Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все происходит в считаные секунды.
Белая вспышка – и Витторио скользит вниз, увлекая Аделаиду за собой.
Несколько бесконечных секунд они парят в пустоте, как вдруг она касается спиной спасительной каменной площадки, а ее парень падает вниз, с криком, который разносит ветер – последним криком перед встречей с последней пропастью.
Аделаида приоткрывает глаза. Она в совершенно белой комнате. Лежит в кровати, простыни пахнут кондиционером для белья. За белой дверью слышатся голоса:
– Жалко девушку! Травмы серьезные, но она справится…
Аделаида закрывает глаза и снова открывает их, не понимая, где она. Но рядом все тот же спутник – пустота, густая, как мед.
* * *– Лерма. Ты в Лерме, – шепчет она в полутьму, садясь на постели. Местная газета, заказавшая Аделаиде фотографии Альто Монферрато, арендовала для нее небольшой домик.
Каждый раз, когда она просыпается, в голове один и тот же вопрос: этот сон когда-нибудь перестанет ее преследовать? Прошло уже больше года, но ни боль в душе, ни боль в спине не дает ей забыть трагедию на Таборе.
Прихрамывая, Аделаида идет на кухню, разглядывая домик в свете свинцовой зари. Пахнет плесенью, стены явно нуждаются в покраске, мрачная плитка в ванной, наверняка, положена еще в восьмидесятых. Да уж, жилье могло быть и получше, все-таки это первый стоящий заказ после трагедии, но, на самом деле, главное сейчас – снова начать работать, развеяться, на пару недель уехать из квартиры, где они больше года жили с Витторио.
В пещерах памяти до сих пор раздается эхо того рваного, осознанного, предсмертного крика. Чтобы его заглушить, она включает радио, стоящее на холодильнике, и слышит нетленный хит Доменико Модуньо.
Nel blu, dipinto di bluFelice di stare lassù…[27]Слова пугающе ироничны. Аделаида чувствует, что вот-вот разрыдается, но, пока готовит мокко, лишь пару раз сдавленно всхлипывает.
Перестань мучить себя. Начинай работать и старайся не думать. По крайней мере, попробуй.
Она хочет написать матери, но связи нет.
Вид из окна не слишком вдохновляющий – голые деревья, брусчатка узкой улочки, заиндевевшая от мороза, и далекая равнина, на которой виднеются пятна тумана и дыма из заводских труб. Крошечный городок Лерма стоит на скале, со всех сторон – обрывы и леса: наверно, он видел времена и получше, думает Аделаида.
Она приехала накануне, в сумерках, оставила машину у подножия, с трудом отыскала домик, несколько раз заблудившись в лабиринтах узких улочек, темных, плохо освещенных тусклыми фонарями. Ни живой души, ни лучика света из-за закрытых ставен, никаких признаков человеческого присутствия.
Может, хотя бы дневной свет прогонит это удручающее впечатление. А потом придет вдохновение и получатся достойные фотографии.
Volare, oooh, oooh…[28]Она не торопясь потягивает кофе, но не чувствует его вкуса. Потом выпивает таблетку успокоительного, надевает флисовую толстовку, куртку, ботинки и выходит из дома. Ее бьет дрожь, над головой – жестяное небо, во рту – сигарета, на голове – красная шерстяная шапка. В руках – та же камера, что и на Таборе, каким-то чудом не разбившаяся при падении.
В отличие от ее сердца и костей.
* * *Несмотря на посеревшие от времени крыши и неправдоподобную тишину ухабистых переулков, над которыми нависают кривые кирпичные арки, Аделаида не может отрицать, что в Лерме, с ее причудливыми узкими улочками, дымоходами в форме башенок и все еще величественными, но неухоженными особняками, днем чувствуется особое очарование древности. Как будто весь городок, до самого последнего уголка, встречает свой упадок с гордостью. Всем видом говоря: «Сюда не дотянулись щупальца современности».
Аделаида начинает снимать. Увитые плющом и мертвыми глициниями стены домов, холмы, как мягкие груди в извилистых прожилках голых виноградных лоз.
«Монферрато зимой» – вот тема фоторепортажа, который ей заказали. Работы дня на три-четыре – времени предостаточно, чтобы сделать дело и успеть подумать над тем, как снова начать жить.
Аделаида бродит по городку в поисках наиболее удачных кадров, и все больше убеждается, что первое впечатление ее не обмануло – здесь никого нет. Лерма необитаема, заброшена, забыта людьми. Единственное живое создание, которое попадается ей навстречу – кошка, причем довольно недружелюбная.
Боль в седалищном нерве снова простреливает тело. Главное – не обращать внимания. Ни на боль, ни на пустоту, сжимающую грудь, вцепившуюся в нее как клещ, который питается унынием и убеждает – забудь о делах, иди домой, ложись спать, измучай себя бездельем. Потому что нет ничего, что стоило бы делать.
Она останавливается на площадке, края которой огорожены ржавыми перилами: отсюда хорошо видно всю скалу, заросшую ежевикой и буками, где, как гигантская гаргулья, в позднее средневековье и был построен борго. Дальше, до самого горизонта простирается долина, туманная и израненная дымовыми трубами и автомагистралями.
– Неплохо, – довольно говорит Аделаида, рассматривая сделанные кадры и позволяя себе роскошь улыбнуться.
Скамейка – пусть ноги отдохнут, а спина расслабится. Она вышла из дома два часа назад. Время пролетело быстро, слишком быстро. Так было много раз за последний год. Может, из-за седативных, может, потому что разум взял привычку прятаться в безопасное место и оттуда тупо разглядывать мир. Не слишком-то хорошо для фотографа.
В этот момент появляется сеть. Аделаида пишет маме: «Я приехала, все хорошо, поговорим, когда вернусь».
Надо бы идти домой. Врачи говорят, сырой воздух для нее вреден.
Она собирается возвращаться, как вдруг замечает надпись на стене старого дома, по обеим сторонам которого возвышаются два корявых дуба, чьи ветви, будто когти, в поисках опоры тянутся к небу. Начинает моросить, крошечные капельки оседают на обожженной холодом траве; Аделаида встает со скамейки и идет к стене.
Проводит пальцем по надписи.
Старинный шрифт с завитками и цветочными узорами, ни слова не понятно. Написано, скорее всего, кистью на штукатурке несколько десятилетий назад, и многие буквы уже стерлись. Аделаида ловит себя на том, что произносит вслух уцелевшие слоги: «Во… т… чу…ща, ска и… до… есл… не на…м…х…ни…дутся… дят…»
Чуть ниже надписи виднеется какое-то пятно; при ближайшем рассмотрении оно оказывается облупившимся рисунком: головой свиньи с глупыми черными глазами, поднятыми вверх, с почти человеческим грустным выражением.
Что это такое? Она делает шаг назад, включает камеру. Одна, две, три фотографии, как вдруг краем глаза замечает что-то постороннее и слышит голос: «Девушка!»
Сердце уходит в пятки, Аделаида шарахается назад, натыкается пяткой на камень брусчатки и подскакивает, стараясь сохранить равновесие.
Поднимает глаза и понимает, что ведет себя как дура.
Перед ней стоит пожилая женщина и смотрит на нее с недоумением – в глазах и смех, и тревога:
– Простите, я не хотела вас пугать.
От ее простой и опрятной деревенской одежды исходит запах марсельского мыла, напоминающий Аделаиде детство; бездонные глаза и правильные черты лица говорят о том, что женщина когда-то
