Периферийная империя: циклы русской истории - Борис Юльевич Кагарлицкий

отечественные компании предпочитали инвестировать средства за рубежом. Причина состояла, разумеется, не в недостатке патриотизма, а в самой структуре их бизнеса. Действуя преимущественно в сырьевом секторе, они не имели ни опыта, ни кадров, ни технологий для производства товаров на внутренний рынок (всем этим обладали лишь западные фирмы). Зато у них были свободные финансовые ресурсы, превращавшие их в серьёзных игроков на мировом рынке капитала. Поэтому экономический рост не означал прекращения оттока капитала за рубеж. Только природа этого движения изменилась. Если в 1990-е годы разбогатевшие предприниматели бессистемно выводили деньги на оффшорные счета, то к середине 2000-х годов мы видим систематическое приобретение отечественными корпорациями иностранных предприятий. Лидерами этого движения стали «Газпром», «Лукойл», «Альфа-груп» и «Норильский никель», за ними потянулись и менее заметные компании.

Московский «Политический журнал» радостно рассказывал своим читателям, что «начался процесс консолидации активов и укрупнения бизнеса, причём за счёт не только отечественных, но и зарубежных компаний»[827]. Лидером в этом движении выступил нефтяной концерн «Лукойл», который уже в середине 1990-х годов начал инвестировать средства в Египте и Казахстане. В 1998 году компания получила контроль над нефтеперерабатывающим комплексом «Петротел» в Румынии, затем такой же комплекс в Одессе на Украине и в болгарском Бургасе. К 2000 году в руках «Лукойла» оказалась компания Getty Petrolium Marketing, занимающаяся сбытом нефтепродуктов в США, а американская глубинка наполнилась бензоколонками, украшенными эмблемой российского концерна. Деньги вкладывались в Колумбии и Иране, Сербии и Узбекистане. Российские экономические комментаторы с гордостью писали, что западный транснациональный бизнес стал рассматривать «Лукойл» в качестве «равного себе игрока»[828].

Не отставал и «Газпром», приобретший пакеты акций в предприятиях, поставляющих топливо потребителям в Латвии, Литве и Эстонии, Армении и Молдавии. После жёсткого давления со стороны Москвы правительство Белоруссии согласилось в 2007 году приватизировать в пользу российского концерна 50% компании «Белтрансгаз». В списке приобретений «Газпрома» оказались предприятия в Болгарии, Польше, Словакии, Греции, Италии, Турции, Финляндии и Австрии. Для скупки акций на Западе была создана специальная холдинговая компания «Gazprom Germania GmbH». Перечисляя эти приобретения, «Политический журнал» удовлетворённо констатировал, что отечественная монополия «стала превращаться в полноценную энергетическую корпорацию глобального значения»[829].

Российские корпорации на глазах превращались в транснациональные. Их акции активно котировались на лондонской и нью-йоркской биржах, а менеджмент пополнялся иностранцами. Иностранные компании, занимавшиеся сбытом и переработкой российского сырья, приобретались чаще всего. Это позволяло повышать прибыль за счёт исчезновения посредников, оптимизировать управление сырьевыми потоками и сбор информации о состоянии рынка. Часть средств инвестировалась в фирмы, являвшиеся партнёрами отечественных корпораций. В других случаях пытались скупить конкурентов. Особый интерес для русского бизнеса представляли известные западные фирмы, приобретение которых должно было повысить престиж новых собственников. Так в 2007 году «Газпром» объявил о намерении приобрести знаменитую фирму «Dow Jones», чей биржевой индекс принято считать барометром состояния американской экономики.

Появление собственных транснациональных компаний в странах периферии и полупериферии было общей тенденцией начала XXI века. Тот же процесс наблюдался в Индии и Бразилии, не говоря уже о Китае. Однако в то время как бразильские, индийские и китайские транснациональные компании отдавали предпочтение странам «третьего мира», российский капитал устремился, прежде всего, в Европу, не упуская, впрочем, возможности закрепиться в Канаде и США.

Отчасти это было вызвано географическим фактором — близостью европейского рынка, отчасти тем, что российский капитал шёл вслед за российским сырьём. Наконец, вполне естественными казались попытки захватить позиции в бывших странах Восточного блока и бывших советских республиках, где работать было легче и удобнее, нежели в далёкой и непонятной Африке и Латинской Америке. Однако подобная экспансия российских корпораций неминуемо вела к столкновению с западным капиталом, который не желал уступать занятые им в 1990-е годы ключевые позиции в экономике Восточной Европы и тем более пускать русских на свою территорию.

«Аэрофлот» пытался оттеснить европейских инвесторов в борьбе за приобретения разоряющейся авиакомпании «Alitalia», в Турции и на Украине российские корпорации мобильной связи вели ожесточённую борьбу за местный рынок с западными соперниками. Столкновение интересов российского «Вымпелкома» с норвежским концерном Telenor привело к «двухлетней войне». Стороны преследовали друг друга в судах, вели пропаганду в прессе, блокировали собрания акционеров спорной украинской компании «Киевстар»[830].

Снабжение стран Европейского Союза сырьём и топливом оказывалось вопросом национальной безопасности, а потому экспансия отечественных сырьевых монополий на Запад неминуемо обречена была натолкнуться на политические препятствия. К середине 2000-х годов США и большинство стран Запада приняли законы, ограничивающие присутствие иностранного капитала в стратегических секторах экономики. За Западом следовала и Восточная Европа, ужесточающая режим допуска для иностранных инвесторов. В Москве не скрывали разочарования. Газета «Ведомости» прямо писала, что европейцы «испугались российского бизнеса»[831]. Одновременно политики и руководство корпораций пытались уговорить западных партнёров изменить политику. Председатель правления «Газпрома» Александр Медведев опубликовал на страницах западной прессы открытое письмо, доказывая, что Европе «нет нужды бояться» экспансии его концерна[832]. Журнал «Russia Profile» призывал к новым переговорам по вопросам «энергетической безопасности», «которые могут оказаться долгими и болезненными, но подтолкнут процесс интеграции России в Европу»[833]. Однако заградительные меры западных правительств были продиктованы отнюдь не страхом или подозрительностью европейцев, а объективным изменением ситуации в мировой экономики. Тут ни уговорами, ни лоббированием, ни даже угрозами изменить ничего было невозможно. Московские бизнесмены и чиновники, чьё сознание было полностью подчинено неолиберальным теориям свободного рынка, оказывались неспособны понять эти перемены и приспособиться к ним.

Поведение российских компаний за рубежом, их готовность тратить деньги на амбициозные, но рискованные проекты, выдавала не только их растущую самоуверенность и агрессивность, но и то, что в стране явно обозначился кризис перенакопления капитала. К несчастью для российской олигархии, её внутренний кризис перенакопления совпал с замедлением темпов роста мировой экономики и усилением протекционизма на Западе.

Момент истины

Приток нефтяных денег, избыток средств на счетах корпораций и государства породили бурный взрыв политических амбиций у правящего класса. Национальное унижение и публичное самобичевание 1990-х годов сменилось официальным оптимизмом. Идеологи путинской России прочили стране блестящее будущее в качестве «энергетической сверхдержавы». А столкновения с западным капиталом, стремление защитить свою сферу влияния на Украине и необходимость поддерживать собственные инвестиции за рубежом вызвали поток агрессивной националистической риторики [Укрепление позиций России на мировой арене отмечалось и западными исследователями[834]].

Положение Российской Федерации к концу правления Путина удивительным образом напоминало состояние петербургской империи конца XIX века. Очередной период экспансии мировой экономики сопровождался перераспределением средств в пользу России как одного