Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек. - Шелли Мэрри

Не правда ли, необычная цель для честолюбивого стремления? Но таков уж был Адриан. Он всегда казался созерцателем, врагом всякой суеты, скромным служителем науки, визионером. Но, как видно, стоит предоставить человеку достойное его поприще, И жаворонком, вопреки судьбе, Его душа несется в вышину*'202.

Так поднялся и он от меланхолии и бесцельных раздумий к высочайшей вершине человеколюбивых свершений.

Уехав, он унес с собою энтузиазм, решимость и взор, смело глядящий в лицо смерти. Нам остались печаль, тревога и томительное ожидание беды.

Человек, у которого есть жена и дети, говорит лорд Бэкон, дает заложников судьбе203. Тщетными были все философские рассуждения, тщетной вся стойкость, тщетными все упования на возможность счастливого исхода. Я мог загрузить весы до предела и логикой, и мужеством, и смирением перед неизбежностью; но стоило положить на другую чашу страх за Айдрис и за наших детей, как та перевешивала, и притом настолько, что первая чаша взлетала под потолок.

Чума пришла в Лондон! А мы, глупцы, не предвидели этого. Мы оплакивали гибель огромных стран Востока и опустошения на Западе, но воображали, будто узкий пролив между нашим островом и остальным миром сохранит нас живыми среди мертвецов. Так ли уж труден прыжок из Кале в Дувр? Даже глаз легко различает оттуда соседнюю страну; когда-то мы не были и вовсе разделены; пролегающий между нами пролив на карте кажется всего лишь тропинкой в высокой траве. И эта малая преграда должна была спасти нас, а море - стать несокрушимой стеною. За ней - болезнь и страдания, а здесь - укрытие от всех бед, уголок райского сада, частица небес, куда нет доступа злу.

Поистине мудро было наше поколение, чтобы все это вообразить!

Но сейчас мы очнулись. Чума пришла в Лондон, воздух Англии отравлен; ее сыны и дочери распростерты на зараженной земле. И море, недавняя наша защита, кажется теперь стеною нашей тюрьмы; окруженные морем, мы будем * Сонет Шекспира. (Пер. С. Маршака.) Том П. Глава шестая 325 умирать, как умирают от голода в осажденном городе. Другие народы станут братьями в смерти, а нам, отгороженным ото всех, самим хоронить своих мертвецов204. И маленькая Англия станет большой-пребольшой могилой.

Ощущение всеобщего бедствия еще усиливалось у меня, когда я смотрел на жену и детей; мысль о грозившей им опасности наполняла страхом все мое существо. Как же спасти их? Я перебирал в уме тысячи планов. Они не должны умереть! Я сам сперва погибну, прежде чем зараза коснется этих кумиров моей души. Я босой обошел бы весь мир, чтобы найти им безопасное убежище. Я устроил бы им дом на доске, гонимой волнами по безбрежному океану.

Я укрылся бы с ними в логове дикого зверя, убив тигрят, которые росли там в безопасности. Я добрался бы до гнезда горного орла, я годами жил бы на каком-нибудь недоступном утесе. Не было тяжкого труда, не было безумного замысла, на который я не пошел бы, если бы это обещало им жизнь. О струны сердца! Вы порваны, а душа моя еще не изошла кровавыми слезами...

Айдрис, после первого потрясения, обрела некоторое спокойствие. Она отказалась думать о будущем и прилепилась сердцем к сегодняшнему счастью.

Она не спускала глаз с детей. Пока они, здоровые, резвились подле нее, она была довольна и не теряла надежды. А я был полон мучительного беспокойства, тем более мучительного, что его приходилось скрывать. Я непрерывно опасался и за Адриана. Наступил август, и эпидемия в Лондоне усилилась. Все, кто имел возможность уехать, покинули город; но Адриан, брат мой по духу, подвергался опасности, от которой бежали все, кроме рабов, прикованных обстоятельствами. Он оставался там, чтобы сражаться с врагом, - незащищенный и без соратников. Болезнь может поразить его, и он будет умирать, одинокий и беспомощный. Эти мысли преследовали меня днем и ночью. Я решил поехать в Лондон и повидать друга, успокоить свою мучительную тревогу сладкой микстурой надежды или опиумом отчаяния.

Лишь прибыв в Брентфорд205, я увидел, насколько все в стране переменилось. Все лучшие дома были заперты; оживленная городская торговля совершенно замерла; немногие встречавшиеся мне прохожие выглядели испуганными; они с удивлением оглядывали мой экипаж - первый, направлявшийся к Лондону, с тех пор как чума засела здесь в присутственных местах и завладела улицами. Мне встретилось несколько похоронных дрог; провожающих было за ними не много, а прохожие шарахались от них; впрочем, некоторые смотрели с жадным любопытством; находились и такие, кто убегал или громко плакал.

Главной заботой Адриана после помощи заболевшим было сокрытие от жителей Лондона размеров эпидемии. Он знал, что страх и мрачные предчувствия весьма способствуют ее распространению, что уныние делает человека легкой добычей заразы. На улицах не было неподобающих зрелищ; лавки были большей частью открыты, движение по улицам - свободно. Но хотя все де326 Последний человек лалось для придания городу обычного вида, для меня, не видевшего его с самого начала бедствия, изменений оказалось немало. Исчезли экипажи, улицы стали зарастать травой. У домов был заброшенный вид и большей частью закрытые ставни. Встречавшиеся мне испуганные лица казались очень непохожими на обычных деловитых лондонцев. Мой одинокий экипаж, направлявшийся к дворцу протектора, обращал на себя внимание. Ведущие к дворцу лучшие улицы города выглядели еще более мрачными и опустевшими. Приемная Адриана оказалась полна народа - как раз были приемные часы. Мне не хотелось мешать его работе, и я ждал, наблюдая входивших и выходивших просителей.

Это были люди из средних и низших слоев общества, потерявшие средства к существованию из-за упадка торговли и всех видов заработка, обычных в нашей стране. Лица входивших выражали тревогу, иногда ужас, зато уже побывавшие на приеме выглядели примиренными и даже успокоенными. Влияние, оказанное на них моим другом, читалось в их более живых движениях и бодрых лицах. Пробило два часа - это означало, что прием окончен; не дождавшиеся его угрюмо или печально расходились, когда в кабинет вошел я.

Меня поразило заметное улучшение здоровья Адриана. Он уже не клонился, словно весенний стебель, который чересчур вытянулся и гнется под тяжелой короной своих цветков. Глаза Адриана были ясными, выражение их - спокойным, и все его существо излучало мощную энергию, столь непохожую на прежнюю томность. Он сидел за столом, окруженный несколькими секретарями, которые разбирали прошения или приводили в порядок заметки, сделанные во время приема. Двое или трое просителей еще не ушли. Я был восхищен справедливостью и терпением Адриана. Тем, кто имел возможность поселиться вне Лондона, он советовал немедленно уезжать и предлагал для этого средства. Тем, чья деятельность могла пригодиться городу, а также тем, кому ехать было некуда, он давал советы, как лучше уберечься от эпидемии. Он оказывал помощь семьям, которые не могли прокормить всех своих членов, и направлял эти липшие рты в семьи, опустошенные смертью. Порядок и даже здоровье возвращались под его влиянием словно по мановению волшебного жезла.