Цельное чувство. Собрание стихотворений - Михаил Цетлин (Амари)

1905

«Вечерние улицы жутки…»

Вечерние улицы жутки,Как воды ночной реки,И ходят по ним проститутки,Как образы вечной тоски.

Вот взором голодной собакиГлядят мне в глаза сквозь муть,И грубая ругань и дракиНарушают хмурую жуть.

Окутанный тьмою ночною,Я словно в русле реки —Как дно черно подо мною,Как воды ее глубоки!

И в сердце острая жалость —Накормить какую-нибудь.И в сердце, как смерть, усталость —На горячей груди уснуть.

О, как черные воды жутки,Упаду, потону, захлебнусь!В утро мутное у проституткиВ полинялом гробу проснусь.

1911

В Швейцари

Ты мне сказала: «Видишь, вотПоток. Весь мир – мистерия.Иль ниспаденье этих водНе чудо для неверия?

Какая творческая дланьИх с высоты низринулаИ дымно-призрачную тканьНа горный кряж накинула?

Иль кто-то вечный распустилСеребряные волосы,И солнца луч позолотилИх трепетные полосы?»

Я не ответил. С вышиныЛетел поток серебряный,Звеня дрожанием струныНа арфе поколебленной.

Флоренция

Флоренция – ты светлая мелодияВо сне. Картин безмолвие в Уффициях.Плеск мерный Арно. В ласковой природе яПодслушал тайну, буду ей молиться я.

Сестра моя, святая и любимая,Наставница, так ясно, тайно мудрая,Как ясные и всё ж неизъяснимые,Как дымно-голубые горы твои, Умбрия.

1911

III. Переводы

Музыка

Шелли

По божественной музыке я томлюсь в страстной муке,Мое сердце в той жажде – цветок умирающий.Лей же, лей вино дивное – музыки звуки,В серебристом дрожании светло затихающей.Как долина безводная высыхает бесплодная,Задыхаюсь без музыки я с тоской безысходною.

О, дыхание музыки таинственно сладко,Больше, больше той влаги, внезапно пролившейся!От нее разжимаются кольца и складкиЗлой заботы, змеи, вокруг сердца обвившейся,Словно ток облегчения через вену каждуюЛьется в сердце мое, истомленное жаждою.

Я без музыки словно лесная фиалкаУ глубокого озера, когда чашечку рос ееВыпил полдень дремотный, и лежит она жалко,И туман не поит ее, и запах унес ееВольный ветер на крыльях над гладью зеркальною.Но когда я гармонией упоен музыкальною,

Словно вновь вино в чаше зачарованной пью я,И кипит, и сверкает та чаша торжественно,Словно фея мне счастье дарит поцелуя.Я томлюсь по музыке – она божественна.

Гребец (Le passeur d'eau)

Верхарн

Он греб сквозь враждебные волны и тьму,

Тростинку зеленую крепко зубами сжимая.

Но та, увы, что взывала к нему,

Там, в темной дали за волнами,

Скрывалась, всё вглубь уходя, пропадая.

И с берега башни с часами

И очи окон

Смотрели, как бился и мучился он,

Свой торс от усилия вдвое сгибая,

Как мускул был каждый его напряжен.

И вдруг сломалось весло,

Теченье его унесло

Тяжелыми волнами к морю.

А ту, что его окликала и звала,

Туманная мгла покрывала,

Она простирала к нему, отдаленному, руки,

В безумной ломая их муке.

Гребец остающимся цельным веслом

Стал волны сильней рассекать напролом,

И всё его тело трещало,

И сердце в горячечной, трепетной дрожи дрожало.

Ударом поток

Сломал вдруг руль и повлек

Его, как жалкое лохмотье, в море.

И окна жилищ над рекой,

Глядящие с жуткой тоской,

И башни с часами, как темные вдовы,

Над нею стоящие, прямы, суровы,

Смотрели в упор на него,

Безумца, который упорно – зачем, для чего! –

Свой путь продолжал безумный.

А та, что его звала, окликала,

Вопила, вопила и всё не смолкала,

И, вытянув шею, с усильем в безвестный простор порывалась,

И в ужасе вся надрывалась.

Гребец же, как будто литой из металла,

Средь бури, что вкруг клокотала,

Стоял и своим уцелевшим веслом

Всё греб напролом.

И старческим взорам его воспаленным

Казался далекий простор освещенным,

Оттуда всё голос к нему доносился

И жалобно в душу просился.

Сломалось второе весло,

Теченьем его унесло,

Как жалкую соломинку, в море.

И он, истомленный, упал на скамью,

Почувствовав горько разбитость свою.

Теченьем его подхватило,

Назад оглянулся, – напрасно растрачены силы,

От берега он не отчалил ладью.

И окна, и башни с часами

Глядели большими пустыми глазами

На гибель усилий, поверженных в прах.

Но дух был упорен его,

И он сохранил, – знает Бог, накогда, для чего, –

Тростинку зеленую, сжатую крепко в зубах.

Чайльд-Гарольд (На смерть Байрона)

Гейне

На просторной барке черной,

В даль плывущей – труп лежит,

Погребальный, страж печальный

Прах поэта сторожит.

Спит он мертвый, распростертый,

На глазах покрова нет.

Иль он ими, голубыми,

Смотрит в небо, видит свет?

Это волны, стонов полны,

Бьются o борт без конца?

Иль русалке бледной жалко

Опочившего певца?

1911

IV. Picicato

Анемоны

Ярки ситцы анемонов,Жарок красочный их звон,Словно онВ перекличке повторенЛовких, смелых и умелых,Во сноровках почернелыхИ кующихСильных рук.Каждый звукПевуче груб,Как из девичьих, поющих,Алых, шалых, не усталыхИ цветущих,Не завялых,Алых губ.Словно девки в сарафанах,В ярких бусах,Краской пьяных,Между русых,Между льняных,Милых кос!..

«Твои глаза так пепельно-серы…»

Твои глаза так пепельно-серы,В них еще много наивной веры,Но щеки, как кожа спелых гранат,От страсти пылают и рдяно горят.

Ты словно уголь под слоем пепла,Сила души твоей еще не окрепла,Ты уголек золотой, золотойПод серебряной, матово-серой фатой.

Я смешанных красок люблю сочетанье,Багряных отсветов в серебре трепетанье,Они вспыхнут, погаснут и вспыхнут вновь,Как твоя багряная, густая кровь.

«Милый ангел, ты слишком добра…»

Милый ангел, ты слишком добра,Добрый ангел, ты слишком щедра!Всем звенит твой серебряный смех,Золотые улыбки – для всех.

Впрочем, я не жалею для нихНи улыбок, ни взоров твоих:Для себя сохраню я один,Я, сокровищ твоих господин,

Только кружево легкое грез,Да жемчужины теплые слез,Только горсть поцелуев твоих —Раскаленное золото их!

Picicato при луне

Хорошо им сидеть на скамейке,Хорошо быть шестнадцати лет, —Пусть луна из серебряной лейкиЛьет, как влагу густую, свой свет.

Хорошо быть счастливо влюбленной,Знать, что рядом герой и поэт, —Пусть луна всё рядит в осребренный,Лунно-матовый призрачный свет.

Хорошо быть прозрачно струистойИ вдыхать смутный сон, тихий бред,И в глазах отражать так лучистоНежно чистый таинственный свет.

Хорошо быть у ног гимназистки, —Мира нет, горя нет, завтра нет!Звезды лунные бледны, но близки,Мир весь в лунные ткани одет.

Бьют сердца так любовно, неровно,Перебоем друг другу в ответ,И луна лишь одна хладнокровноМолча слушает нежный дуэт.

«Я люблю вас, люблю вас навеки,Не нарушу свой гордый обет».Тихо катятся лунные реки,Лунный, струнный звенит менуэт.

«Ах, как жалко, что завтра экзамен,Надо спать, а уж скоро рассвет».На востоке зардевшийся пламеньГасит таинственный свет.

«А какой?» – «Да латынь и словесность». —Груб и прост прозаичный ответ,А луна выпивает телесность,Миг – и вот – тела нет, тела нет!

Вот исчезнет, прольется, растаетВ свежесть рос, в дымный пар, в бледный свет.Сыро стало, и он предлагаетЕй закутаться в английский плэд.

Première communion

Белые юбочки,Как тучки на ранней заре.«Милые, голубочки, —Говорит прихожанке кюре.

– Пленительна дочка ваша.О, сладкий Иисус!Она всех девочек краше,Ваше платье – прелестный вкус».

Небо сине без меры,Небо сине до слез,Нимб детской, чистой верыВкруг мягких прядей волос.

Сияет лучезарноНежность детских личек,Девочки идут попарно,Как стая дрессированных птичек.

Смеются, тряся косичками,Умиленно, ласково, нежно,Чувствуют себя сестричкамиИ любят друг друга безбрежно.

Жжет ножки раскаленный камень,Туфельки легки и тонки,Веры пламеньЖжет сердце девочки-ребенка.

Бабочки шумным роемВылетели раноИ летят попарно и правильным строем,Как это странно!

Прорван тяжелый кокон,Бабочки вылетели для жизни короткой,У девочек каждый нерв и каждый локонДрожит, и в руках дрожат четки.

Дрожат от счастья без меры,Или вы, проходящие люди,Не знаете о чуде веры,О свершившемся светлом чуде.

Или вы не знаете, что нынеВыросли детские души?Молитесь же светлой святыне,Грешные души…

Айседора