Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

вверх большие пальцы. Если я отвечал, опустив пальцы вниз, она пожимала плечами и уходила. Если поднимал вверх, спрыгивала с табурета и ждала меня пять минут спустя у входа в ресторанчик Луи. Когда Дамочки не было в баре, я проводил время за бесперспективным флиртом с заносчивой британской нянькой, которая говорила, как Маргарет Тэтчер, и втягивала меня в долгие дискуссии о битве при Гастингсе и адмирале Горацио Нельсоне. Ее акцент меня раздражал, равно как и интерес к британской истории, зато чаровала ее кожа, похожая на костяной фарфор, и глаза цвета сапфиров. Еще у меня состоялось несколько свиданий с выпускницей колледжа, имевшей весьма богемные представления о гигиене. Она ходила нечесаная, в мятой одежде и с грязными ногами, но я не обращал на это внимания из-за ее неоспоримых достоинств – мощного интеллекта и колдовских грудей в форме груши. Когда она сказала, что пишет диплом о морской фауне в Нью-Йорке, я немедленно притащил ее в «Публиканы» и познакомил с Бобом-Копом. Она принялась рассказывать ему, что плавает в местных реках и гаванях, а он ей – что оттуда всплывает. Стоило ей отойти в дамскую комнату, как Боб-Коп придвинулся ко мне и восторженно заявил:

– Поверить не могу, что ты нашел телку с сиськами, которая разбирается в рыбе!

Спортсмену, однако, моя подружка не приглянулась. Он велел мне немедленно порвать с этой «Рыбацкой королевой».

– Почему?

– Она слишком… умная.

Я фыркнул.

– Помяни мое слово, – ответил он.

Несколько часов спустя, у меня в квартире, мы с Рыбацкой королевой лежали на полу и слушали Синатру.

– Почему ты так сильно любишь Синатру? – спросила она.

Никто раньше не задавал мне этого вопроса. Я попытался объяснить. Голос Синатры, сказал я, именно тот, что большинство мужчин слышит у себя в голове. Он как воплощение мужественности. В нем – властность, к которой мужчины стремятся, и уверенность в себе. Но все равно, когда Синатре больно, когда его чувства задеты, голос меняется. Уверенность не пропадает, но за ней проскальзывает нотка уязвимости, и ты слышишь, как уверенность и уязвимость борются в его душе, слышишь в каждой ноте, потому что Синатра позволяет тебе слышать – он обнажает свою душу, что мужчины делают крайне редко.

Довольный таким объяснением, я прибавил звук – ранние вещи Синатры с Томми Дорси.

– А он всегда тебе нравился? – спросила Рыбацкая королева.

– Всегда.

– Даже в детстве?

– Особенно в детстве.

– Интересно.

Она подцепила пальцем прядь волос, но наткнулась на колтун.

– Я вот что хотела спросить. Когда твои родители разводились, отец оставил что-нибудь? Может, фотографии?

– Мама их все выкинула.

– Одежду?

– Ну да, пару водолазок. Барахло.

– Что-то еще?

Я закрыл глаза.

– Вроде бы итальянские кулинарные книги с пятнами томатного соуса на обложках.

– И?

– Я помню только большую стопку пластинок Си…

Я повернул голову. Рыбацкая королева вроде как погрустнела, но явно была довольна, почти торжествовала, словно угадала развязку детектива по первой странице.

– Ну да, – кивнула она. – Должна же быть причина.

– Наверное, я начал слушать Синатру, когда не мог отыскать голос отца по радио.

Я вскочил и стал ходить по комнате из угла в угол.

– Я тебя отпугнула? – спросила она.

– Вытащив из меня крайне болезненные воспоминания? Не-а.

До самого рассвета я лежал без сна, а наутро сказал Рыбацкой королеве «прощай». Кто знает, какие неприятные истины она откопает во мне в следующий раз? Жаль только было говорить об этом Бобу-Копу, который очень надеялся видеться с Рыбацкой королевой и дальше. Но когда я рассказал ему свою историю, он меня понял. Боб-Коп по опыту знал, что вещам, покоящимся на дне наших внутренних гаваней, лучше позволить всплывать самостоятельно, в свое время и по собственной воле.

Я поблагодарил Спортсмена, что меня предупредил, и извинился, что сомневался в нем. В отличие от Рыбацкой королевы торжествовать он не стал.

– Дурочки, – заявил он. – Выбирай дурочек, пацан.

Он шутил, но лишь наполовину, и именно в тот момент я принял решение больше не звонить Мишель. То был акт доброй воли по отношению к ней. Я устранялся из ее жизни. Я слишком запутался в отношениях с женщинами и не хотел, чтобы она теряла на меня время. Она заслуживала лучшего, а я – разве что Дамочку с пальцами вверх.

Вскоре после моего решения не звонить Мишель я выпивал с Далтоном и его возлюбленной. Питер за стойкой читал мои новые главы. Я сказал Питеру, что как редактор он заметно вырос, а я, как писатель, стал только хуже. У меня вообще все катится под гору, пожаловался я. Питер начал говорить что-то ободряющее, но тут я, словно лунатик, зашел в телефонную будку и набрал номер Сидни.

Было два часа ночи. Ответил мужской голос. Трастовый Фонд? Я ничего не сказал. Просто слушал, как он слушает меня.