Порог невозврата - Ауэзхан Кодар

Через некоторое время Агзамов ехал в такси с Машей и большим дипломатом, как он полагал, аккуратно упакованных долларов. Агзамову было над чем поразмышлять, он чувствовал себя чуть ли не переродившимся. У него не то что миллиона, никогда лишнего рубля не было, поэтому он всегда жил за счет своего авторитета. А тут, выходит, он впервые разменял свой авторитет на деньги, и, к тому же, он никогда не имел дела с продажными женщинами, а теперь спокойно едет со шлюхой, которая, возможно, еще и шпионка этого несносного Нуриева. Последнее обстоятельство настолько его занимало, что он не стал расставаться с Машей, решив во что бы то ни стало выяснить, кто она такая. А Машу настолько впечатлило, что он спустился с солидным и явно не пустым дипломатом, что она тут же чуть не кинулась ему на шею. Но он хмуро отстранил ее, еще свежи были воспоминания о том, что она, возможно, агентка. Агзамов решительно не знал, что с ней делать, но она, видимо, прекрасно знала, что делать с ним.

– Ну, что теперь в кабак? – весело спросила она.

– В кабак, так в кабак, – не стал возражать Агзамов. Он так устал после этого казино, что ему явно надо было развеяться.

В ресторане

Вскоре они сидели за уютным столиком, и девушка, заказав себе лягушку, умело расправлялась с деликатесом. Ясно, что с лица Агзамова не сходило выражение брезгливости и дискомфорта, как будто он пытался что-то припомнить, или, наоборот, что-то забыть. Однако, легкая музыка, французский шансон, несколько рюмок водки, и, что говорить, очень неплохое меню, создали соответствующее настроение.

В облике девушки было что-то изначально раздражающее, но только здесь, в ресторане Агзамов понял, что его в ней раздражает ее обритость. Девушка была симпатичной, все в ней привлекало Агзамова, – и белое породистое лицо, и широкие бархатистые глаза, и капризно изогнутые черные брови, но стоило посмотреть выше…

– Где Вы так обрились? – поднял он голову к экстравагантной особе.

– Вы, наверно, хотели сказать, где Вас обрили? – рассмеялась девушка. – Нет, это я добровольно.

– И – все же…

– Рассталась с девственностью и обрилась.

Агзамов молча уставился на девушку.

– Меня одноклассники изнасиловали. Их человек восемь было. Сделали свое дело, и бросили в кусты.

– Но… как же ты допустила?

– Мы все обкуренные были. Было так ржачно. Я сначала ничего не понимала.

– А когда поняла?..

– Побежала к себе, заперлась в ванной и обрила себя опасной бритвой. Потому что все началось из-за моих волос. У меня были прекрасные длинные волосы. Коса до пят. Ну и вот. Я достала папину бритву, и пошла чесать по голове. Вместе с волосами струилась кровь. Это было восхитительное ощущение. Состоялась не только дефлорация, но и инициация. Знаете, как у шаманов… Кстати, моя мама занимается шаманизмом.

– А папа?

– Он нас давно бросил. Когда я была еще маленькая.

– И как – совсем не общаетесь?

– Ничуточки. После нас, говорят, вновь женился, но сейчас вроде опять в разводе.

Эта ситуация напоминала Агзамову его собственную, ведь и его можно назвать Дважды Героем Развода, но жена и дети его как-то не волновали. Все это мешало творчеству, а все что мешало творчеству, он отметал прочь.

– Ты не пробовала сама его найти? – спросил он для очистки совести.

– Мне кажется, наша встреча его не обрадовала бы! – вдруг жестко сказала Маша. – Помнишь, того мужика в туалете? С ним могло случиться такое же!

– Так ты его… того? – в ужасе спросил Агзамов.

– Не того, а этого! – рассмеялась Маша. – Он умер просто от любовного исступления. Ему слишком хотелось, а когда слишком хочется, трудно соразмерить свои слабые возможности с неуправляемыми градусами вожделения.

– Да-а-а, – протянул Агзамов, не зная, что сказать на столь откровенные признания. Казалось, для этой особы нет запретных тем, нет чужих и своих, все в одном потоке испепеляющего цинизма. Между тем, ей было где-то лет 20, не больше.

– А… это… Вы, то есть ты, ты где-нибудь учишься?

– В театрально-художественном.

– Ну, то, что ты на художества очень способна, это я уже понял.

– Смотри, какой понятливый! Я, в натуре, учусь. И все говорят, что я очень талантлива. А что касается… э-э… того, чему ты стал свидетелем… ну, там… в туалете… я не проститутка. Я такой женский Робин Гуд – отбираю у богатых и раздариваю бедным. Я вообще считаю, что женщина – это дар богов бедным смертным. Я такой Эрот с вагиной – посредник между богами и смертными. Я немедленно отдаюсь тому, к кому испытываю влечение. А иначе вам, мужикам, не о чем даже было бы и вспомнить. Ведь от жен и даже любовниц устаешь, с проститутками иметь дело пошло. А я могу прийти и могу исчезнуть, иногда с вашими деньгами, иногда с вашим сердцем в кармане.

– Э-э… у меня деликатный вопрос… отчего это тот… в туалете… умер… неужели все, кто был с тобой, умирают. Тогда ты никакой не дар богов, а какое-то страшное возмездие.

– Да, за похоть. Похоть и есть vagina dentata.

– Что, что? – всполошился Агзамов. Казалось, он не верит своим ушам.

– Ну, если тебе так приятнее – звизда с зубами. Замени две передние буквы и будет более чем понятно.

– Но если не похоть, то тогда что тебе нужно?

– Любовь. Хотя бы на миг, но любовь.

– Но разве бывает одноразовая любовь?

– Любовь как семя, однажды посеянное, оно может прорасти.

– Но ты же убегаешь к другому?

– Чтобы сеять любовь дальше…

– А ты не работаешь в органах? – вдруг без перехода спросил Агзамов.

– На это могу ответить только словами Ницше: «Государство – самое холодное из чудовищ»! И у меня всегда есть повод держаться от него подальше.

– Ну почему, ты идеально подходишь для роли шпионки. Делаешь то же самое, шныряешь, где попало, спишь, с кем попало, но за это еще тебе капают деньги.

– Я чувствую как раз, что на меня накапали. Ненавижу эту мужскую привычку оболгать именно ту, которая даже и не думала пускать в свои огороды. Если у тебя всё, я пошла.

– Постой, постой! – всполошился Агзамов, придя в ужас при одной мысли о том, что останется один – без друзей, без связей, без биографии… «А тут хоть какая-та зацепка к жизни, она – мой лысый Харон по потустороннему царству социального дна», – усмехнулся про себя Агзамов, усаживая ее обратно за стол. «А если шпионка, это даже к лучшему. Значит, я все-таки еще кому-то нужен», – додумал он свою невеселую мысль.

Мисс Ноль охотна села на свое место.

– То-то же, понял, что пропадешь тут без меня.

В это время Агзамов, сидящий лицом ко входу, заметил, как в ресторан вошел стройный худощавый мужчина неопределенного возраста. В нем было что-то от креола или мулата. Карие, миндалевидные глаза, казалось, горели. За ним колобком вкатился кучерявый бодрячок в темных очках и в темной же куртке. Девушка тоже заметив вошедших, обрадованно вскочила с места.

– Эй, Такеши, сюда! У нас не занято! – помчалась она к мулатокреолу. Они обнялись.

– Манька-Обманка, как ты хорошо выглядишь, вот так встреча! Откуда ты и с кем? – вопросительно поднял брови тезка Такеши Китано.

– Да я с этим… потом расскажу. Пошли за наш стол, – пригласила Манька-Обманка.

– Неудобно как-то. И потом – тут, смотри, почти весь зал пустой.

– Сейчас варьете начнется, тогда все и припрутся. Нет, лучше пойдемте к нам, вон туда.

«Такеши» задумался было, но бодрячок быстро подхватил его под руку и потащил к указанному столу. Агзамов не знал, как себя вести в этой ситуации. С одной стороны, он никого не приглашал, но с другой стороны, хоть какое-то общение. Его невольную задумчивость нарушил кучерявый бодрячок.

– Извините, уважаемый, можно к Вам?

– Можно, можно, – приветливо закудахтала девушка. – Агзамыч, позволь тебе представить. Это Такен Акинчев, архитектор, умничка и мой друг. А это – друг Такена.

– Ничего себе, – обиделся бодрячок, – что, у меня нет имени или профессии?

Тут в разговор быстро вмешался Такен.

– Чего тут обижаться, она ж тебя не знает. Обращаясь к Маше и Агзамову:

– У него имя и профессия совпадают. Его зовут Саулет, что значит, архитектура.

Вошедшие сели, Агзамов встал и представился:

– Агзам Агзамович Агзамов… Э-э… я…

– Сплошная тавтология, – поморщилась Манька. – А ну, кучерявый, наливай.

Больше до Агзамова никому не было дела.

После первой рюмки за знакомство разговор зашел о том, что Такен вернулся из поездки в Париж.

– Умереть, не встать! – всплеснула руками Манька. – Как я тебе завидую! В музее д’Орсэ побывал? Небось, и «Мулен Руж» посетил?