Творения и Гимны - Преп. Симеон Новый Богослов

Удивляюсь, как дошли мы до такого нечувствия, что делаем все такия дела, которыя губят души: пляшем и ликуем над собственною погибелию и радуемся, что туго–на–туго вяжем души свои страшными грехами; тех же, которые стараются разрешить нас от этих уз, снедаем и если кто станет препятствовать нам сделать что–либо во вред душе своей, на того лаем, как псы разъяренные, и поносим его, — и не успокоиваемся, пока не доведем до конца задуманнаго худаго дела, — и не сгубим души своей. — Потом современем привыкши к таким худым делам, делаемся некоторым образом как бы естественно злыми и желания уже не имеем, чтобы развеян был покрывший нас мрак и мы пришли в чувство.

И бывает вследствие сего, что на словах мы монахи, а на деле стали хуже всех мирян: обещались алкать и жаждать и другим подвергать себя прискорбным лишениям, а между тем не стыдимся кричать и браниться из–за куска хлеба, который, может быть, и требуем то не в определенное для принятия пищи время; вступили в монастырь, в видах отречения от всего, еже в мире, от родителей, братий и друзей, а между тем не перестаем заботиться о том, чтоб питать их, и притом монастырским хлебом; убежали от мира, как от врага а между тем любим мирских и мирское паче души своей. Спрашиваю тебя, брате, скажи мне, — когда пришел ты в монастырь, веровал ли, что есть воскресение, суд и воздаяние за дела каждаго? Исповедывал ли, что есть Бог, имеющий воздать каждому по делам его? Или ничего этого не держал в уме своем? Скажи мне, когда становился ты монахом и стоял пред лицем стольких свидетелей, имел ты в намерении исполнять те обещания, которыя тогда давал, и те соглашения, в которыя вступал со Христом? Или делал это с лукавством, притворяясь, будто желаешь послужить монастырю, поработать на братию, в намерении же держа только есть и пить вдоволь, всячески угождать покою плоти и проводить жизнь безпечную и безтрудную? Если пришел ты с тем, чтобы быть рабом Христу и братом нам, то соблюдай, прошу тебя, и заповеди Христовы, ревнуя работать Ему всеусердно, чтобы делами показать что ты истинный христианин, и нам будь братом боголюбивым, стараясь во всем подобиться нам и неся все прискорбности и лишения вместе с прочими братиями, как добрый воин Христов, чтобы вместе с ними и увенчану быть, прославлену и обрадовану в вечной славе. Если же пришел ты с лукавством, не с тем, чтобы быть истинным монахом, но чтоб только есть и пить, находя все это готовым, то послушай, и я скажу тебе, какия будут для тебя от того последствия. Знай вопервых, — и это есть наибольшее и наиважнейшее, — что ты не содружился со Христом, но враг Ему еси и наветник. Да и как не наветник, когда одно держишь на уме, а другое обещаешь устами, думая укрыть то от Бога, от Котораго ничто укрыться не может? Он с такою решительностию заповедует всем: не пекитесь о завтрашнем дне, что есть, что пить, и во что одеться; а ты за тем делаешься и монахом, чтоб иметь деньги и прочия вещи, которых, может быть, не имел ты, когда был мирянином? Апостол Павел учит: имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем (1 Тим. 6:8); а ты не довольствуешься тем, что необходимо, но желаешь иметь больше того, для чего крадешь и присвояешь себе монастырския вещи, — работать ленишься, а между тем во всем, что касается упокоения и утешения тела, желаешь быть братом, равным со всеми теми, кои много потрудились в деле Господнем? Если видишь иных братий подвизающимися от всей души в постах, бдениях и прочих лишениях телесных, или в плаче, в непрестанных молитвах, во всенощных стояниях, в псалмопениях и песнях духовных; говоришь, что не можешь этого делать прячешься и не ходишь даже на обычныя церковныя службы, думая однакож, что тем пользу приносишь себе самому?

Какое крайнее ослепление! Какое неразумие! Какая прелесть в помыслах твоих! И еще хуже всего этого то, что если сретит тебя какое либо самомалейшее искушение, или если огорчит тебя чем либо ничтожным игумен, желая испытать тебя, то ты готов бываешь сбросить даже одежду монашескую, как и мне случалось встречать немало таких, которые говорили: да разве я пришел сюда за тем, чтоб быть кому–либо рабом, или чтоб мною тут помыкали? О, безсмыслие! Но разве ты, брате, не пришел, чтоб подвизаться против невидимых врагов наших демонов? Разве не пришел вести брань со страстьми своими? Если не хочешь ничего терпеть и никаких не подъемлешь лишений, то зачем и стал воином Христовым? Зачем сопричислился к братиям, кои все суть воины Христовы? За тем разве, чтоб только получать содержание, есть и пить, и потом развалившись, будто в харчевне, бариться? Если думаешь так, горе тебе в день суда, когда придет праведный Судия, воздать каждому по делам его и взыскать с монахов те соглашения и обещания, которыя дали Ему в присутствии стольких свидетелей, пред святым престолом и святыми Ангелами. Ибо когда спрашивает нас иерей: что пришел еси, брате, припадая ко святому жертвеннику и святому собратству сему, желая ли иноческаго образа и ангельской жизни? что отвечаем мы на это? Не говорим ли: ей, честный отче? А иерей что опять говорит на это? — Ведай, брате, что поелику пришел ты сопричислиться к рабам Царя Христа, то уготовь себя на искушения, потому что отныне враг наш диавол начнет наипаче воздвигать всякия козни против тебя. Почему будь готов алкать, жаждать, зябнуть, принимать безчестия, оплевания, осмеяния, заушения, и претерпевать все скорбное, бывающее в жизни по Богу. И мы что отвечаем? Не обещаем ли все то охотно перестрадать и перетерпеть? Да и на всякой вопрос, какой предлагает нам иерей, не говорим ли мы: ей, честный отче? Не исповедуем ли пред лицем Бога и св. Ангелов, что будем соблюдать воздержание, бдение, молитву, повиновение даже до смерти настоятелю и всем братиям? А теперь дошли до такого жалкаго состояния и проводим жизнь свою с таким безстрашием пред Богом и с таким пренебрежением Его заповедей, как будто никого нет, кто имеет взыскать с нас за такия, данныя нами обещания?! И ни во что ставим не только братий но и самых настоятелей наших, и ропщем, и прекословим, и клянем, и делаем почти все только такое, что ненавидит Бог, и что сильно ввергнуть души наши в огнь адский?

Слыхано ли, чтоб где либо было такое лукавство и злотворство? Или какой диавол может изобресть другой к погибели душ наших способ, вернейший этого? Или лучше сказать, что другое худшее сами демоны могут придумать и устроить к погибели нашей? И демоны, видя, что мы порабощены воле плоти, отчуждились от благодати Св. Духа и умертвили души свои, — ибо удаление души от Бога есть смерть для нея, — видя это, для какой еще другой причины станут они и со своей стороны воздвигать брань против нас? Ибо вся брань, какую поднимают против нас демоны, на тот конец бывает, чтоб удалить от нас благодать Святаго Духа. Но мы, как вижу, еще прежде, чем они стали воевать против нас, уже обнажили себя от такой благодати Божией тем, что не исполняем заповедей Божиих и не имеем ревности взыскивать Бога от всей души нашей. Ибо если б мы взыскали Его, то не проводили бы жизни своей в таком нерадении. Если б мы имели попечение о небесном, то не заботились бы столь много о земном. Если б мы помышляли о нетленном, то не были бы столько привязаны к тленному. Если б мы возжелали вечнаго, то не любили бы так привременнаго. Если б мы тщательно старались творить добродетели, то не чуждались бы учителей добродетели. Если б мы с радостию брались за пост, то никогда не роптали бы, по причине скудости яств и питий. Если б мы подвизались и воздерживались от страстей, то не были бы столько порабощены удовольствиям. Если б мы имели истинную и твердую веру, то не делали бы дел, свойственных неверным. Если б мы имели в сердце своем страх Божий, то не противились бы истинным рабам Божиим, при всяком богоугодном деле. Если б мы имели смирение, то не презирали бы рабов Божиих. Если б мы сподобились стяжать истинную любовь, то познали бы и Бога, и ради любви ко Христу предпочитали бы не только быть безчестимыми, но и наказуемыми, и онеправдываемыми, и оскорбляемыми, и всякое искушение и тесноту претерпевали бы с охотою.

Но ныне мы так много порабощены страстями и в таком находимся ослеплении и нечувствии, что даже не знаем, в какую впали глубину зол, и нисколько не чувствуем своего бедственнейшаго состояния. Мы доходим даже до того, что когда кто станет вразумлять нас относительно какого–либо греха, то отвечаем ему так, как бы никогда и не слыхали Божественных Писаний, говоря: неужели и это дело — грех? И почему называется это грехом? Дал бы Бог соблюстись нам от больших зол, а за эти малости Он не будет слишком взыскателен! И кто же говорит такия речи? Христиане, чада Христовы, давшие такие великие обеты Богу, когда крестились, — и особенно монахи, вступившие во вторыя соглашения и заветы с Богом; те, которые облечены иноческим одеянием вместо добродетели и носят имя монаха вместо святости, — которые вошли в соглашение со Христом, что отвергнутся мира и всего что в мире, отвергнутся и родителей, и родных, и друзей, обещали слушаться своих духовных отцев, как Бога, и соблюдать строжайшее подвижничество и внимание, даже до взора очей и празднаго слова, т. е. что ни смотреть не будут безчинно, ни празднословить, — а теперь думают, что не грех и зависть, и осуждение, и ропот, и прекословие, и лживыя речи, и следование своей воле, и божба, и скрытное украдение вещей монастырских, чтоб иметь их, как свои собственныя, или дать другим, без ведома настоятеля, — и при этом еще думают, что совсем не грех — худо исправлять свои монастырския послушания, то–есть когда поручено кому какое либо служение братиям, исправлять его с пристрастием, или с лукавством, или с завистию, или безсовестно, или торгашески.