Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Рады стараться, ваше благородие… – прозвучали в ответ нестройные голоса.
И тогда, к величайшему своему удивлению, внезапно ощутив себя на седьмом небе от счастья, Озарёв принялся командовать:
– Объявляю боевую готовность!.. К оружию, друзья!.. Двигаем каре на кавалерию!.. Сначала вы стреляете в воздух, но второй раз – по ногам лошадей!..
А гвардейцы в это время уже всколыхнулись, собираясь действовать, сокращая дистанцию. Но обледенелая почва и узость прохода мешали животным набрать скорость. Колебания всадников, то, как они вынужденно гарцевали на одном месте, будто приплясывая и постоянно оскальзываясь, – все это вызывало гомерический хохот зевак, оккупировавших ограды. Они прямо-таки помирали со смеху. В воздухе прогремел залп – стреляли солдаты каре. Никто не был задет, но несколько лошадей противника, испугавшись, поднялись на дыбы. Три всадника, гремя металлом, свалились на землю. Один из них, плотный рыжеволосый унтер-офицер, быстро вскочил и разразился бранью:
– Сукины дети! Мать вашу так…
Стрелки тут же и узнали его:
– Хорош ругаться-то, Лысенко! Мы ж стреляли поверх ваших голов! Давай переходи к нам!
– Да нельзя мне, – проворчал Лысенко, вставляя носок сапога в стремя.
– Чего это – нельзя?
– Следят за нами… Вот погодите, ночью все перейдем на вашу сторону!
– Точно?
– Землю ем! До скорого, парни!
– До скорого, Лысенко! Привет ребятам!
Офицеры выбранили конногвардейцев, те вернулись назад, перестроились и, крича: «Да здравствует Николай!», предприняли новую попытку наступления. На этот раз она была встречена брошенными с крыш камнями, поленьями, комьями снега – простой люд явно был на стороне мятежников. А те сейчас прицелились точнее: всадники, один за другим, тяжело валились с коней, причем некоторым так и не удалось подняться, и товарищи унесли их. Толпа, будто на спектакле, зааплодировала. Озарёв, весьма довольный собой, поздравил своих людей прямо-таки тоном военачальника-победителя:
– Спасибо, ребята, хвалю! Вы отлично поработали! Молодцы!
Еще три атаки не увенчались успехом, затем противник сменил тактику. Полковник Штурлер, командир гренадерского полка, поддержавшего мятежников, прибежал с приказом вернуться в казарму.
– Уходите! – сказал новоприбывшему Одоевский. – Вы жизнью рискуете!
Два человека схватили полковника под мышки и силой, будто пьяницу из кабака, поволокли его вон с поля сражения. Однако тому удалось вырваться, и он, кипя гневом, вернулся к бунтовщикам.
– Предатели! Предатели! – закричал Штурлер с сильным немецким акцентом.
– Молчать! – бросил Каховский и сразу вслед за этими словами выстрелил в упор, разрядив в него пистолет. Полковник вскинул руки к небу, медленно – словно совершая танцевальное па – повернулся вокруг своей оси, выкрикнул: «Ah, mein Gott!» – и упал наземь. Два гренадера подняли безжизненное тело и, прихрамывая, понесли его к зданию Генерального штаба, но бросили на полдороге. Каховский снова засунул пистолет за пояс. Лиловый фрак с потертыми локтями и вылинявшими подмышками подчеркивал худобу отставного поручика, болезненную бледность его лица.
– Неужто Милорадовича мало показалось? – спросил Николай. Подбородок его дрожал.
– Следует точно знать, чего тебе в жизни нужно, – наставительно произнес Каховский. – Делать революцию или реверансы!
Возбужденные водкой и пролившейся кровью солдаты заволновались:
– А почему нас не ведут больше в атаку?
– Разве вы не слышали, что сказал Лысенко? – вопросом на вопрос ответил Николай. – Подождем, пока стемнеет – тогда те, кто побоялся перейти к нам при свете дня, встанут в наши ряды. В конце концов, все расквартированные в городе полки будут наши!
Он почти поверил в это и сам…
– Нет, нет, слишком долго ждать! – продолжали кричать солдаты. – Мы тут до костей промерзнем!
Но вдруг – как по команде – все они умолкли, сняли шапки, потупились, стали тихонько, по-деревенски креститься. Удивившись столь внезапному приступу набожности, Николай поднялся на цыпочки – посмотреть, чем он вызван. Оказалось, что посреди площади остановилась карета, а из нее вышли двое священнослужителей: митрополит Серафим в зеленом бархатном облачении и еще один – в темно-красном.
Озарёв сразу разгадал маневр: раз сила не принесла победы, великий князь решил прибегнуть к помощи православной веры. Окруженные почтительной, но все-таки чересчур возбужденной толпой, священнослужители тихо совещались. Было сразу видно, что они пришли сюда не по собственной воле. Оба глубокие старики, казалось, они держатся прямо только благодаря своим ризам, жесткие складки которых будто подпирают их со всех сторон. Головы старцев были увенчаны высокими митрами со сверкающими драгоценными камнями, на лицах ясно читалось смятение. Наконец митрополит Серафим – в одиночку – медленно двинулся к мятежникам. Создавалось впечатление, что древние его кости при каждом шаге рискуют рассыпаться. Длинная белая борода трепетала на ветру. Глаза под морщинистыми веками блестели старческими слезами. Подойдя поближе, он поднял в руке, увитой синими венами, крест и произнес глухим от волнения голосом:
– Православные, успокойтесь! Поймите, что сейчас вы восстали против Бога, Церкви и Отечества!
– А вы, ваше преосвященство, за две недели присягнули двум разным императорам! Служителю Церкви не пристало так себя вести! – бросил старику в лицо Одоевский.
– Но великий князь Константин отрекся от престола! – с достоинством возразил митрополит. – Господь свидетель, что я говорю правду.
– Господь тут совершенно ни при чем! – презрительно сказал Каховский. – Тут чистая политика. Уходите-ка лучше отсюда подобру-поздорову!
Перерезанные мелкими морщинами щечки митрополита надулись – от возмущения весь его страх рассеялся. Казалось, он даже вырос вершка на три.
– Кто ты есть, чтобы говорить такое? – загремел старик. – Осмелься еще сказать, будто веруешь в Господа нашего Всемогущего!
– Да. Я верую в Господа нашего Всемогущего! – невозмутимо отозвался Каховский. И неожиданно добавил, положив руку на ствол пистолета: – Хотите доказательство? Дайте мне поцеловать крест!
– Не-е-ет! – выдохнул Серафим.
– Прошу вас, мне это очень нужно!
Николаю оказалось достаточно одного взгляда, чтобы понять: Каховский не шутит. Убив поочередно Милорадовича и Штурлера, он просил теперь помощи у веры, у священника, к которому, впрочем, не питал ни малейшего уважения.
Митрополит колебался, затем неуверенным жестом протянул крест – было похоже, будто он опасается, что бунтовщик вцепится в него зубами. Но ничего подобного не произошло: губы Каховского лишь слегка прикоснулись к священному кресту.
– А теперь мне, пожалуйста! – попросил Голицын.
– И мне, – сказал Одоевский.
– И мне, – повторил за ним Николай.
Восставшие один за другим подходили к митрополиту, осеняли себя крестным знамением. Когда настала очередь Николая – все мысли его словно застыли, и все внимание сосредоточилось лишь на холодной поверхности металла, обжигавшего рот.
– Вот теперь Христос с нами! – воскликнул Юрий Алмазов.
– Иисус Христос с нами! Он за нас! – поддержали его криками солдаты. – Ура! Да здравствует Константин!
Взбешенный тем, что невольно оказал моральную поддержку бунтовщикам, митрополит Серафим прижал крест к груди и посыпал скороговоркой:
– Да сгниют пасти безбожников! Нельзя красть Христа, как яблоко с прилавка! Православные воины, заклинаю вас в последний раз…
Но тот самый человек, который одним из первых только что просил подать ему крест для целования, резко оборвал старика.
– Довольно! – воскликнул Голицын. – Возвращайтесь в храм, если не хотите больших несчастий! Живее, живее! Вам нечего тут делать, да и мы уже насмотрелись на вас!
Он выхватил клинок, лязг металла, услышанный всеми сразу за его жестом, показал, что примеру Голицына последовали многие офицеры. Над головой митрополита скрестились шпаги, и он боязливо стал втягивать голову в свою сверкающую «броню». На подмогу Серафиму прибежали двое архидьяконов, они почтительно и очень бережно взяли старца под руки и увели его в безопасное место.
Едва священнослужитель исчез, на смену ему явился другой эмиссар: младший брат великого князя Николая Павловича, великий князь Михаил Павлович собственной персоной, молодой человек с длинным мясистым носом, маленьким тонкогубым ртом и дерзким взглядом. Оставаясь верхом, он закричал из седла, и голос его прозвучал неожиданно весело и радостно:
– Приветствую вас, дети мои!
– Здравия желаем, ваше императорское высочество!
– Я только что прибыл из Варшавы, – продолжал Михаил Павлович, – и виделся там с братом Константином…
– Зато мы с ним не виделись! – рявкнул Одоевский.
Именно это и следовало сказать, чтобы вызвать недовольство солдат, реплики из их рядов посыпались горохом.
