Штурман дальнего плавания - Юрий Клименченко

Константин Илларионович вспомнил, как протестовала его жена, когда он согласился снова пойти плавать. Она оказалась права. Плавание принесло ему несчастье. Мелькнула мысль о том, что все могло бы быть иначе, если бы он остался на берегу. Но он не мог остаться на берегу. Он должен быть на судне. Разве это не его долг как моряка-коммуниста? Снова он подумал об ужасах, которые ждут его в КЦ.

Нет, Чумаков не боялся. Он давно приучил себя к мысли, что гитлеровцы рано или поздно расправятся с ним, и смерть не пугала его. Она стала органической частичкой его бытия. Он привык к ней, как каторжник привыкает к тяжелым кандалам, которые всегда с ним. Сейчас смерть приблизилась, мечта о свободе отодвинулась дальше. Но еще не все кончено. Пока он жив.

— Выше голову! — подбадривая сам себя, вслух сказал Чумаков и повернулся к сидевшему рядом в мрачной задумчивости Микешину. — Не все еще кончено.

— Не все, Константин Илларионыч, — обрадованно подхватил Игорь. — Неужели ты думаешь?..

— Я всегда теперь об этом думаю, Игорь, — тихо сказал Чумаков. — Но падать духом не надо. В жизни случаются самые невероятные вещи. Может быть, повезет и нам… Ну, давай прощаться. Вон Вюртцель уже приглашает в «карету».

Чумаков стиснул руку Микешина. Глаза их встретились и повлажнели.

— Прощай, Игорь. Передай Ане, если что… Какие бы ни происходили события — не теряйтесь. Все равно мы победим. Фашизму не будет места на земле. Прощай.

— Прощай, Константин Илларионович. Мы еще увидимся. До свидания, друг.

Микешин не выпускал руку Чумакова. К ним уже бежал рассерженный Вюртцель.

— Шнель, шнель, Шумакофф! — закричал Вюртцель и подтолкнул Константина Илларионовича к калитке.

Замполит обернулся, кивнул головой стоявшим у проволоки интернированным и быстро направился к машине.

Игорь подошел к калитке, но часовой преградил ему путь. Микешин стоял на плацу до тех пор, пока машина не выехала из ворот. Двор опустел.

Тяжесть большой потери легла на сердце Игоря.

…Сахотин через окно наблюдал за происходящим на дворе. У него вспотели руки, а в коленях чувствовалась неприятная слабость. Вот они, последствия его беседы с «Маннергеймом». Людей увозят, может быть, на гибель. И он виновник. Вдруг все-таки как-нибудь об этом узнают? Тогда… Сахотин побледнел. Нет, не может быть. «Маннергейм» дал слово офицера сохранить все в тайне. А больше неоткуда узнать. Но проклятый документ с его подписью! Он существует. Надо надеяться, что с замполитами ничего плохого не случится. А ведь могут расстрелять… О боже…

Сахотин невидящими глазами смотрел на уже пустой двор.

— Увезли? — услышал он позади себя голос. Герман вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стоял Александров.

— А? Увезли… Ведь надо же… А? Наверняка их кто-нибудь предал. Как ты думаешь?

Александров ничего не ответил, а Сахотин, заглядывая ему в глаза, продолжал:

— К сожалению, есть и среди нас мерзавцы. Мисочку супа за красивые глаза не дают. «Маннергейм» книжечки «так» носить не будет. Как ты думаешь?

— Пошел ты к черту! Никак я не думаю, — разозлился Александров и отошел от Сахотина.

Герман облизнул губы и медленно поплелся по коридору.

В марте сорок пятого года начались сильные налеты на Баварию. Почти ежедневно над Риксбургом пролетали американские самолеты. С волнением прислушивался Микешин к тому, как рокотали моторы и, удаляясь, затихали. Потом гул нарастал снова — это шла следующая «волна». Над замком самолеты поворачивали на Мюнхен или Нюрнберг.

Слышались отдаленные взрывы. Ночью на горизонте виднелись зарева пожарищ. В лагере царило оживление. Рыжий Франц передавал самые отрадные вести: советские войска стремительно наступали на всех фронтах, перешли Одер и угрожали Берлину. На западе наконец был второй фронт. Конец войны приближался.

Для лагеря этот конец мог быть самым неожиданным. Никто не знал, что предпримут гитлеровцы: уничтожат ли всех моряков, сбегут ли, бросив Риксбург на произвол судьбы, или будут эвакуировать в более отдаленные районы. Можно было ожидать всего. Офицеры «ILAG» ходили озабоченные и раздраженные.

В большой тайне в лагере началась подготовка к самозащите. Экипаж каждого судна разбили на боевые группы, состоявшие из шести — восьми человек. Группа имела старшего. Во главе групп экипажа стоял капитан. Всеми экипажами руководил штаб. В него вошли Горностаев, Микешин, Линьков и несколько человек из команд. Решили так: если лагерю будет грозить уничтожение, то, несмотря ни на что, интернированные должны попытаться разоружить внутреннюю, потом внешнюю охрану и изолировать офицеров комендатуры.

Для первого нападения у моряков был спрятан пистолет, который с большими предосторожностями доставили в лагерь работавшие в городе. Пистолет получили от Рыжего Франца.

Этот план имел мало шансов на успех, но моряки считали, что даже в худшем случае кое-кому все же удастся вырваться за ворота, а иначе погибнут все.

Если же немцы предпримут эвакуацию, моряки должны действовать, исходя из обстановки.

Группы деятельно готовились. Прежде всего достали в городе карту местности. Линии фронтов взяли из немецких газет. С этой карты снимали копии все группы. Чтобы ориентироваться в лесу, намагнитили иголки, которые должны были служить своеобразными компасами. Затем приступили к сбору продовольствия.

Игрушки, портсигары, оставшиеся у некоторых, носильные вещи потекли в город в невиданном доселе количестве. Их отдавали почти даром, лишь бы получить хлеб. Его сушили и складывали в специально сшитые для этого заспинные мешки. Никто не смел взять ни кусочка из запасов группы. Подготовка шла тем более успешно, что унтера потеряли всякий интерес к лагерю: у них нашлось достаточно много личных дел, требовавших своего завершения до конца войны. Даже вездесущий Вюртцель заглядывал в камеры редко.

Весь март прошел в подготовке, в волнениях, в сборе всевозможных слухов и информации о движении фронтов. Говорили, что бои идут уже в ста километрах от Вартенбурга.

В начале апреля всех моряков из города вернули в лагерь, усилили охрану и перестали выпускать за ворота даже «лошадей» с телегой. Почту возили на автомобиле, который теперь всегда дежурил у комендатуры.

Беспокойство и возбуждение моряков росли. Лишенные информации, они не знали, что делать. Им перестали давать даже немецкие газеты. Налеты на Мюнхен и Нюрнберг участились. В одну из холодных апрельских ночей моряки были разбужены грохотом, который слышался совсем рядом. Казалось, бомбят замок.

Повскакав с коек, все бросились к окнам. Вартенбург пылал. К небу поднимались огненные языки. Слышался отдаленный вой сирены. Несколько зениток пытались стрелять, но сразу же были подавлены.