Баженов - Вадим Пигалев

С чего начинать? Этот вопрос серьезно волновал Екатерину. В поисках ответа она проведет бессонные ночи, взбадривая себя крепким кофе и нюхательным табаком.

А начинать надобно с обещаний, кои надеждам созвучны и чувствам приятны, — решила Екатерина и издала Манифест, в котором «наиторжественнейше» обещала издать «законы к соблюдению доброго во всем порядка».

Императрица выступила с критикой неправосудия, взяточничества, тяжелых поборов с бедных людей, жестоких пыток, издала указы об удешевлении соли, о свободе торговли, «все монополии были уничтожены и все отрасли торговли отданы в свободное течение». В то же время была издана жалованная грамота дворянству, что еще больше усилило крепостническую зависимость крестьян от хозяев.

Однако вслед за этим распространился слух, что Екатерина Алексеевна готовит указ, который предоставит вольность и крестьянам. Екатерина поставила перед собой цель: постоянно подогревать и использовать патриотические настроения русских для великих преобразований, кои принесли бы ей немеркнущую славу на многие века.

Блеск короны ласкает ее самолюбие, но она уже успела убедиться, что эти блики непостоянны, обманчивы, что память людская коротка, а история ценит лишь великие деяния. Поэтому она страстно желает быть не просто коронованной, а «коронованной революционеркой», каким был Петр Великий, чья слава не дает ей покоя. Она пытливо взирает на Запад, пытаясь уловить течение времени, движение мысли. У Вольтера она читает: «Некое демоническое влияние охватило за последние 15 лет три четверти Европы. Скоро у нас будут новые небеса и новая земля».

Екатерине хочется доказать Европе, которая начинает бредить революциями, что она одна может возглавить невиданную по справедливости революцию и осуществить на практике все те идеи, с которыми носятся правдолюбцы, подвергаясь в своих странах гонениям. Она обещает им в России убежище и готова обнародовать все, что подлежит запрету в других государствах.

В письмах французских посланников, датированных 1762 годом, есть такое свидетельство: «Императрица питает большое пристрастие к чтению. Бóльшую часть своего времени после замужества она занята чтением новейших сочинений, французских и английских, о нравственности, природе и религии. Достаточно какой-нибудь книге быть осужденной во Франции, чтобы она тотчас же ее вполне одобрила. Она не расстается с сочинением Вольтера и Гельвеция и «энциклопедией» Жан-Жака Руссо. Она гордится своей отвагой, вольнодумством и философскими взглядами — одним словом, это — маленькая ученая с темпераментом».

Екатерина читает произведения Плутарха и Монтескье, словарь Бейля, исторические исследования Перефинкса и Бара, сочинения Вольтера, Гельвеция, Руссо. Однако поиски и еще не сложившаяся метода правления не мешают императрице действовать уверенно, решительно. Она самолично участвует в решении государственных вопросов, а от своих приближенных неизменно требует проявления инициативы.

Многие русские, искренне заинтересованные в процветании отечества, воспряли духом. Началось создание «Комиссии по градостроительству». Ее задачи — намечать строительство крупных государственных объектов, учебных заведений, воспитательных домов, просветительных учреждений, разрабатывать планы новых городов.

Баженов, безусловно, был рад этому. К выполнению мелких заказов, удовлетворению частных капризов душа не лежала. Да и жалко было растрачивать то, к чему он сознательно и подсознательно готовил себя все эти годы.

Правда, кое-что настораживало. К критериям, которыми Екатерина пользовалась при оценке той или иной личности, многие быстро приноровились, иные спешили проявлять чрезмерную активность не столько по существу, сколько для саморекламы. Прежде всего Баженов заметил это на примере внутриакадемической жизни, внедренных новшествах.

Новый президент академии Иван Иванович Бецкой, сменивший Шувалова, предложил императрице создать при Академии художеств «парник» для выращивания гениев, в который бы принимались дети в возрасте от трех до пяти лет. Получив на то одобрение, Бецкой выписал из Франции нянек-наставниц, коим надлежало заняться выращиванием «новой породы людей». Инкубаторный метод воспитания талантов вызвал у Баженова неприязнь. При встрече с Лосенко и другими бывшими выпускниками академии он негодовал:

— Неужто вам, достойным птенцам сего гнезда и отнюдь не баловням судьбы, непонятна вся глупость сего предприятия? Эко выдумали! Благодетели! А удосужились ли вы подумать, что учить художеству недорослей, кои ни желания, ни склонностей к этому не имеют, — это все равно что из медведя Пифагора воспитывать?

— Не нами сие затеяно, не нами одобрено, не нам судить и отменять, — как всегда, спокойно отрезюмировал Лосенко.

— Знаю… знаю, о ком говоришь. Но авторитет мысли, а тем паче дела — не в чинах, братец ты мой. Знаю, что все мы человеки и все способность к ошибкам имеем. Но искренне ошибаться дозволено в том, в чем человек хорошо разумеет, а коли этого нет, так и нечего экспериментами забавляться. Младенцы, коих академия на воспитание берет, — это существа, а не вещества. И нам не к лицу, господа, путать химию с человековедением. Неужто Бецкой и вправду надеется дрессировками сызмальства гениев художества производить? Не об этом надобно думать, не об этом заботиться!

Эти высказывания Баженова каким-то образом дошли до Бецкого. Но он не спешил что-либо предпринимать, еще не зная, какое положение при дворе займет архитектор, уже успевший получить мировую известность.

День инавгурации приближался. Накануне торжеств в академию пожаловал отпрыск императрицы, ее наследник, одиннадцатилетний цесаревич Павел.

Баженов в журнале-дневнике писал: «В девять часов поутру галерея наполнилась шумом. Выбежав, увидел я шествующего к осмотру наследника, великого князя Павла Петровича, в сопутствии наставников своих.

Цесаревичу лет двенадцать. Подвижной очень, с бледным лицом, носик пуговкой и большие, бегающие глаза. Одет в малиновый, шитый золотом кафтанчик, присвоенный почетным любителям Академии, в туго завитом паричке и рука на шпаге.

Осмотрев мои работы, изволил беседовать приватно. С видимым любопытством расспрашивал о нравах парижан, италийцев, о всяческих порядках жизни и строениях. На прощанье протянул руку и, улыбнувшись, сказал:

— А видать, вы отменного нраву».

Рассматривая античные сюжеты баженовских полотен, архитектурные эскизы и неосуществленные проекты, Павел поинтересовался:

— А что, все сие предназначено для украшения стен или такие красивости возможны в натуре?