СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

Да и не то чтобы это было уж очень почётно. Не то чтобы зарплата высокая. Не то чтобы паёк хороший. Просто… куда ещё-то, как не в космос? Чтобы человек пошёл в нужном направлении, не обязательно гнать его пинками. Не обязательно раскатывать ковровую дорожку. Достаточно, чтобы туда вёл коридор. Простой коридор с крашеными зелёной краской стенами. Кто-то откроет боковую дверь и останется в кабинете. А кто-то – самый упорный – дойдёт до конца и выглянет в окно.

А коридоров в нашей стране хватает.

Лихачёв ещё школьником, когда был на летней практике, стены одного такого коридора красил. Тогда – летом 2048-го – он надышался краской и отравился. Лежал в больнице и думал: если идёшь по коридору, то лучше дойти до окна, открыть его, подышать свежим воздухом. Если идешь по коридору, то лучше дойти до окна. Если идёшь по коридору…

Удивительно: мозг полностью занят боем, руки летают по клавишам, но при этом бешено работающая голова успевает фоном обдумывать что-то за жизнь. Занятная штука – человек… Куда прёшь! Куда прёшь, сука! Отворачивай!

Лихачёв матерился вслух: так было веселей и спокойней. Где-то на вражеском корабле, он знал это наверняка, сейчас его штатовский визави-коллега точно так же давит на кнопки и сыплет выражениями, посылая дивауреров на лихачёвских роботов. Безрезультатно, Ватсон. Советские робоходы, сытые и послушные уже бредут к кораблю под прикрытием, чтобы завалиться охапкой ржавых канцтоваров в отсек. Их длинные ноги, объеденные остатками жидкой грязи будут дымиться всю дорогу наверх.

Ещё три минуты, и спи спокойно, страна! Лихачёв ещё раз натаскал для тебя пять с половиной тонн того, без чего и энергетика не туда, и технологии не совсем, и международный престиж не очень. Жалко, некому похвастаться подвигами. Кстати, какие могут быть подвиги в мирное время, а? Вы что, товарищ? И то верно. Никаких подвигов. Разве что лет через тридцать, когда станет можно, он будет сидеть в рюмочной, посверкивать лысиной и травить не вызывающие ни у кого доверия байки.

Вообще, что ни возьми в этой жизни, всё делится на две части: «было нельзя» и «стало можно». Было нельзя носить длинные волосы, стало можно. Было нельзя убивать немцев, а стало можно. Было нельзя открывать свои фирмы – а стало можно. Правда, только если фирма работает на госкосмозаказ. Зато как работает! Всей стране перепадает. И ведь рано или поздно всякое «нельзя» становится «можно». Когда стало можно открывать фирмы? Когда мы стали летать в космос. А когда мы стали летать? Когда нашли грязь. А когда нашли грязь? Когда стало очень, очень нужно что-то продавать всему остальному миру.

Чтоб он подавился и от нас отстал уже наконец.

Когда-нибудь весь мир подавится Лихачёвым и отстанет уже от Лихачёва. Тогда он вернётся в Орск, откроет свою фирму по пошиву… он ещё не знает, по пошиву чего, но к тому времени можно будет шить уже практически всё, как он думает. Так что до того времени можно спокойно наблюдать, как на сберкнижке растёт его стартовый капитал – маленькая тёплая цифра. И мечтать, представлять своё дельце и мучаться выбором: что шить будем?

А где лучше всего ждать и мучаться выбором? Правильно, в пустоте, где нет соблазнов отщипнуть кусочек от драгоценного вклада. В космосе. Падать на планету, подыматься и любоваться робоходами. Прекрасными, нечеловеческими, гремящими робоходами, которые за сорок одну минуту выжирают по сто килограммов самого дорогого топлива во вселенной. А чем им ещё на этой планете питаться? Как бурёнка, ага. Что сожрал – на том и ездит. Лихачёв улыбнулся.

Эта улыбка так никогда и не сошла с его лица. Лишь только уголок рта слегка изогнулся, окрасив улыбку в оттенок нехорошей усмешки. Меньше, чем за четыре секунды несколько маловероятных событий встретились, как животные с разных страниц Красной книги, чтобы протянуть друг другу лапы и завести смертоносный хоровод вокруг робохода номер семь. Капли жидкой грязи, летящие из-под тяжёлых шлёпающих ног соседней боевой машины, влетели под кожух и зашипели на перегретом корпусе двигателя, оскорблённо вывшего весь поход о своей нелегкой работе и о прерванной очистке, которая только разбаламутила весь нагар в рабочих жидкостях. Грязь испарилась под кожухом и мгновенно сконденсировалась на холодной стенке грузового блока невезучей машины. Внутренняя стенка, не имевшая брони, стала таять под кислотной грязью, обзаводясь предательскими тёмными пятнами, будто изморозь на оконном стекле от прикосновения ладони. И почти мгновенно сдалась. Месиво твёрдой грязи просыпалось в разгорячённое нутро робохода, комки застучали по раскалённым деталям, тая и корёжась, как кусочки пластилина под детскими руками. Грязь поплавилась, разъела трубки и детали, вызвала к жизни несколько весёлых разноцветных фонтанов рабочей жидкости из прохудившихся шлангов, как радостное дополнение к детскому празднику. И праздник завершился фейерверком.

Впрочем, цепной реакции не произошло. Другие робоходы, забредшие в отсек не рассыпали свой драгоценный груз, хотя их отшвырнуло взрывом, словно охапку карандашей. Стенку грузового отсека разворотило, и пламя вырвалось наружу огромным факелом. Корабль закрутился от толчка и покатился, как отрезанная взмахом сабли голова факира, изо рта которой всё ещё вырывается высоченный огненный столб.

Кобина осталась цела. Корпус пострадал едва ли на четверть. Даже один из двигателей работал бодро, демонстрируя безупречную тягу. Но завершавший погрузку Саша Лихачёв на момент взрыва всё ещё сидел в операторском кресле. В кабине было ещё и кресло пилота: пристегнувшись, в нём можно пережить толчок и не такой силы. Но именно в его подлокотник Лихачёв и врезался виском. Когда, через три часа корабль управляющим сигналом подняли с планеты, активировав уцелевший двигатель, и вскрыли кабину, то первым, что увидели механики, была нога, обутая в новенький рабочий ботинок фабрики «Неман». Конец незавязанного шнурка свисал, тихонько качаясь, как маятник без груза. Он отсчитывал секунды, прошедшие с момента смерти пилота третьего ранга, оператора рободесантного судна, выпускника Оренбургского лётного училища (2055-й год, диплом без отличия) Александра Лихачёва.

Механик зашёл в кабину, выругался и остановил маятник.

Мы прибываем на Росток. Дверь отползает в сторону. За ней люди. Выстроились в ряд. Я ничего не могу поделать: на ум опять приходят шахматы. Начстанции и замполит, как ферзь с королём. По бокам бригадир – он будет слоном, с той только разницей, что слон не может наделать в штаны от страха перед начальством. И главный технолог. Технолог, конечно, ходит буквой гэ. Так ему по должности положено.

Они знают, что на нашей стороне перевес в виде генерала Постникова. Они знают, что это будет разнос. Сейчас Постников в сияющем белом кителе будет указывать пальцем, а три этих хмурых типа в штатском будут рвать ростоковцев и приносить к начищенным сапогам генерала куски мяса. Уцелевших прямо на месте будут заковывать в наручники и отправлять в тюрьму. Они уже прикинули кому и что светит: кого в должности понизят, кого лишат допуска, а кого таки на нары. Вопрос только в том, кого пронесёт, а кто выкрутится.

Мы вежливо здороваемся.

Мы идём коридором.

Нас провожают в командирскую.

Нам предлагают кофе. Мы отказываемся.

Мы рассаживаемся, стулья перестают греметь.

В тишине звяканье графина: это Постников налил воды. Я знаю, он к ней не притронется. Просто он собирается с мыслями. И даёт собраться с мыслями всем другим.

Давайте я объясню, кто что думает. Я не экстрасенс, но ведь легко догадаться. Все мы ходили одними и теми же коридорами государственных космических институтов, средних школ, поликлиник каких-нибудь. В головах наших проложены коридоры: мысли по ним мечутся разные, но приходят в одну точку. Вот Постников своей прекрасной генеральской рукой аккуратно налил полстакана воды. Все услышали журчание. Все увидели стакан. Все подумали про стакан и воду. Полстакана воды и полстакана воздуха. И все понимают, откуда взялся этот воздух: живущие здесь люди когда-то вдохнули его и выдохнули. Воздух переработала система регенерации, вентиляция всосала его сквозь решётку, пережевала вентилятором и выдохнула обратно этим же людям в лицо. Все знают, откуда взялась эта вода: каждая её молекула за прошедшие годы успела побывать в каждом механике, в каждом комнатном цветке, каждой тарелке и даже в аквариуме, который у себя держит начстанции. Эти ребята настолько успели пропитаться друг другом, что мысли у них схожи. И мысли эти сейчас такие: «Ох знали бы вы, москвичи, как нам это всё уже поперёк глотки».

Да знаем, в общем-то.

Мы знаем, что однообразие налипло на ваши мысли, что оно пропиталось вашим раздражением, как нестираная одежда – потом и грязью. Что вокруг вас ничего не происходит и каждый час вы выдыхаете в корабельный воздух тоску по дому, по простой, дешёвой возможности прогуляться по парку – такому парку, в котором можно свернуть с асфальтовой дорожки в кусты боярышника. И тоска копится в воздухе, и тоска прокисает в нём. Мы знаем, что у вас в библиотеке на стене висят два портрета: Пушкина и Высоцкого. Как шутит при каждом удобном случае библиотекарь: «Наше всё и Наше всё остальное». И это всё вам уже набило оскомину. Вам скучно. И так скучно, что скука эта набухает в лимфоузлах, заставляет чесаться кулаки, сжимает челюсти, зудит в штанах. Давит изнутри на обшивку корабля – давлением человеческой неудовлетворённости. И рано или поздно она эту обшивку прорывает. Мы знаем, что вы смотрите порнуху, что вы устраиваете лотереи, вы гоните самогон в оранжереях и что-то курите, если смогли что-то вырастить.