Записки мертвеца - Георгий Апальков

— А как мне шум-то создавать? — спросил я, готовый к тому, чтобы заглянуть в первый двор-колодец и столкнуться там, в принципе, с чем угодно.

— Как хочешь. Хочешь — пой. Хочешь — матерись, дразни их там как-нибудь. Мне пофиг, честно. Если не тупой — догадаешься вперёд себя бутылку или банку кинуть. Давай, пошёл уже! Не стой!

Я подобрал с земли первый попавшийся под руку предмет. Им оказалась гильза крупного калибра: крупнее, чем те, что вылетали из наших автоматов при стрельбе. Я вошёл в тёмную, пропахшую сыростью и гниющей плотью арку и швырнул гильзу о стену. Ответом было звенящее эхо, а после — тишина.

— Э-э-э-у! — крикнул я, вспотевшими ладонями сжимая автомат и держа дрожащий палец на спусковом крючке.

Опять — тишина. Крадучись, я заходил всё глубже и глубже, пока ефрейтор не крикнул мне сзади, напугав до полусмерти:

— Шевели булками! Мы так весь день тут пробудем.

— Да пошёл ты, — прошептал себе под нос я. И зашагал быстрее.

Я боялся гладкокожего ефрейтора: мне казалось, будто бы он прослужил здесь так много и так долго, что знает, как пристрелить меня таким образом, чтобы избежать последующего наказания. Этот смазливый вчерашний школьник всего-то своим напором и дерзостью сумел заставить меня поверить в своё превосходство надо мной. Раз он так смог, решил я, то и мне это под силу. Только не сейчас. Как-нибудь в другой раз, с кем-нибудь другим — обязательно. Но не сейчас, не с этим ефрейтором, от одного взгляда которого кровь стынет в жилах.

Во дворе было пусто. На всякий случай я ещё раз крикнул, пустив эхо своего голоса гулять между выстроившимися квадратом домами. Ничего.

— Чисто! — сказал я ефрейтору, стоявшему на другой стороне арки и курившему сигарету.

— Чеши назад тогда, чё встал?

Я повиновался.

Ещё несколько кварталов мы прошли без приключений. Все трупы в округе валялись только на дороге и были неопасны для нас, двигавшихся по тротуарам. Все они были добычей роты, следовавшей за нами, на расстоянии пары сотен метров. Сзади то и дело раздавались хлопки. С каждым хлопком заканчивались страдания одного изувеченного и обезображенного трупа. Старков был прав насчёт них: все они слегка подмёрзли и теперь были гораздо менее проворными, чем тогда, в момент начала вымирания. Так или иначе, они были замедленны, но не обездвижены. Что будет с ними со всеми, когда ударят традиционные для нашей зимы тридцатиградусные морозы? Может, они впадут в спячку, как какие-нибудь медведи, и нам удастся окончательно их перебить? Но как быть с теми мертвецами, которые останутся в квартирах? После того, как заработают теплоэлектростанции, и будет восстановлено центральное отопление, в квартирах мёртвых тоже станет тепло.

От всех этих мыслей меня отвлёк многоэтажный дом. Тот самый дом, в котором я нашёл недолгий приют после того, как чуть не помер у его подъезда. Дом, где раньше жили Сергей и Кристина. Значит, до Ириного жилища остаётся всего-то пара автобусных остановок. Интересно, что ждёт сама Ира от встречи со знакомыми местами? Я бы трепетал и изнывал от предвкушения, если бы оказался где-нибудь неподалёку от своей старой квартиры. Тогда мне было всё равно, но сейчас я мечтаю напоследок взглянуть на родные стены: на свою комнату, на комнату матери с отцом, на место, где я вырос. Чем ближе конец, тем сильнее нас тянет домой.

— Ну и куда ты попёрся? — окликнул меня мой напарник. Я обернулся и вопросительно посмотрел на него, пытаясь понять, что не так. Гладкокожий ефрейтор взглядом показал на широкий заезд, ведущий во двор одного из высотных домов по левую сторону от дороги. По правую сторону же возвышался тот дом, в котором я как-то коротал то ли ночь, то ли две.

— Куда уставился? Во двор давай, бегом! — сказал ефрейтор, ещё раз кивнув в сторону заезда, находившегося между нами.

Гладкокожий прервал цикл моих ностальгических воздыханий по дому Сергея и Кристины, и я послушно пошёл во двор, скрежеща зубами и страшно злясь.

— Цып-цып-цы-ып! Козля-ятушки, ребя-ятушки! Отопри-итеся! Отвори-итеся! — распевал я, теряя, кажется, остатки рассудка и заходя в очередную арку, разделявшую проезжую часть и двор огромного многоэтажного дома.

Бессильная ярость, в которой я пребывал, застлала мне взор, и я не видел дальше собственного носа. Вероятно, и не слышал ничего, кроме своих чёрных мыслей, посвящённых ефрейтору. В них я расправлялся с ним, расстреливая к чёртовой матери из пушки бронемашины, оставляя от него только кровь, разорванные органы и содержимое кишок, размазанное по асфальту. В реальности же прямо из-за поворота в конце арки ко мне брёл окоченевший труп, едва волоча ноги. Когда я заметил его, было слишком поздно: он уже был от меня в нескольких сантиметрах. Впрочем, я успел защитить своё лицо, выставив вперёд руку. Гнилыми, окровавленными зубами мертвец впился в моё предплечье. На мне было тёплое нательное бельё, китель и бушлат, поэтому я был уверен, что заражённый не мог прокусить одежду. И всё же, боль была сильной и в некоторой степени отрезвляющей. Я бы сравнил это с крепким щипком, которыми мы часто одаряли друг друга в детстве, во время наших бестолковых игр с бестолковыми правилами. Кто кого противнее ущипнёт, кто кого хлеще пнёт, кто кому больнее наступит на ногу, и всякая прочая ерунда.

Я отпустил автомат и выхватил нож. Шаги, приближавшиеся ко мне с другой стороны арки, стихли. А потом мертвец вдруг дрогнул и обмяк в один миг, мешком упав на землю. Гладкокожий ефрейтор загнал лезвие ему в череп быстрее, чем я смог вообще что-либо сделать. Быстрее, чем я успел сказать ему «спасибо», он взялся за автомат.

— Нет, нет, нет, стой! Он куртку не прокусил! Куртку не прокусил! Смотри! — я выставил руки вперёд, будто бы надеясь закрыться от пули, которую, как мне тогда казалось, ефрейтор уже вознамерился пустить мне промеж глаз.

— Рукав закатай! — сказал он, держа меня на прицеле.

Я взялся за рукав и глубоко вдохнул, прежде чем его засучить. Засучив его, я зажмурился и приготовился к худшему.

«Действительно, лучше так, чем с долгими прощаниями и по-идиотски бесконечным ожиданием конца», — успел подумать я до того, как что-то хлёстко ударило меня по голове.

То был подзатыльник, отвешенный мне ефрейтором, давно опустившим автомат и укоризненно смотревшим теперь на меня. Его голубые глаза глядели мне прямо в душу.

— Дебил ты безголовый! Соберись! Ещё раз такое выкинешь — в расход пущу, не думая! Трудно, думаешь, тебе потом ухо откусить и сказать, что