Ветер в твои паруса - Юрий Васильев

Ничего этого я не смогу. И, пожалуйста, хватит об этом.

А сейчас я сверну на проселок, мы проедем еще немного и остановимся возле речки, сплошь поросшей по берегам черемухой и бузиной. В этих местах прошло мое детство.

Мы разложим большой костер и будем ждать утра.

12

В два часа ночи она сказала:

- Павел, несчастный человек, я хочу есть. Я вспоминаю свою несъеденную котлету с нежностью.

Они сидели на траве возле машины и подкидывали сучья в костер. Сучья были мокрыми и гореть не хотели.

- Надо поесть, - сказал Павел.

- Где мы тут поедим... И костер дымит.

- Это я нарочно, чтобы комары не кусали.

- Какие комары в конце августа.

- Все-то ты знаешь. Ладно, вставай, пойдем еду добывать. Покажу, как это делается. Соль у меня есть, и сало тоже, и лук - в багажнике еще от прошлой поездки осталось. Ну картошка всегда под рукой.

Они долго шли вдоль картофельного поля. Пожухлая ботва в темноте казалась спутанным и сорванным с кольев проволочным заграждением. Нина, прежде чем ступить на межу, потрогала землю руками.

- Какая теплая земля. Я туфли сниму... Слушай, а в нас не будут стрелять? Это колхозная картошка?

- Может, и будут. Солью когда влепят, не обрадуешься.

- Стреляли?

- А как же...

Они вернулись к машине и высыпали из кармана белые и гладкие, как голыши, клубни. Павел набрал хворосту и стал мастерить костер.

- Погоди, дай я, - попросила Нина.

- Ты не умеешь.

- Ну и пусть. Загорится как-нибудь... Это что? Рыба плещет?

- Рыба, наверное. Тут ее пропасть, хоть старик и прибедняется...

Нина вынула из машины автомобильный чехол, расстелила его; достала где-то газету и принялась готовить ужин, Лук она резала тоненькими ломтиками, как лимон, сало долго вертела в руках, не зная, срезать с него корку или не надо, и вид у нее был такой сосредоточенный, что Павел рассмеялся.

- Ты чего?

- Ничего...

Замолчав, Нина тихо спросила: Он на "Аннушке" летал, да?

- На "Аннушке". Машина у него была отличная. Она могла садиться где угодно, а билась и ломалась столько раз, что потом привыкла. и однажды Венька прилетел даже без пропеллера.

- Ну это ты врешь.

- Это я вру... А потом он украл стюардессу с пассажирского самолета.

- То есть как это... украл?

- А вот так. Ты что, плохо знала своего братца? Ему летчики устроили такую взбучку, И было за что. Возвращался он как-то из Хабаровска и в самолете познакомился со стюардессой, влюбился в нее без памяти, она - тоже. Венька на решения человек скорый: сказал, что она свое отлетала, он сейчас запрет ее четырех стенах, и делу конец.

К тому же, как на грех, испортилась погода. Стюардесса отпросилась у командира корабля на два часа, не зная еще, что там, где начинается Венька, там кончается всякое благоразумие... Одним словом, на аэродроме паника вот-вот лететь обратно, а лететь нельзя, какой-то пилот украл стюардессу.

Мы с Олегом сразу сообразили, в чем дело, ввалились к Веньке, а там идиллия. Сидят они, молитвенно сложив руки, и в глазах у них отблеск рая...

- А как же Надя?

- Ну, это еще до Нади было. Слушай дальше. Наорали мы на них, накричали, а потом все четверо стали ломать голову, как быть, потому что уже дали погоду, надо лететь, а как же она полетит, если она жить без Веньки не может, а он без нее и подавно...

Потом она все-таки улетела. Написала что надолго запомнит минуты их встречи. Но им повезло, что вовремя дали поду.

- Вот видишь, как важно вовремя дать погоду - усмехнулся Павел. Синоптики бы сказали, что глупость не состоялась по метеорологическим условиям.

- А собственно, чего она испугалась? - Нина. - Каких глупостей они могли наделать?

- Ну как же... - замялся Павел. - Все-таки...

Ах, вот оно что! Ну, знаешь ли, это унизительно - себя бояться. Только, поверь мне, она не испугалась, эта девочка с самолета. Она ведь газеты читает, журналы, а там какая-нибудь Катя или Нюра в три ручья ревет, что она, бедная, поверила, а он, прохвост, ее обманул. Слово такое дурацкое обманул... Поплачет она, признает свой грех, а ей советуют: будь умней, не подходи близко к мужчине, пока ,не узнаешь, какие у него жизненные установки, кто его любимый литературный герой, и так далее. Вот когда ты все про него узнаешь, почувствуешь родство душ и его склонность к семейной жизни, тогда и будет полный порядок. Тогда даже целоваться можно.

- Ух ты! - сказал Павел. : - Прямо-таки металл в голосе.

- Ты подожди. Ничего не металл. Все эти положения ваша стюардесса крепко усвоила и потому испугалась, что, не дай бог, возьмет и полюбит Веньку вот так, без анкеты, а этого не бывает. Не должно быть. Она чувства своего испугалась. И пусть. Не жалко... Ты лучше скажи, как к этому отнесся Венька?

- Он, помнится, сказал, что надо бояться того состояния крови, когда разум бездействует.

- Ой ли! Что-то не похоже.

- Да, верно. Он сказал, что не надо бояться.

Наступила пауза.

Павел стал разгребать золу, чтобы засыпать картошку. Костер вспыхнул огромным, языком и на мгновение очертил его темную фигуру в засученных брюках; рубаха плотно облегала его, а волосы на голове лежали как воронье гнездо.

"Как же нам быть с тобой, - думала Нина, - ведь погоду вовремя уже не дадут... Когда, наконец, поспеет твоя картошка? И когда ты скажешь, что нам пора домой, что у нас еще много дел. У нас с тобой".

- У нас с тобой еще много дел, - сказал Павел, аккуратно прикрыв картошку золой.

Перво-наперво вымыть машину, она изрядно запылилась.

- Так, - сказала Нина. - Заботы собственника. А еще какие дела?

- Еще?.. Видишь ли, я не случайно приехал сюда. Идем покажу тебе одно место. Мне самому надо посмотреть. Если там что-нибудь осталось... Идем!

Он взял ее за руку.

- Господи, ну сумасшедший! Куда мы в такую темень?

- Никакой темени нет, это тебе возле костра кажется. Идем... Мы здесь жили с мамой во время войны, я все тут знаю. Видишь огоньки около леса? Там сейчас дом отдыха, а тогда был госпиталь, мама медсестрой в нем работала. Бомбили нас каждую ночь, и каждую ночь мы залезали в щели...

Они прошли немного редким березняком и свернули на старую вырубку. Луна ярко высвечивала трухлявые пни, дробилась в редких лужах. Павлу показалось, что он только вчера был на этом заброшенном лесоучастке, где когда-то люди, спасаясь от бомб, долбили в уже замерзшей земле эти жалкие убежища.

Совсем рядом светились огромные корпуса нового дома отдыха, а тут, кажется, ничего не изменилось за эти годы. Прямо у края вырубки зиял темный провал. Над ним коряво горбились полусгнившие бревна, кое-где еще прикрытые дерном и ржавой глиной.

Вот здесь это все было. Здесь он впервые увидел зарево над горящей Москвой. Ему было пять лет, и он ничего не понял тогда, только испугался, услышав, как вдруг страшно закричали женщины...

Зачем он пришел сюда? Это ведь не те воспоминания, которые хочется оживить... Наверное, он пришел сюда потому, что детская память хранит и будет хранить до конца дней эти осенние ночи сорок первого, когда, закутавшись во все, что только можно было сыскать теплого, Павел и еще четверо соседских ребят, у которых отец воевал, а мать лежала в тифу, сидели на нарах, тесно прижавшись друг к другу, и в холодной, промозглой тишине слушали старую учительницу Елизавету Евлампиевну, рассказывавшую им "Робинзона Крузо". За ее рассказом не было слышно аханья зениток, но стоило лишь ей умолкнуть, чтобы собраться с мыслями, как сухой, раскаленный треск снова врывался под накат землянки, и ребятам казалось, что небо сейчас раздушит их в этой темной дыре...

- Страшно... Наверное, надо оставить эту щель и показывать людям, чтоб помнили.

- Тем, кто помнит, показывать не надо, - сказал Павел. - Тот, кто не прятался в ней, все равно не поймет...

Они молча вернулись к костру.

- Павел, - позвала она.

- Ну?

- А вдруг у тебя плохой характер?

- У меня хороший.

- Ты храпишь ночью?

- Кажется, нет...

- Я ищу у тебя недостатки. Веня, например, бал лунатиком.

- Никогда он не был лунатиком.

- Нет, был. В детстве. Вообще-то он, конечно, не был, но мне запомнилось, что был. Он себе такую игру придумал для воспитания воли: по ночам забирался на крышу и ходил по самому краю. Потом его отец поймал и стал воспитывать, а Веня говорит: ничего не помню, я лунатик, у меня нервная система так устроена. Отец, конечно, очень рассердился, сказал, что таких балбесов в авиацию не берут, потому, что рисковать надо для дела, а не просто нервы щекотать. Веня выслушал его внимательно и пообещал, что больше рисковать без толку не будет.

- Смотри, какой хороший.

- Ты слушай дальше. Мы жили тогда в маленьком городе, где служил отец. Однажды во время демонстрации он купил мне целую гроздь шаров, я их очень любила и сейчас тоже всегда покупаю себе на праздники. Шары были заглядение, отец украсил их блестящими лентами, все светилось, переливалось, на одном из них был портрет Покрышкина, его прикрепил Венька. Словом, ни у кого ничего подобного не было. Подруги смотрели на меня с завистью и восхищением. Ну, ты представляешь, какая гордая и счастливая шла я рядом с отцом, а у него звезда Героя, ордена, форма, все его знают, все с ним здороваются...