Том 2. Лорд Тилбури и другие - Пэлем Вудхауз

Голова ее склонилась к нему на плечо, он зарылся лицом в ее волосы. Они прижались друг к другу, и в мозгу его что-то щелкнуло. Возникло ощущение, будто он забыл что-то, не выполнил какого-то дела.

Поцеловать ее? Нет, не то. Он как раз ее целовал.

Приласкать? Опять нет; этим он и занимался.

И тут он вспомнил! Адриан Пик так и томится в шкафу у сэра Бакстона, ждет, пока он принесет ему одежду.

Табби колебался. Вокруг его шеи скользнула рука, и он отбросил колебания. Стоит ли портить золотой миг мыслями об Адриане? Ничего с ним не случится. Ну, ждет — и ждет! Попозже времени будет навалом, можно о нем позаботиться.

— Пру, слушай! Я больше никогда не буду говорить «Ну!», «Ага» и «А то!».

Именно этого недоставало ей для полноты счастья. Как бы пылко она его ни любила, ее коробило при мысли, что на фразу «Берешь ли ты, Теодор, в жены эту Пруденс?» он ответит одним из этих слов. Она подняла к нему прекрасное лицо, думая о том, что наступит день, когда она убедит его есть яйца ложечкой, а не взбивать их в рюмке.

— Когда мне подадут мясо, — продолжал Табби, — я буду отрезать его по кусочку.

Внезапная дрожь снова пронзила Табби: от этих слов разогнался поезд мыслей, точно желудок был Спящей Красавицей, а фраза эта — поцелуем, разбудившим ее к жизни. В том, что желудок пробудился, сомневаться не приходилось. Он пробудился и даже кричал. До сей минуты Табби, в сущности, был чистым духом и отмахивался от частых жалоб, которые упомянутый орган посылал наверх, но теперь контакт наладился. По-прежнему обнимая Пруденс, он отчасти мечтал о том, чтобы она была бифштексом.

Тем временем она уютно привалилась к нему, закрыв глаза, с блаженной улыбкой на устах.

— Я могла бы, — вздохнула она, — сидеть так вечно!

— Я тоже! — отозвался Табби. — Только вот есть хочется. С самого ленча ни крошки не проглотил.

— Что?

— Ни крошечки. Забежал в плавучий дом в полтретьего — в половине третьего, — и с тех самых пор…

Пруденс была мечтательницей, но, когда требовалось, умела стать и практичной.

— Так ты с голоду умираешь!

На губах у Табби затрепетало «Ну!», но он его придушил.

— Д-да! Хорошо бы перекусить…

— Пойдем найдем Поллена. Он даст тебе поесть.

Так и получилось что священная минута — Поллен блаженствовал в буфетной за рюмкой портвейна, подав кофе тем, кто обедал наверху, — была нарушена. Его сдернули с места и отправили на розыски. Вскоре он вернулся с подносом, ломящимся от еды, и Табби уставился на яства сверкающими глазами.

Пока они стояли, глядя на него (Пруденс — как мать, а Поллен — как отец, насколько это возможно, когда тебя отрывают от послеобеденного портвейна), в доме нарастал гул, эхом раскатываясь по лестницам и коридорам, пока не достиг буфетной. Гул этот был похож на трубы Судного дня. Пруденс и Поллен коротко переглянулись и, полнясь дикими догадками, выскочили из комнаты.

Табби с места не двинулся. Что какие-то гулы перед ветчиной, горкой хлеба и кувшином пива?

Мимолетное впечатление, сложившееся у дворецкого и Пруденс, будто они слышат трубы Судного дня, оказалось ошибочным. Гул и грохот шли от подножия главной лестницы, соединявшей зал со спальнями, и причина их — та, что полковник Тэннер колотил в гонг. Сразу скажем: вердикт истории будет в его пользу. Он обнаружил Адриана в стенном шкафу.

Один из неизбежных недостатков в подобном повествовании тот, что летописец, следуя за судьбами отдельных персонажей, вынужден концентрировать внимание на них, пренебрегая другими, равно достойными внимания. В результате полковник Тэннер до сих пор был задвинут на задворки романа, и такие глухие, что читатель, пожалуй, напрочь забыл о его существовании. Напомним: это тот самый джентльмен, который в утро завязки нашей истории рассказывал Bo-Боннеру о своих приключениях.

Полковник вообще обожал рассказывать о них, и при всяком удобном случае оживлял устные рассказы фотографиями. Он считал, совершенно справедливо, что лучше увидеть все самому. Только тогда слушатель поймет, что это за дерево — баньян, а анекдот о старине Понсфорд-Смите очень проигрывает, если не проиллюстрировать его снимками. То же самое, безусловно, приложимо и к рассказу о бравом Баффи Боуксе. С мыслью, что все эти снимки будут любопытны княгине, которой он повествовал о приключениях за обедом, полковник отправился после десерта к себе, за альбомами.

Первый, на кого он наткнулся, едва открыв дверь шкафа, был Адриан Пик. Этого достаточно, чтобы офицер Индийской армии бил в десяток гонгов.

Тот факт, что Адриан, начавший вечер в одном шкафу, перекочевал в другой, легко объяснить. Не то чтобы он так уж обожал шкафы и решил исследовать все до единого, но, оказавшись в спальне Тэннера и заслышав за дверью шаги, вынужден был туда нырнуть, другого потайного местечка он не нашел.

Предполагая, что вахта в кабинете сэра Бакстона протекает нормально, Табби промахнулся. Томился Адриан там не так уж и долго, но ему стало казаться, будто на подшивке «Иллюстрированной Газеты Деревенского Джентльмена» он сидит с детства. Несчастный пал жертвой того, что Булпит назвал бы хандрою. У него усиливалось впечатление, что надеяться на Табби незачем, а значит — надо предпринимать что-то самому.

Он вылез и направился к лестнице. С топографией Уолсингфорд Холла он был незнаком, но помнил, что во всех деревенских усадьбах спальни на верхнем этаже, а потому торопливо поднялся наверх. Там он наугад толкнулся в первую же дверь, надеясь, что за ней — брюки, а не юбки.

В спальне нашлись не просто брюки, а брюки его размера, и скорость, с какой Адриан облачился в один из костюмов, вызвала бы похвалу циркача-трансформатора. Впервые с тех пор, как он наткнулся на Табби, у него случился, скажем так, подъем духа. Назвать это радостью — много, будущее было темно и туманно; но легче ему стало. Возможно, на горизонте маячили и скорби, но наготу он прикрыл.

В эту минуту он услышал шаги.

Адриан был не из тех, кто остается хладнокровным под ударами судьбы. Там, где другой, возможно, застыл бы от ужаса, он действовал. Секунда — и он очутился в темных глубинах, стараясь притаить дыхание. Он стоял среди летних костюмов, когда дверь отворилась и возникла рука. Очевидно, она тянулась к полке над его головой, но на полпути треснула его по щеке. Раздался горловой звук, словно бы лопнул бумажный пакетах рука отдернулась, будто коснувшись раскаленного утюга. У Адриана сложилось впечатление, что посетитель перепугался.

Так оно и было. За годы службы под английским владычеством полковник Тэннер привык натыкаться на посторонние предметы у себя в спальне, принимая склонность индийского животного мира — змей, скорпионов, даже тигров — забредать в его палатку словно в деревенский клуб. «А, кобра?» или «Вот как, тигр?» — говорил он и расправлялся с каждым по заслугам.

Но после отставки беспечность эта исчезла. Проведя несколько мирных лет на старой родине, он отвык от таких происшествий, а потому, перепугавшись, отпрыгнул футов на шесть, споткнулся о скамеечку и свалился в камин.

Грохот упавшего на решетку тела под аккомпанемент железных щипцов и совков подсказал Адриану, что, действуя быстро, можно избежать неловкой встречи. У того, кто дотронулся до его лица, и так хлопот немало — он разгребается, а значит, вряд ли станет бросаться наперехват беглецу. Адриан пулей вылетел из шкафа и был в коридоре, не успел еще полковник стряхнуть уголь с волос. Повернув направо, Адриан наткнулся на дверь; толкнув ее, он очутился на лестнице, явно на черной, что ему и требовалось. Выскочив, он быстро прикрыл за собой дверь.

Полковник же, выкарабкавшись из камина, стряхнул угольную пыль и, спустившись в зал, принялся бабахать в гонг. Его прямому солдатскому уму показалось, что это простейший и эффективный способ взбудоражить обитателей, сообщая им, что в доме взломщик.

Гонг в деревенском поместье — прерогатива дворецкого, и удары в него ограничены строгими временными рамками: за полчаса до обеда и в ту минуту, когда обед подают на стол. Если звон раздался сразу после обеда, естественно предположить, что дворецкий рехнулся. А так как рехнувшийся дворецкий — интереснейшее зрелище, немудрено, что через минуту-другую холл был битком набит заинтригованными зрителями.

Чиннери с Bo-Боннером примчались из бильярдной. Гостиная выплатила дань в лице миссис Фолсом, миссис Шепли, Проффита и Биллинга, которые играли в бридж.

Когда установили, кто колотит в гонг, переполох сменился недоумением и легкой разочарованностью; рехнувшийся полковник тоже зрелище приличное, но аншлага не соберет. А тут еще одно, совсем уже расхолаживающее открытие: даже этот неравноценный заменитель — в здравом уме. Отрывисто, но внятно полковник Тэннер разъяснил причины своего эксцентричного поступка.