Современная японская новелла 1945–1978 - Осаму Дадзай

Раз в неделю этот лавочник привозил мешок окурков. Днем он приходил трезвый, а по вечерам обычно бывал пьян.

Тогда бабушка подавала быстрый знак матери, и та отправлялась по черной лестнице на второй этаж, а бабушка принимала хозяина лавки сама.

— А! Кусама Китиноскэ-сама! Извините, что вам приходится приходить к нам в такие холода.

Пьяный лавочник пропускал приветствие мимо ушей и спрашивал:

— А где Кэйко?

— Родственники просили зайти. Вот и ушла. Сегодня уж не вернется.

По лицу лавочника было видно, что он бабушке не верит.

Прежде она куда как решительно выпроводила бы лавочника, но теперь, когда они так обеднели, бабушка сдерживалась. И Сиро понимал бабушку.

— Так, так… Когда Кэйко приходила просить работу, я ее пожалел. Тогда она такой гордой не была.

— Спасибо за заботу, — вежливо говорила бабушка, а брови ее дергались. Она терпела.

— А Кэйко все такая же милашка. Не был бы женат, взял бы ее себе в жены.

— Да разве можно? А что скажет Кимико?!

— А почему бы и нет?! Молодая женщина хоть кого с ума сведет.

— Но Кэйко уже не молода. Вон какой у нее сын, — сказала бабушка, показывая на Сиро.

— Нет, молодая, — твердил гость.

Сиро не мог понять, кем приходится им этот пятидесятилетний лавочник.

До того как сгорел их дом, лавочник, приходя, садился на краешек веранды. И ни разу не позволил себе прийти пьяным. А теперь бабушка предложила ему подушку, и он восседает, будто у себя дома.

Когда лавочник уходил, мать спускалась к ним. Бледная от холода и усталости, она молча протягивала руки к хибати с углем.

Лавочник приходил вечером раза три или четыре. Потом он почему-то перестал являться к ним по вечерам, и если уж приходил, то днем, и Сиро больше его не видел.

Весной следующего года их навестил дядя Хиросэ. Сиро был рад ему, но больше всех радовалась мать.

Оказывается, конец войны застал дядю Хиросэ в Кагосима, так что с демобилизацией затруднений, видимо, не было, но тогда же он попал в госпиталь. У него нашли плеврит. Вернувшись домой, он заболел, как и отец, туберкулезом, но болезнь протекала легко, с апреля он уже смог работать, и, кажется, его собирались взять на работу в прежнюю фирму.

Фирма находилась на улице Тэндзин. Дядя приехал после долгого отсутствия в Хаката и у родственников бабушки узнал, где живут Кэйко и Сиро.

На дяде был прекрасный пиджак. Им, привыкшим к военной форме и спецовкам военного времени, он показался просто великолепным.

— Брат подарил на прощание. Ношу, не жалея, в любую погоду.

— То-то мне показалось, что я его где-то видела, — сказала мать.

— Ведь ваша фирма совсем рядом. Заходите к нам иногда, может, что посоветуете, — сказала бабушка.

Дядя очень удивился, когда узнал, что мать работает в лавке на черном рынке.

— Да, это не для вас, — сказал он с сочувствием.

— Ничего не поделаешь, — сказала мать.

В июле дядя Хиросэ нашел матери другую работу. Она стала служить в канцелярии маленькой фирмы. Заработок был меньше, чем в лавке на черном рынке, но дядя обещал оплачивать разницу.

— Как быть? — спросила мать за ужином, и Сиро по бабушкиным глазам сразу понял, что та согласна.

— Соглашайся, — сказала бабушка. — Нужно кончать с такой жизнью.

Мать кивнула. Она почему-то разволновалась от бабушкиных слов и вся дрожала.

Пьяный лавочник пришел к ним, когда кончился сезон дождей. Они держали стеклянную дверь открытой и жгли ароматные свечи от москитов. Летом было жить куда легче, чем зимой. От зимних холодов души у людей цепенеют и застывают, но вот и эта зима прошла, и мать повеселела.

Когда пришел лавочник, она еще не вернулась со службы.

Сиро листал большой иероглифический словарь. Дядя Хиросэ принес его вместе с другими пещами отца, оставшимися после смерти. У Сиро был еще «Oxford English Dictionary», который был пока ему не под силу. Он держал оба словаря в маленькой нише и радовался, глядя на них.

Сиро поднял голову от тетради, куда выписывал слова, и увидел, что на пороге комнаты стоит лавочник, — он прошел через прихожую и темный коридор.

— Кэйко-сан дома? — спросил лавочник. Глаза его липко блестели.

— Сиро! Ступай наверх, — раздался бабушкин голос.

Сиро обернулся. Бабушка строго глядела на него. Он поднялся по черной лестнице, как было велено, но, пробежав через комнаты, где родственники держали свои вещи, сел на верхней ступеньке лестницы с другой стороны. Он приготовился быстро сбежать вниз, если понадобится.

— Теперь я знаю, почему Кэйко-сан не стала у меня работать, — сказал лавочник.

Бабушка, видимо, что-то ответила, но Сиро не расслышал, — она старалась говорить тихо.

— Как это вы можете говорить, что она вам не в тягость, — продолжал лавочник. — Впрочем, понимаю! Другой такой услужливой не найдешь. Все кланяется.

Сиро спустился на две ступеньки ниже.

— А разве прежде ей лучше было? — спросила бабушка.

— А, значит, она вам все рассказала. Ну да, от вас-то теперь проку нет, вы и гроша не заработаете. Теперь решили ее подороже продать.

— Ничего я не знаю, но когда живешь вместе, поневоле начинаешь понимать…

Сиро почувствовал вдруг, как кровь прилила к лицу. Выставить бы этого лавочника за дверь! В прихожей послышались шаги и голос матери. Она была не одна. Он узнал тетушкин голос.

В коридоре сделалось тихо, потом лавочник глумливо обронил:

— Ага! Кэйко-сан сегодня одна, без любезного?

— Уходите-ка вы отсюда, — сказала бабушка.

— Ловкая вы, однако, дамочка, Кэйко-сан! Сразу видно — Женский институт кончила.

Лавочник ушел.

Сиро неподвижно сидел на лестнице. Он вспомнил две подушки в доме второго мужа матери в Нисинии, и его охватила такая же грусть, как тогда. Теперь он был вдвое старше и уже ощущал свой пол. Когда он молча сбрасывал свое грязное белье и застенчиво совал его в общую кучу, бабушка и мать замечали это, но не задавали никаких вопросов. Наверно, ему тоже не следует вмешиваться в дела матери. Приняв такое решение, он спустился с лестницы.

— Добрый вечер! — сказал он тетушке и почувствовал, что улыбается как ни в чем не бывало. Это было приятно и матери.

— Тетушка принесла мясо. И сахар есть. Так что сегодня сделаем скияки, — сказала бабушка.

Бабушка вела себя так, будто лавочник к ним и не приходил. Сиро тоже сделал вид, что ничего не случилось. Мать печально молчала.

— Сиро! — воскликнула тетушка. — Я слыхала, ты хорошо учишься? Будешь стараться, определим тебя в колледж. Учись!

Сиро кивнул. Тетушка подарила ему как-то несколько книг. Там были книги западных писателей, а также сборник Хирацуки Райтё, которой так увлекалась мать.

Губы тетушки были сильно накрашены красной помадой. Наверно, американская. Не похоже было, что полгода назад у нее умер муж.

— Тебе повезло, мать не отдавала тебя работать. Воспитывала, как принцессу, — сказала бабушка.

— Да нет, я вовсе не была принцессой. Просто взяла и уехала в Токио учиться. Мне очень хотелось, вот и уехала.

Тетушка стала весело рассказывать о своей службе. Когда она написала в анкете, что ей тридцать пять лет, американский офицер ей не поверил.

— И сколько же он тебе дал?

— Лет двадцать. Я надела самое дорогое платье, чтобы получше выглядеть. Сшила его перед замужеством. Я в нем такая молодая.

Мать рассмеялась. В этот вечер у них было весело, — тетушка всех рассмешила.

Тетушка осталась ночевать. Похоже было, что она нарочно рассказала Сиро о своей молодости и о молодости его матери.

— Твоей матери нравились горячие люди, вроде Хирацуки Райтё. Ну а я обожала таких, как Янагивара Бякурэн[51]. Хирацука Райтё собиралась даже покончить с собой вместе с Моритой Сохэем в Сиобара. Бякурэн по сравнению с ней мудрая женщина. Бросила опостылевшего мужа и сбежала с молодым мужчиной. Я люблю ее танка. Ты знаешь ее танка?

Сиро покачал головой. Тетушка взяла у него карандаш и написала:

Как в день испытания[52]Пред ликом святым,Стою пред огнем,Прижимая к грудиНенужные песни.

Тетушкины иероглифы текли плавно и казались Сиро нарядными. Неужели душа его матери похожа на эти стихи?

— Мама, ты когда поступила в институт? — спросил он.

— В конце двадцатых годов, — сказала мать.

— Дедушка был против. Мне пришлось заступаться за нее. Женский институт тогда только что открылся в Фукуока, — сказала бабушка.

— Я тоже поехала учиться в Токио, чтобы не отстать от твоей мамы, — сказала тетушка. — Мне повезло: я учила там английский язык. Вот он и пригодился.

Тетушка снова всех насмешила.

С дядей Хиросэ, который иногда навещал их, Сиро не мог теперь чувствовать себя по-прежнему просто. Дядя всегда что-нибудь приносил, и бабушка просила его не спешить, но он уходил рано. Мать не радовалась его приходу так же горячо, как первое время, когда он появился у них после войны, однако Сиро догадывался, что она где-то встречается с дядей. Она всегда провожала дядю. И иногда долго не возвращалась. Тогда бабушка сидела, задумавшись.