Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я поехал. Будем ждать. И вы, если можете, приезжайте, — сказал он второму гостю, давнему школьному товарищу жены. Наши гости, по чистой случайности, были тезками. Но так уж повелось, что старшего мы издавна называли Иваном…
Ваня весь был в своих заботах и моих слов о том, что мы приедем, кажется, и не слышал. Ловко оседлал машину. Светлые волосы его блестели в сумерках, будто подсвеченные изнутри. Рев, дымок — и умчался.
Поднялись на лифте втроем.
— Зачем только таких детей в армию берут?!
Это сказала Майя: она смотрела на армию глазами матери, у которой подрастает единственный сын. Пройдет пять-шесть лет, и сегодняшние тринадцатилетние…
— Какой же он ребенок? Крепкий, ловкий, в строю будет стоять первым.
— Очень это важно, где стоять в строю, — усмехнулась Майя.
— Ты не права, — вмешался Иван. — Армия приучит парня к дисциплине, к труду.
— Он и без армии дисциплинированный, только потеряет годы, а так бы поступил в институт.
— После вечерней школы попробуй пройди по конкурсу, — заметил я Майе. — Кроме всего прочего, для тебя не секрет, что учился Ваня далеко не блестяще.
— Для тех, кто работает на авиационном заводе, — не унималась Майя, — это не помеха, у них свой конкурс.
— Ты что же, считаешь, что и я теряю годы в армии?
— Что ты сравниваешь, Иван? Ты закончил академию, прежде всего ты инженер, а потом военный.
— Для меня это единое целое, — сказал Иван, погладив кармашек кителя, набитый какими-то документами. — А для парня, чем быть плохим инженером, лучше послужить в армии. Служба еще никому не повредила, скорее наоборот.
— Не уверена, что армейская дисциплина очень помогает тебе в твоей личной жизни.
— Уж тут возразить нечем! — Иван расхохотался и развел руками. — Что правда, то правда.
Ивану действительно не повезло с женами — и с первой, и со второй; единственно, кто связывал вторую семью, — был сын; да еще нежелание Ивана, чтобы, упаси бог, его семейными делами занимались на службе, у них там строго, народ собрался придирчивый, требовательный, взгреют так, что не возрадуешься. Он как-то сказал мне: «Ведь не остановишь ее, обязательно пойдет плакаться в партбюро, до высокого начальства доберется!..» Хорошо еще, с первой уладилось миром.
— Ребята, а я тоже к вам с приглашением.
— С каких пор вы приглашаете гостей? — удивилась Майя.
— Не мы, а я приглашаю. Ее величество с наследником на курорт отправились.
— Решил и себе курорт устроить?
— А как же? У нас все по графику: начинаю с вас, так что цените и соглашайтесь, пока я не раздумал. Приходите завтра к семи.
Мы наспех выпили по стакану чаю. Майя накинула легкое пальто, я — пиджак. И снова мы вышли из дому. Втроем спустились в метро. И здесь наши пути с Иваном разошлись.
* * *На последней станции линии метро, обозначенной на плане зеленым, сезамовы двери вагонов раскрылись настежь. По лестнице поднялись наверх. Рабочий день закончился давно, загородники, закупив все, что смогли унести руки, в московских магазинах, вернулись домой, так что в автобусе было малолюдно, без обычной суеты и толкотни.
Впереди на разветвлении магистралей возвышался скелет двадцативосьмиэтажного дома, который возводили каким-то новым методом. Комнаты-клетки просматривались насквозь. Автобус повернул налево, дом-скелет остался справа.
Автобус шел по новым районам города. Мы нырнули в освещенный желтыми светильниками туннель, проложенный под каналом, наперегонки мчались сначала с троллейбусом, потом с трамваем, обошли и тот и другой и, наконец, выехали за границы города, хотя многоэтажные здания городского типа стояли и далеко за чертей Москвы.
Постепенно каменные строения сменились деревянными домами, асфальтово-гладкие дворы города — зелеными садами, огороженными невысокими заборами. В автобус волнами вливался прохладный, немного сыроватый воздух, студя оголенные плечи и руки по-летнему одетых девушек. Мимо мелькали черные сосны на густо-сиреневом небе.
Гул мотора шумел в ушах и после того, как мы вышли из автобуса.
Было темно. Прохлада и свежесть охватили нас. С асфальта мы свернули на тропинку, которая вилась вначале рядом с дорогой, а потом повела в боковую улочку. В тишине таял гул удаляющегося автобуса, вскоре он вовсе исчез. Где-то далеко хрипло залаяла собака. Ей отозвалась другая, вблизи. Под ногами поскрипывал песок, а тропка, белея, тянулась и тянулась. Высоко над желтеющими стволами сосен мерцали звезды, и они, казалось, двигались вместе с нами.
Вдруг мы услышали песню.
Простая короткая музыкальная фраза, неоднообразная благодаря мелодичности и естественности, повторялась в ночи, — то волна за волной разливалась по селу, то, набрав высоту, поднималась выше самых высоких сосен. Это была любимая песня отца Вани. Среди других голосов пробивался его ведущий голос.
В такую же темную ночь похитил девушку, похожую на ломтик месяца, тоненькую и хрупкую, офицер — помещика сын, увез через леса, горы и долины, клялся в вечной любви, а потом, когда наскучила, бросил… Эту песню я слышал здесь много раз и все хотел записать на магнитофон именно в исполнении отца Вани, да все некогда и некогда.
Когда мы вошли в дом, первые тосты уже были сказаны, за столом царил хаос. Из темноты попали в ярко освещенную комнату — для торжественного случая в люстру были ввинчены двухсотсвечовые лампы, слепившие глаза и источавшие жар.
С нашим приходом наступило нечто вроде обновления, руки потянулись к бутылкам и рюмкам, кто-то передвинулся, кто-то потеснился, и мы сели. Раздались возгласы: «Штрафную им!», «Пусть догоняют!», «Наливай полный стакан беленькой!»
Ванина старшая сестра старательно наполнила наши тарелки. Заливной судак окрасился соком трески в томате, салат украшала селедка в соседстве с голландским сыром и копченой домашней колбасой.
Сам Зять протянул мне граненый стакан водки. Это
