Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я скажу, только не отвергай мою просьбу… Рядом с твоим мужем в телевизионной студии сидел молодой ученый, кажется, или ослышалась, его имя Сулейман… «Вот оно что! Подумать только, о чем она размечталась! Одного отвергла, был бедняком, другого, обманув, обчистила, а теперь мечтает о «большой любви»? Смотри какая ловкая!»
— А как твой Сулейман? Вспоминаешь ли ты его?
— Сулейман? — Зарифа опешила. — А что?
— Да так, просто спросила.
Зарифа молчала.
«Я еще ни разу ее такой не видела. И как она узнала, как почувствовала, что тот молодой ученый чист и умен? Но почему не почувствовала этого в том, другом Сулеймане? Да, этот Сулейман тоже чистый, хороший, умный. И к тому же холост! Но я никогда, слышишь, никогда не познакомлю вас!»
— О чем это ты опять задумалась, Севда?
— Молодой ученый, о котором ты говоришь, женат. У него чудесная семья.
— Жаль!.. Я бы его полюбила!.. — задумчиво произнесла Зарифа. В ее глазах были и надежда и разочарование. — Но я не говорю, чтобы обязательно с ним. Пусть будет другой. Только обязательно из ваших знакомых!
— Любовь по знакомству?
— Не смейся надо мной, Севда. Я знаю, что ваши знакомые люди особенные.
— Спасибо!
— Нет, правда, я серьезно… Познакомь меня с хорошим человеком из вашего круга.
— И это все?
— Я буду всю жизнь тебе обязана!
Севда сняла крышку со сковородки, помешала ножом жарящуюся с шипением картошку. Подрумяненные дольки поднялись наверх. «Что сказать Зарифе? Отвергнуть ее просьбу?» Накрыла сковороду. Положила нож на стол. Помолчала. Гюндуз, притихнув, сидел на руках Зарифы.
— Только мужу о моей просьбе не говори ни слова!
Звонок прозвенел: раз, два, три.
— Это мои!
Севда побежала к двери. На стуле лежали забытые розы Зарифы. Закрытые целлофаном цветы завяли. Севда взяла розы, открыла дверь.
— О, ты меня встречаешь цветами! Это очень неплохо. Только розочки, кажется, того… — Фархад, заметив в конце коридора Зарифу с Гюндузом на руках, осекся. Севда помогла дочке раздеться. Муж повесил кепку.
— Здравствуйте!
Гюндуз, увидев сестру, стал вырываться из рук Зарифы. Она осторожно опустила его на землю, протянула руку Фархаду.
Севда насупилась. «И улыбаться как надо умеешь, Зарифа. В любом положении не теряешься!» Севда услышала голос мужа:
— А вы, Зарифа-ханум, совсем не изменились…
То ли сказал так из вежливости, то ли высказал то, что думал, — но Севде стало неприятно, будто положили ей на сердце холодный брусок железа.
Фархад с сыном на руках прошел в комнату.
Зарифа дотронулась рукой до плеча Севды:
— Я пойду… Муж твой устал. — Она сказала это шепотом.
Севда вспомнила шепот в тупике. «Нужно предложить ей остаться, но нет, не могу». Севда открыла дверь.
— А почему у вас на этаже такая тьма? Ох уж эти новые дома! — уже громко и весело говорила Зарифа.
Севда вспомнила яркий свет, горевший на их балконе.
— Лампочка испортилась. Надо вкрутить новую.
…Вечером следующего дня на этаже остановился лифт, в квартире раздался звонок.
Лифтерша позвала Севду:
— Вас к телефону!..
1963
Перевод М. Гусейновой.
ПЕСНЯ
Мы встретились с женой в университетском сквере на бывшей Моховой улице. Не часто выпадают вечера, когда некуда спешить: сын в гостях на даче у школьного товарища, и дома нас никто не ждет.
Обогнули «Националь» и вышли к устью улицы Горького. Теплый вечер подхватил нас и бросил в людскую реку. Мы нырнули в подземный переход и вынырнули, а река течет и течет. Отголоски чьих-то веселых разговоров, обрывки фраз, постукивание каблучков по тротуару, шуршание шин по асфальту. И тополиный пух, чуть дуновение, летит, щекочет ноздри, скользит на щеке. Клубится, собираясь в колобки, белый и невесомый. В театрах спектакли уже начались, и на улицах: города остались такие же блаженно гуляющие, как мы. Людской поток кружил вокруг Пушкина и Маяковского и растекался по бульварам и Садовому кольцу. У входа в «Софию», терпеливо ожидая своей очереди, перешептывалась стайка длинноногих девчонок в мини-юбках, не обращая внимания на глазеющих прохожих вроде меня.
После площади Маяковского идти стало просторнее, но у Белорусского вокзала толпа снова взяла нас в плен.
Ярко горели юпитеры над «Динамо». Из чаши стадиона, как из огромного улья, поднималось жужжание, иногда взрываемое ревом.
Засветились огни Аэровокзала. Мимо нас проносились жаркие троллейбусы, и мы не выдержали — шутка ли, сколько прошли! — и последние три остановки проехали на троллейбусе, встав на круге между двумя отсеками, где дуло в щели.
На скамье у входа в подъезд рядом с лифтершей, накинувшей на плечи тулуп, сидели двое наших друзей.
— И оба тебя спрашивают, а не мужа, — с довольным видом сказала лифтерша жене, скользнув при этом взглядом по моему лицу; однако в этот вечер я был далек от тех чувств, которые пыталась разбудить во мне лифтерша.
Белобровое, нежнокожее лицо младшего гостя залилось ярким румянцем. Он поднялся со скамьи и сразу же стал выше всех.
— Я за вами.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, — Ваня поправил золотистые волосы. — Хотя, да, случилось…
— Поднимайся, дома все расскажешь.
— Не могу, спешу очень. — И тут же спросил: — Придете сегодня провожать меня?
— Далеко собрался?
— А армию. Будут гулять всю ночь. Завтра в семь я ухожу.
Выглядел Ваня встревоженным. По природе общительный, приходя к нам, он
