Баженов - Вадим Пигалев

Василий робко изложил свои сокровенные мысли и сомнения знаменитому французу, на что он сдержанно улыбнулся и снисходительно, но в то же время дружелюбно сказал:

— Хорошо, посмотрим, что из вас получится.

Учитель назначил занятия и отпустил Василия, порекомендовав совершить экскурсию, познакомиться с Нотр-Дам де Пари (собором Парижской богоматери), Лувром, Тюильри, отелем Клюнии, разумеется, Версальским ансамблем, созданным по приказу Людовика XIV на ровном и безводном месте.

Лосенко и Баженов наняли извозчика. Долго уточняли маршрут, торговались, договорились о сносной цене. Антону не терпелось взглянуть на Нотр-Дам де Пари, на главный собор Франции, где венчались на царство ее короли.

Строительство Нотр-Дам де Пари началось в 1163 году и продолжалось более столетня. Он стал символом нового, единого национального государства и французской централизованной королевской власти. Именно с этим новым этапом, этапом борьбы с феодальной раздробленностью, и связано появление экспрессивной готики. Нотр-Дам де Пари — шедевр этого стиля. Баженова в соборе многое поразило: грандиозность, символика духовного мироздания, богатство скульптурных композиций, техническое разнообразие, нервюрные своды, перекрывающие неправильной фермы пространство…

Однако молодому русскому архитектору что-то мешало охватить всю эту грандиозность одним взглядом, создать образ сооружения, почувствовать его музыкальность, ритмику. Чтобы больше сосредоточиться, он стал неторопливо рассматривать западный фасад, окно-розу на средней части стены, «королевскую галерею», образованную из ленточных ниш с 28 статуями. Затем Баженов сконцентрировал свое внимание до минимума, стал разглядывать позы фигур, жесты, драпировку одежды, архитектурные орнаменты. И только после этого, отойдя на почтительное расстояние, он окинул взглядом целое сооружение. Грандиозность и противоположность архитектурно-художественных приемов на этот раз приобрели в глазах Баженова органичность: он почувствовал архитектурный образ.

Иначе воспринимался им Лувр… Баженов спрыгнул на ходу, не дожидаясь остановки. Споткнулся, ушиб колено, поцарапал о мостовую ладонь. Бежал прихрамывая. Остановился, вцепился в решетку изгороди. Жадно пожирал колоннаду Лувра немигающими глазами. «Свидание» длилось не более минуты-двух. Лосенко еще не успел сообразить, что произошло, и только собрался слезть с извозчика, как увидел, что Баженов возвращается назад. Он шел быстро, не оглядываясь. Порывисто сел и резко, почти грубо, приказал:

— Поехали.

Лосенко был в недоумении, терялся в догадках.

— Куда? Зачем? Может, изволишь объяснить…

— На Сен-Жак!

— При чем здесь Сен-Жак? На что там смотреть? На книжные лавки и парижанок…

— Каждый волен поступать как хочет, — не глядя на друга, отчеканил Баженов и поднялся, чтобы спрыгнуть на мостовую.

Лосенко поймал его за руку, резко усадил рядом.

— Успокойся… Ну хорошо, будь по-твоему. Поехали.

Потом, спустя несколько недель, Василий извинится перед Лосенко, объяснит ему причину столь странного поведения. Он расскажет ему о том чувстве, какое испытал при виде колоннады Лувра. Она поразила его величественной простотой, проникновенной лиричностью, композиционной скромностью, органичностью немногочисленных и неброских деталей. Непринужденная красота и архитектурная мелодичность затронули самые тонкие струны его души. Колоннада Лувра была созвучна мыслям Баженова об органичности природы и архитектуры, об изгнании из зодчества тиранического начала над окружающим. Это строение показалось ему даже более русским, чем французским.

— Понимаешь, Антон, — взволнованно говорил Василий. — Это как белоствольные российские березы. Их красота скромна и непринужденна. Ритмы стройны, но их порядок недоступен взору. Они — в плавной и тихой мелодии, не заглушающей человеческий голос, трели соловья, треск кузнечиков. Это та самая гармония земного, когда трудно сказать: человеческих ли это рук дело или то рождено природой.

Ну а что касается поездки на Сен-Жак, где лавки ломились от книг, то с того момента Баженов твердо решил для себя: издания, кои могут быть полезны и способны заполнить пробелы в знаниях, должны быть постоянно под рукой. Он истратит на их приобретение сумму, на которую мог бы жить не один месяц.

НЕНАПИСАННЫЕ ПИСЬМА

Тоска по родным с каждым месяцем все усиливалась, а письма шли в Москву все реже и реже. Они занимали много драгоценного времени. Формальных отписок Баженов не любил. Раньше писалось почему-то легче. Просто писал. Сейчас — не то. Сейчас ни одна строчка не выползала из-под пера, пока в голове не созревал четкий план, пока не вырисовывалось содержание всего письма. Приходилось лепить его в своем сознании, писать в мыслях:

…За меня, мои дражайшие, не беспокойтесь. Живу хоть и не очень в достатке, но жаловаться грешно. Вот только пенсион не всегда ко времени приходит, чаще с опозданием. Ну да ничего, друзья выручают. Давеча мы с Лосенко отличный обед поимели. Спасибо Федору Каржавину. Он от тетки Марфы, что проживает в Олонецком воеводстве средь раскольников, почту денежную получил. Вот и пригласил в «Золотой каплун». О Федоре Вы знаете, я писал о нем. Славный он человек и странный. Натура пылкая. Во Франции он по торговой части, коммерции обучается. Но сдается мне, что на сие дело ему великое наплевать. Голова его полна политикою. Он труды философов за святые писания почитает, грезит республикою. Жаль мне Федора. Мечется он, бедняга, силища в нем огромная, а приложить некуда. По России скучает, а ехать домой никакого желания нет. Я, говорит, там от скуки, ханжества и обжорства на третий день в петлю полезу. Мне, говорит, полет нужен, споры о вольности, непутевая, но свободная и беспокойная жизнь. Вот какой он ершистый и в непостоянстве мыслей и страстей своих пребывающий.

Однако сей странный человек поверг меня своими речами в некоторые сомнения. Он сказал однажды, что великие умы такое время предвидят, когда воцарится на земле равенство и братство, а посему, мол, никакие дворцы не нужны будут, ибо всякое художество — это прихоть царей и вельмож. Ни сердце, ни разум мой этого не приемлют. Ежели человек, равно как и все человечество, начнет лишь желудок свой насыщать да к капризам плоти прислушиваться, то в чем же смысл жизни самой? И для чего же бог талантами нас наделяет? Где найти место нам свое в мироздании? Нравственная равноправность, по разумению моему, не должна быть насилием над душою человеческой, потому как человечество, поддавшись искушению свободы, подчинив все земное лишь логике и разуму, рискует мир внутренний поработить миром внешним. Но обретет ли человек истинную свободу лишь вне себя? Не откажется ли он тем самым от внутреннего блага души своей в угоду удобствам жизни, мимолетной прихоти, эгоизму?.. Сдается мне, что рассудок — это лишь кормчий наш. Насыщая разум знаниями, как желудок пищею, мы лишь грубую, первоначальную работу проделываем. Мы питаем дух свой, коему суждено в бессмертных делах воплотиться. И беда Каржавина, быть может, в неверии оному. Отсюда его распутство и суетность, его стремление найти внешнее счастье в ненасытной жадности к жизни…