Прикосновение - Колин Маккалоу

Известие об исчезновении Элизабет стало для него ударом, от которого он теперь умирал медленной смертью. Ли не видел Элизабет с начала дня похорон Анны, хотя предчувствовал что то, никак не связанное с надвигающейся грозой. Казалось, воздух пропитан страхом, раскаянием и растерянностью. Ли до последнего слова помнил объяснения Руби. С тех пор как она обо всем догадалась, они подолгу разговаривали, и постепенно пробелы в знаниях Ли восполнялись. Он начинал понимать, какой печальный, обреченный брак перед ним.

У нее помутился рассудок, это точно. В том же была уверена и Руби, которая провожала его.

— Бедняжка спятила, Ли, и убежала в буш, как раненый зверь.

Она не погибнет! Ей нельзя умирать! И не лишится рассудка. Чтобы вместо Анны в домашнюю тюрьму попала Элизабет? Нет, он отдаст жизнь, только бы этого не случилось. Но зачем ей чужая жизнь, пусть даже жизнь близкого и вместе с тем бесконечно далекого друга?

Несколько раз Ли спешивался, услышав шорох в мокрой листве, но ничего не находил. Гнедая кобылка, покладистое и выносливое животное, безропотно брела вперед. Прошел час. затем второй; Ли удалился на две мили от дома, но все было тщетно. Александр пообещал подать сигнал, если Элизабет найдется, но Ли сомневался, что услышит выстрел сквозь ветер, дождь и шуршание листьев. Только бы Александр или Саммерс нашли ее возле дома! Здесь, у самого подножия горы, так легко разминуться с ней, проехав на расстоянии каких-нибудь десяти футов.

Перекладывая лампу из руки в руку над головой лошади. Ли вдруг заметил, как что-то трепещет на колючих кустах, по вине которых прогулка по бушу для неопытных всадников становилась серьезным испытанием. Подъехав поближе, Ли наклонился с седла и сорвал с ветки клочок тонкого ситца. Белый. Нелл говорила, на Элизабет сегодня было белое платье, — как была одета Элизабет, Ли расспросил в первую очередь. Значит, это все-таки помутнение рассудка, нежели потеря воли к жизни. Если бы Элизабет решила распрощаться с ней, она оделась бы в темное, чтобы ее не сразу нашли.

Пробравшись сквозь кусты, Ли вывернул на утоптанную тропу, ведущую к Заводи, где он купался целую вечность назад, и понял, что именно по этой тропе она шла почти от самой могилы Анны. Ему удалось разглядеть несколько следов, а потом — отпечаток ладоней и коленей; казалось, стихия решила остановить ее на полпути.

Когда Ли наконец увидел Элизабет, съежившуюся на камне у пруда, от радости он забыл обо всем, ибо она была жива: она сидела, подтянув к груди согнутые колени, обхватив их обеими руками и положив на колени голову — крошечное белое существо, которое дальше не пускает привязь.

Ли спрыгнул с седла, привязал лошадь к низкой ветке и тихо приблизился к Элизабет, не зная, как она воспримет его появление — только бы не перепугалась и не бросилась бежать! Но она не шелохнулась, хотя, судя по внезапно закаменевшей спине, поняла, что рядом кто-то есть.

— Ты приехал за мной, — устало выговорила она.

Он не ответил, потому что не нашел слов.

— Правильно, Александр. Я знаю, что мне никуда не убежать. Но не приходить к Заводи я не могу. Ты, наверное, думаешь, что я сошла с ума, но ты ошибаешься. На самом деле я в здравом рассудке. Просто мне нужна Заводь.

Он подошел так близко, что мог бы коснуться ее, но вместо этого сел рядом, скрестив ноги по-турецки и безвольно уронив на них руки. Слава Богу! Она измучена, но ее рассудок невредим.

— Зачем ты сюда приходишь, Элизабет? — спросил он, пересиливая шум дождя и ветра.

— Кто это?

— Ли, Элизабет.

— О-о… — протяжно застонала она. — Опять сон..

— Это я, Ли. Ты не спишь, Элизабет.

Резервуар лампы был почти пуст, но она еще светила. Тусклый отблеск падал на колени Ли. Элизабет обернулась.

— Да, это руки Ли, — сказала она. — Я бы узнала их из тысячи.

У него перехватило дыхание, он задрожал.

— Почему?

— Они прекрасны.

Потянувшись, он расцепил ее стиснутые пальцы, сжал тонкую кисть, мягко повернул Элизабет к себе.

— Мои руки любят тебя, — объяснил он, — как и все остальное. Я всегда любил тебя, Элизабет, и всегда буду любить, что бы ни случилось.

Бледный луч полыхнул, как солнце, отразившись на ее лице прежде, чем они слились в первом поцелуе — робком, осторожном, которого пришлось ждать полжизни.

Боясь упустить ее и драгоценную минуту, он лишь мельком вспомнил о седельных сумках с одеялами, плащом, запасом керосина. Он бережно уложил ее на свою сброшенную одежду, но она не замечала ничего, кроме его губ, рук, глаз. Когда он спустил с ее плеч платье и коснулся обнаженной груди, взрыв наслаждения потряс ее до самых глубин и сорвал с губ стон. И этот дивный сон не кончался.

Никто из них не помнил, сколько раз они предавались любви на своем жестком ложе, под проливным дождем. Исчерпав запасы керосина, лампа, в которой горел крошечный, как булавочная головка, огонек, мигнула и погасла.

Наконец Элизабет в изнеможении уснула, а Ли вернулся в реальный мир. Расставание с ней даже на минуту причиняло ему нестерпимую боль, но он сделал над собой усилие, добрел до терпеливой лошадки, достал из сумок флягу с керосином и часы: три часа утра. Темно потому, что все небо обложили тучи, но часа через два посветлеет. Не найдя Элизабет, Александр наверняка уже готов на рассвете мчаться в Кинросс, туда, где разлилась река. Уровень воды в Заводи стал заметно выше и продолжал подниматься — значит, пора уводить отсюда Элизабет. Но что им теперь делать? Ли не мог допустить одного: чтобы Александр застал их здесь сплетенными в объятиях.

Отстегнув от седла сумки, Ли перенес их поближе к камню, ощупью разыскал фляжку с коньяком и открыл пробку.

— Элизабет! Элизабет, любимая! Проснись!

Она зашевелилась и что-то пробормотала, не просыпаясь, понадобилось несколько секунд, чтобы уговорить ее сесть, но, едва отхлебнув коньяка, она вздрогнула и широко открыла глаза.

— Я люблю тебя, — сказала она, приложив ладони к его щекам. — И всегда любила.

Если бы Ли не прервал поцелуй, все повторилось бы снова. Холод пока не мучил их, но Ли понимал, что скоро обнаженная Элизабет промерзнет до костей.

— Оденься, — попросил он. — Надо вернуться домой, пока Александр не поднял на поиски весь город.

В предрассветной темноте лица Элизабет он не видел, но сразу почувствовал, как тревога и страх захлестнули ее при одном упоминании имени мужа. Она торопливо оделась, он закутал ее в одеяло и поверх набросил плащ, потом заправил лампу, чтобы освещать путь.

— А твои туфли?

— Я их потеряла.

Подсадив Элизабет в седло, он уселся у нее за спиной и крепко обнял ее. В пути продолжали разговор и невольно придерживали лошадь, резво устремившуюся к дому, к теплой сухой конюшне.