось то, что тайно спало:В добром псе – свободный, злобный волк.
И тогда вдруг становилось жуткоТомной собеседнице его.«Что я – дама или проститутка?Он влюблен иль это только шутка?Злая шутка, больше ничего!»
И жена, ребенок, парижанка,Элегантно-милое дитя,Думала (а в сердце ныла ранка):«Для него я словно иностранка».И звала домой его, шутя.
И в auto ему слегка ласкалаРуку гантированной рукой.И пугалась вдруг зубов оскала,Пламени, которое сверкалоВ глуби глаз его глухой тоской.
Дома же огромными шагамиОн ходил, как в клетке, по ковру.О борьбе с какими-то врагамиГрезил. И топтал врагов ногами!Так всю ночь. И шел в бюро к утру…
Париж