Реверс - Михаил Юрьевич Макаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, вспомни случайно Катаев о давнем событии, он обвинил бы в нём кого угодно, только не себя.
Какого, спрашивается, хера крутые профи проворонили, что Клыч был под колпаком ФСБ? А гайцы какого рожна вздумали геройствовать? Ради спасения жизни заслуженного гангстера России? Дали бы людям уйти подобру-поздорову… Остался бы жив лейтенант, запоминанием фамилии которого гендиректор «Монолита» не утруждался изначально… И Володя Калачёв перестал бы загрязнять окружающую экологию…
Наконец свернул с трассы. Знак перед автобусной остановкой сообщил, что до Острога осталось десять километров. Змеистую дорогу с обеих сторон сдавливал хвойный лес, особо не разгонишься.
На финишной прямой память активировала ещё одну текущую заморочку. Она уж точно не имела решения.
Невзирая на все переговоры, которые велись абсолютно на равных, Сонька отказывалась поступать в МГУ. Твердила — хватит с неё областного универа. Лучшая подруга затмевала ей собственное будущее. Непримиримая позиция навела на мысль, а не дела ли здесь сердечные. Подозрения взрывали мозг, но нажимать на строптивицу Сергей Альбертович воздержался. Излишняя суровость окончательно разрушит отношения. Молодёжи свойственен максимализм, ради сиюминутного принципа они готовы пожертвовать подлинными ценностями.
Делать программное заявление: «Живи, как хочешь, на папу больше не рассчитывай» было глупо, да и жалко девчонку.
Жена по своему обыкновению болталась, как экскремент в проруби. Заладила одно и тоже:
— Пусть сама решает.
Раздираемый противоречиями Катаев едва удержался от купеческого жеста. Готов был объявить публично: «Коли родители ненаглядной твоей подружки не тянут её учёбу в Москве, беру расходы на себя. Оплачу вам поднайм квартиры, ежемесячно буду подкидывать денег на жизнь».
Хорошо, не поторопился с трескучей декларацией. Покалькулировал и понял — двух студенток в ситуации, близкой к кризису, не потянуть.
Выход виделся безальтернативный — пусть идёт всё, как идёт. Девичьи настроения изменчивы. Сейчас души друг в друге не чают, чмоки-чмоки, а через полгода, глядишь, рассорятся вдрызг. Тем более, пока в голове у Соньки ветер, без разницы ей, на кого учиться, лишь бы точных наук не было.
«Что за специальность такая — психолог? Не в Америке живём. Это там мозгоправы нарасхват, а наши люди не любят на баловство раскошеливаться».
Подводя итог дорожным размышлениям, Катаев удивился, как это никто его не побеспокоил от самого Андреевска. Взял с держателя мобильник и обнаружил, что он умер. Нашарил зарядник в бардачке, воткнул в гнездо прикуривателя. Загорелся красненький светодиод, телефон пискнул и тотчас одна за другой посыпались эсэмэски, уведомляющие о непринятых вызовах…
4
Всякому овощу своё время
01–10 июня 2004
Областной следственный изолятор
Внутрикамерная разработка Левандовского близилась к развязке. Итог её был предрешён. Старая, как мир, оперативная комбинация не знала осечек.
Доставленный в СИЗО-1 спецэтапом архитектор заехал в нужную хату, минуя отстойник[308] и транзитную камеру. Контингент в «три-девять» был пёстр, но неслучаен. Преобладали лица, ранее несудимые, привлекающиеся за экономические преступления. Шесть рецидивистов на бумаге числились «положительно характеризующимися». Из них двое представляли блаткомитет[309], а четверо других работали на оперчасть.
На тюрьме между администрацией и чёрной мастью соблюдался паритет. Вопреки «правильным понятиям» босяки[310] не ставили на нож подментованных сидельцев. Кум, в свою очередь, закрывал глаза на неугрожавшие режиму содержания проделки блатных. К примеру, делал вид, будто не знает, что камера № 239 выполняет также функцию котловой. Богатеньким буратинам здесь прилаживали насосы.
С обеих сторон главным условием было — не творить беспредела. Разрабатывать без жести, доить не досуха.
В первый же день Левандовского начали опекать двое красных. Напрягать его было халявным промыслом. В силу своего гонора архитектор не желал усваивать кодекс тюремных правил.
Он много и не в дело базарил. Встревал в чужие разговоры. Решив написать жалобу прокурору, уселся за дубок[311] и начал бесцеремонно освобождать место для тетради. Без разрешения сдвинул на край чужие продукты и пепельницу.
Ему объяснили, что это косяк. Как человеку, предложили извиниться перед хозяевами вещей. Он отказался, в связи с чем получил по лбу донцем эмалированной литровой кружки. Совсем не смертельно, но довольно больно и очень обидно.
Второй косяк выдался посерьёзнее. Левандовского угораздило взгромоздиться на парашу по большой нужде, когда люди в хате ужинали.
Снова в ход пошёл эмалированный «литран». Кумовские пикадоры[312] пригрозили, что в следующий раз объявят архитектора «запарафиненным». Это была предпоследняя ступень тюремной иерархии. Ниже стояли только «обиженные».
Важно было не перегнуть палку, не допустить, чтобы Левандовский начал ломиться из камеры.
В нужную минуту на сцену выплыл главный персонаж разработки. Квалифицированный агент-камерник Игорь Болгарин, он же Братушка, имел обличье уважаемого арестанта и пять ходок за спиной.
Братушку с понтом разбудил кипеж в хате. Отдернув ситцевую шторку, которой была завешена его кровать, он обул сланцы и, почёсывая впалый живот, прошлёпал к столу. Разбор вёлся там.
Вникнув, Игорь обратился к судьям:
— Парни, а не резво запрягаете? Пассажир новый, правил хорошего тона не знает. Чё сразу — в парафин-то? Давайте, я прочту ему курс лекций. Делать всё равно нехера…
Сценка разыгрывалась по системе Станиславского. Парни не согласились с предложением Братушки. Вспыхнула перебранка, по накалу которой несведущий человек мог решить, что до мордобоя — один шаг. Блатные наблюдали за бесплатным спектаклем с ироничными ухмылками. Из постановы торчали ментовские уши. Но интересы бродяг затронуты не были, и они довольствовались ролью зрителей.
В итоге порешили дать борзому фраеру неделю на адаптацию. Братушка позвал его в свой куток, уселся на кровати, хлопнул ладонью по одеялу:
— Падай!
Левандовский с опаской присел на краешек.
— Молодца, кх, кх, — покашливая в кулак, одобрил Братушка. — Садиться на чужую шконку можно только по приглашению. Запомни, кх…
Общались они с перерывом на сон и шмон сутки, причём агент не проявил ни малейшего интереса к уголовному делу архитектора.
Потом Левандовского дёрнули в Острог для участия в следственных действиях.
Восьмого июня он приехал обратно на тюрьму. Оперативники устроили так, что к моменту его возвращения в камеру Болгарина там не было. В отсутствии опекуна задиры быстро докопались до архитектора. Тот накосорезил, едва переступив порог. Закурил вальяжно «Pall Mall», а, когда сосед по шконке попросил сигарету, отказал в хамской форме.
Братушке, вернувшемуся в разгар разборки, вновь пришлось разводить рамсы. Левандовскому он втолковал, что отказ угостить сокамерника сигаретой, если она не последняя, трактуется, как неуважение. А парням сказал: всё-таки, за полноценный косяк невежливость фраера не катит.
Отстояв архитектора, Братушка продолжил
