Императорская Россия - Евгений Анисимов

Русская армия, потерявшая в оборонительном сражении четверть личного состава, а также тяжело раненного генерала Багратиона, все-таки не была разгромлена, и Кутузов не просил перемирия. Он решил отступать, лишь получив известие о потере главных позиций и о страшном уроне, понесенном его войсками. 1 сентября на военном совете в деревне Фили он принял решение об оставлении Москвы. После жарких дебатов Кутузов закрыл совет словами (сказанными, между прочим, по-французски):

Я чувствую, что мне придется поплатиться за все, но я жертвую собою для блага Отечества. Приказываю отступать.

Оставление и пожар Москвы

Второго сентября 1812 года армия оставила Москву. Это было воспринято в обществе и в войсках как трагедия, как позор. Вот что записал в своем дневнике капитан гвардии Павел Пущин:

1 сентября. Понедельник. К нашему удивлению, в 4 часа утра мы двинулись на Москву, вступили через Дорогомиловскую заставу. А вышли через Владимирскую. Население, почти все пьяное, бежало за нами, упрекая, что мы покидаем столицу без боя. Многие присоединились к нашим колоннам, чтобы уйти до вступления неприятеля. Это зрелище щемило наши сердца… 2 сентября. Вторник. Сообщение о вступлении французов в Москву возбудило всеобщее негодование и такой ропот между нами, что многие офицеры заявили, что если будет заключен мир, то они перейдут на службу в Испанию.

А Испания вместе с Англией сопротивлялась французским оккупантам.

Партизаны и отступление французов

Армия Кутузова из Москвы повернула на юг и заняла выгодные позиции у села Тарутина. Здесь, в Тарутинском лагере, она и стояла, постоянно пополняясь новыми силами. А в это время в России, как и в Испании, французы столкнулись с партизанским движением. Армия Наполеона, как обычно, не везла с собой продовольствия и фуража, а привыкла обходиться за счет конфискаций, читай – грабежа местного населения, которое стихийно сопротивлялось захватчикам. Партизанские отряды из крестьян только в Смоленской области насчитывали 16 тыс. человек. Одновременно начались действия засланных в тыл французов регулярных частей Д. В. Давыдова, И. С. Дорохова и других офицеров, которые пользовались поддержкой населения. У каждого отряда была своя тактика. Давыдов предпочитал рейды по тылам противника, открытый бой нравился А. Н. Сеславину, А. С. Фигнер предпочитал засады и диверсии, причем он известен не только своей отчаянной храбростью (пытался убить в Кремле Наполеона, правда, не сумел преодолеть охрану императора), но и жестокостью. В отличие от Давыдова, он пытал и расстреливал пленных сотнями.

И. Жибель. Пожар Москвы.

Легенды и слухи

Кто же поджег Москву?

Не успели войска Наполеона вступить в Москву, как в ней начался пожар. Вскоре пылал весь огромный город. Кто поджег Москву? Французы указывали на московского генерал-губернатора Ф. В. Ростопчина, который, действительно, имел план поджога столицы после ухода русской армии и заранее вывез из города все средства пожаротушения. Вместе с тем, французы грабили опустевшие дома и, чтобы замести следы, поджигали их. Известно, что оккупационные власти расстреливали не только русских, но и французских поджигателей. Как бы то ни было, великий город вместе с его бесценными богатствами погиб в огне. Но самое трагическое состояло в том, что, вывозя из города на сотнях подвод пожарные трубы и другие снаряды пожаротушения, власти бросили в городе на милость победителя 22,5 тыс. раненых солдат и офицеров, доставленных сюда с Бородинского поля. Очевидцы пишут, что самым страшным был крик оставляемых в городе раненых, многие из которых сгорели в огне московского пожара.

Заглянем в источник

Максим Соков, приказчик купца И. Р. Баташова, оставшийся в московском доме хозяина, так описывает в письме барину происходившее в Москве в сентябре 1812 года:

«…Итак, в сей же день, 5-го сентября, начался всеобщий грабеж. С рассветом дня я первый, будучи у больших ворот (дома), взят четверыми солдатами, кои сняли сапоги, камзол и штаны, и с ними остальных лишился ассигнаций (накануне его ограбили французские солдаты, отобрав большую часть господских денег. – Е. А.). Потом на всю нашу бедную артель солдаты, как саранча, напали и каждого обнажали и грабили. В покоях тоже, что от пламени уцелело, грабили и били. Кладовые все и сундуки разбили и все пограбили, что ни было, укладывали иные в фуры и увозили. В магазине не только двери разбиты, но и стены в двух местах проломаны и тут было некоторых знакомых обывателей, на случай пожарной, наставлено много сундуков, комод и шкафов – все они разбиты и разграблены, бочки с косами, серпами, проволокою и жестью все разбиты и товары разбросаны, кои стараясь спасти, много раз мы собирали и запирали для того, чтобы обыватели не тащили, но французы новые, видя запертый амбар, всегда замки сбивали в чаянии найти добычу, но, не найдя, бросали распертой амбар, из коего жители тащили вязанками что ни попало. Караулить было неможно, ибо французы брали кто ни попал и накладывали свои добычи для отнесения в лагерь, а потому и оставался уцелелый от пожара амбар наш на расхищение… В сей день 5-го сентября непрестанно всех нас грабили и раздевали каждого по 10-ти и более раз. Я и многие (другие) к ночи остались без рубашек и босые, я провел ночь в одной худой шубенке, в прочем наг и бос. 6-го сентября день тоже начался грабежом одинаким (т. е. снова. – Е. А.), отнимали даже из рук куски хлеба, ибо одежды ни на ком, кроме лохмотьев и рогож, на нас не было. В сей день разбили погреб, заложенный белым камнем, в коем уложены были господские бронзы и лучшие фарфоры, и людское лучшее платьище и деньжонки, все это разграбили и частью увезли или унесли. Амбар наш мы опять заперли, и опять французы замки сбили и проломы разваляли и дали способ опять тащить народу. 7-го, 8-го, 9-го и 10-го поступали с нами одинаково и раздевать лохмотья наши не переставали, и день и ночь отдыху не было, одни только уходят, другие являются…».

Впрочем, не будем все валить только на французов и их союзников. А. И. Кошелев так вспоминал о возвращении его семьи в подмосковное имение:

«В декабре мы возвратились в нашу подмосковную, где в доме, подвалах, сараях и пр. нашли все разграбленным. Несколько дней мы пили чай из посуды, бывшей в нашем дорожном погребце, и из деревянных чашек, которые брали у дворовых. Отца моего особенно огорчало то, что разграбление, как из рассказов оказалось, было произведено менее французами, чем нашими же крестьянами и некоторыми дворовыми людьми. Это было для него тем больнее, что он считал себя одним из лучших помещиков своего времени и постоянно обходился со своими крепостными людьми либерально, как и подобало человеку, воспитанному в Англии и слывшему в Москве “либеральным лордом”».

Надежда Андреевна Дурова.

Действующие лица

Кавалерист-девица Надежда Дурова

Существуют две версии истории знаменитой «кавалерист-девицы» Надежды Дуровой. Одна восходит к ее запискам, кои есть литературное произведение, а вторая отражает действительную историю. Первую версию знают все – она легла в основу пьесы А. Гладкова «Давным-давно» и фильма «Гусарская баллада», в котором главную роль сыграла Лариса Голубкина.

Согласно первой версии, 17-летняя дворянская девица, выросшая в отцовском полку, без ума полюбила военное дело и решилась оставить родной дом в Сарапуле и идти воевать за Отечество. Взяв чужое имя, она бежала в армию, где под видом дворянского сына – юного корнета – воевала с Наполеоном и совершала подвиги.

Вторая версия еще более драматична и романтична. Дворянская девица Надежда Дурова, 18 лет, вышла замуж за чиновника из города Сарапула, через год родила сына Ивана, а в 1806 году бежала от мужа и сына с казачьим есаулом. Она ушла с его полком, который какое-то время стоял в Сарапуле. Под личиной денщика есаула она начала свою военную службу в кампании против французов. А ее отец разослал повсюду письма с просьбой задержать и вернуть домой беглянку…

Таких историй было немало, и заканчивались они быстро: походная любовь ярка и скоротечна, как жаркий огонь бивачного костра, слуги Марса непостоянны, тяготы походной жизни не для дворянских девиц. Но с Дуровой так не произошло. С этого момента две версии ее жизни тесно переплетаются. Расставшись с есаулом, Дурова не возвратилась домой, а под видом дворянского недоросля вступила рядовым в уланский Коннопольский полк (расчет был верный – среди поляков ее будет труднее отыскать), участвовала в боях, училась справляться с тяжеленной пикой, отважно мчалась с однополчанами в атаку, причем лишь потом ей, несмышленому «парнишке», объяснили, что скакать в бой нужно только со своим эскадроном, а не со всеми, кто подает команду «Сабли наголо! Марш-марш!» Впрочем, ей ни разу не удалось добраться до неприятеля – боевые товарищи жалели юного растяпу, прикрывали его от опасностей, требовали от него одного – чтобы не засыпал на ходу, не падал с лошади и не отставал от эскадрона. А это происходило постоянно, и если бы не верный конь Дуровой Алкид (по словам командира, он был явно умнее своего горе-всадника), который всякий раз вывозил отчаявшуюся «кавалерист-девицу» в расположение русских войск, то она непременно попала бы в плен к французам или была убита мародерами. Да и крови Дурова пролила немного: как она пишет, раз пришлось отрубить голову трофейному гусю, а в другой раз случайно поранила саблей собственную лошадь. Ее самой страшной потерей стала смерть Алкида, пропоровшего брюхо на каком-то плетне. Несколько дней Дурова непрерывно рыдала и как мертвая лежала на могиле Алкида. Впрочем, она себя считала военным никудышным и рассказывала немало забавных и нелепых происшествий, случившихся с ней на войне, смысл которых, в общем-то, сводится к одному: у войны неженское лицо – так невыносимо тяжелы физические и нравственные испытания воина.