СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

— И что с ним будет? — глухо спросил Воронов.

— А я тебе скажу что с ним будет, — с ледяным спокойствием ответил Солоцкий, — сначала он разобьет об них вездеход, а потом будет прикладывать их всем что под руку подвернется. Сопротивляться они толком не могут, они небоевые, они просто продолжат выполнение основной задачи. Но он быстро огребёт и без этого: даже если ничего не сдетонирует, то там буря, там до черта разных железок, там активные технические вещества механизмов, скафандрики ваши легкие на все это не рассчитаны. После разгерметизации, в частично терраформированной атмосфере, у него будет минут 5-10… ну максимум 15 за счет тетрафлобустина в крови. Причем, скорее всего, это все уже произошло. А минометы продолжат стрелять. И когда посыпется купол, твои жертвы будут огромны. Поэтому, если сможешь, отзывай оттуда личный состав, я не знаю как ты это сделаешь, но уводи всех, кого сможешь увести. По их расписанию следующий залп через девятнадцать минут, значит через пятнадцать я там все сожгу к чертовой матери, я и так дал вам слишком много времени со всеми вашими сантиментами.

— Михаил Александрович, связи по прежнему нет, я никого оттуда не смогу отозвать. И даже если мои люди найдут Симорхина и остановят катапульты, то сообщить об этом они уже никак… Новый громовой раскат не дал ему договорить.

…когда Старик в поврежденном скафандре выбрался из обломков разбитого вездехода, он еще понимал, кто он и где он находится. Но ядовитая атмосфера ворвалась в легкие, и почти сразу на него навалились они. Мертвые солдаты конфедератов, толстые и неповоротливые в своей многослойной броне, он уже убил их на Фобосе, но они как то спустились оттуда, спустились и пришли сюда, чтобы бросить бомбы на его город. Но ничего, он не отступил тогда, и он убьет их еще раз сейчас, он убьет их столько раз, сколько потребуется, чтобы этого больше не пришлось делать другим. Ветер отрывал от земли как тряпичную куклу и с размаху бросал на камни и искореженное железо, но он поднимался, поднимался снова и снова, пока темнота не навалилась безнадежным холодным грузом и не прижала к земле… к Марсу, не прижала к Марсу, пришла и потухла последняя мысль.

… ветер подул с моря… моря, которого не было и не могло быть здесь… две луны над горизонтом тонули в тумане… не хотелось возвращаться с пустыми руками, но теперь стало понятно, что даже просто вернуться, это часто роскошь… непозволительная роскошь… а море дышало, шептало, успокаивало, уговаривало… его было не перебороть, не переспорить, и спорить с ним с каждым мгновением хотелось все меньше… и вот уже совсем… совсем не хотелось спорить.

Невозможно, громких, басовитых, перекрывающих рев бури динамиков он уже не слышал: «Он здесь, все сюда, он здесь…». Его открытые глаза неподвижно смотрели сквозь разбитый гермошлем, но он не видел слепящего света прожекторов, он не видел, как подъезжали тяжелые вездеходы, он не видел, как медбокс развернулся и снова свернулся над его телом. Он не видел, как неимоверно высоко, там, куда не достанет буря, вспарывал разреженную атмосферу Марса заходящий на цель ракетный бомбардировщик. Впрочем, бомбардировщика никто не видел. Вообще никто.

Впоследствии говорили, что многое, даже почти вообще все в этот день было сделано неправильно. Впрочем, такое можно сказать практически про любой другой день. Но, в любом случае, Симорхин был одним из немногих, к действиям которых у Специальной Комиссии не было никаких претензий. Приняв во внимание то, что операция в целом проводилась под формальным (да, да, в документе так и было написано, формальным) командованием армии, комиссия все же решила опираться в основном на то, что в момент проведения мероприятия Симорхин состоял на гражданской службе. Поэтому предложение о награждении Симорхина боевым орденом было отклонено (к тому же у него и так уже их было немало), и в результате Симорхин получил единственную в своей жизни гражданскую правительственную награду: орден трудового красного знамени. В постановлении была использована формулировка «За героизм, проявленный на рабочем месте в опасных условиях, позволивший с риском для жизни выполнить поставленную задачу, а также приведший к спасению жизни людей».

Многие, полностью согласные с решением по духу, не соглашались с формой, и аргументировано заявляли, что отравленный, находящийся в коме Симорхин ну никак не мог сообразить, что вообще происходит, не говоря уже о том, чтобы донести до остальных единственно верное решение. Однако на официальном докладе руководитель спасительной группы подтвердил, что именно Симорхин, упорно повторяя в бессознательном бреду одни и те же фразы, заставил его поверить в невозможную, не укладывающуюся в сознание сугубо мирного человека опасность того, что армия может нанести удар по району, в котором находится так много людей. Руководитель группы указал также на то, что решение перенацелить минометы и произвести залп по ближайшему к куполу скальному формированию, было подсказано также Симорхиным, хотя он сам этого и не помнит. Для тех, кто не в теме, пояснялось, что именно это и дало понять принимающим решение людям, что демонтажная батарея нейтрализована.

Впрочем, другие говорят, что хотя на официальном заседании руководитель группы мог в каких-либо целях немного исказить действительность (ему то орден бы дали в любом случае), то тот факт, что не только Симорхин проставлялся участникам спасательной операции, но и все без исключения участники спасательной операции проставлялись Симорхину, этот факт должен убедить всех сомневающихся.

Губарев Павел

439: Запрыжковье

Звоню им и говорю:

— Шестнадцатого вторым рейсом инспекцию встречайте. Будет Постников.

Отвечают:

— Принято.

Нажимаю «Отбой». Не спешу убирать палец с кнопки. Сижу в тишине и думаю: понеслась. У них там. Дежурный связист передаёт сообщение начальнику смены. Тот перестаёт жевать. Берёт кружку с цикориевым кофе. Проливает, не донеся до рта. Обжигается и рычит. Хватает тряпку, но тут же бросает её. Тычет в кнопки, набирая внутренний номер начстанции. Начстанции тихо матерится в трубку. Звонит главному инженеру. Тот звонит бригадиру.

Я слышу, как у бригадира урчит живот. От страха.

Это я, конечно, образно. Звук в вакууме не распространяется. Особенно в советском – самом большом вакууме в мире. Мы его застолбили. От Москвы, где сижу я, обложившись планшетами, до самого красного Марса. И до Второй синей. И до Первого газового. И до планеты Грязнюки, над которой висит станция Росток с её перепуганным начальством. В общем, до всех восьми точек Нашего Запрыжковья. Всюду сценарий одинаковый. Летит, летит лепесток до станции Росток, до станции Восток, до станции Заря, до станции Новый Старт.

Я убираю палец с клавиши. Клавиша отжимается с громким щелчком. Я будто запускаю машинку, которая перемешивает мячики для Спортлото: клац – и они начинают летать, сшибать друг друга, подпрыгивать. Люди бросаются заметать следы, проверять бумаги, потеть, орать, стоять над душой. Чтобы через три дня встретить нас с вытянутыми лицами. Глядеть на нас вежливо. Носить мешки под глазами.

На сытый желудок я им даже иногда начинаю сочувствовать. Мол, эти ребята ишачат годами, надрываются в духоте, а мне их ещё шпынять. За халатность. Но вот такая работа.

И это не на моей совести две сотни тонн оборудования, пошедшие на один гроб.

Они думают, что мы приедем злые, одетые в серые костюмы, в руках по кожзамному портфелю. И у каждого рожа строгая, как электрический щиток. Думают, мы будем ходить по станции, выискивать халатность. У кого найдём – того в тюрьму. Будто она может где-то валяться на чьём-то кресле, свесив рукав до пола.

Пусть думают. Обычно главный технолог знает, что нам этот спектакль никуда не сдался: человеку с дипломом МКИ безо всяких розысков всё будет понятно: тупо по журналу показателей. Он как шахматист, который может посмотреть в нотацию, поднять палец и указать – вот этому шах! Но главного технолога в такие моменты кто слушает? Никто. А если кто и слушает, тот продолжает потными ладонями перебирать бумаги с подписями. Бесполезно: все нужные данные уже у меня. Я их запросил у станционного компьютера. А станционный компьютер – существо без солидарности и совести. Он всё выдал по спецканалу. А я данные разложил по четырём планшетам, чтобы не запутаться, и читаю их, расшифровывая с лёту – будто кино смотрю. Только в обратную сторону. Вот эта колонка цифр обрывается. Вот в этой колонке температурный датчик заверещал. Это значит был взрыв. А вот здесь мне красным подчеркнуло зашкаливающие параметры. И они сложились в красную, виляющую линию, ведущую к причине взрыва. А вот и причина.

Всё началось с одного пузырька воздуха.

Заслонка одного из клапанов в автономной геомашине ФН0503, именуемой нормальными людьми «робоход» задрожала, чмокнула и пропустила немножко воздуха. Совсем чуть-чуть. Мыши не хватило бы надышаться. Пузырёк попал в маслопровод. Он бы в нём остался. Его бы выдавило в штатном режиме. Но десантый корабль с целой бригадой робоходов в этот самый момент утюгом летел вниз от советской орбитальной станции «Росток» на планету [email protected] Русские называли планету «Грязевой» или – в народе – «Грязнюкой», американцы – «Шелли». И те, и другие планету ненавидели. Они торчали здесь уже который год, прыгая с орбиты на планету и обратно, раз в несколько дней. Теряя, как теряет стареющий мужик волосы, счёт грязевым приливам, обрывам связи с Землёй и коротким, но выматывающим душу перегрузкам.