Дважды любимый - Светлана Макаренко-Астрикова

— Вам это трудно — чувствовать реакцию других? — спросил свою необычную спутницу Турбин, кидая на фигуру девушки заинтересованный, оценивающий взгляд. Взгляд этот не ускользнул от подруги Наташи. «Ловелас несчастный!» — с презрением и досадой подумала она и, чуть заметно усмехнувшись, скривила губы. Но все же — как-то сдержалась, не выплеснула внезапно захлестнувшие ей ее эмоции на тишину пражской улицы.

— Нет. Не трудно. Просто я как бы настраиваюсь на «волну» человека. Хотя, если совсем уж честно, это не всегда получается. Бывает, что я будто запинаюсь, и мне не хватает воздуха, — задумчиво ответила ему Наташа.

— Как это было с Вами сейчас? — с любопытством протянул Турбин.

— А Вам так уж все непременно надо знать? — девушка тихо рассмеялась. — Так и быть, скажу. У Вас очень резкий одеколон. Он сбил меня с толку. Голова от него кружится. А я тогда еще и в пространстве могу потеряться. Это оттого, что я только слышу и ощущаю, понимаете?

— Вы не любите говорить: «не вижу». Сильная дама! — восхищенно проговорил Турбин и крепче прижал локоть девушки к своему боку.

— А Вы — льстец! — Наташа опять улыбнулась. — Никакой тут нет силы. У меня же было время привыкнуть к тому, что я имею только «внутреннее» зрение. Потом к нему добавилась еще музыка. Она заменила мне весь мир. Или почти весь. Так бывает только у сумасшедших. Или гениев. Значит, я — одно из двух. Скорее уж — первое. А впрочем, считайте, как хотите. — Она слегка пожала плечами и поправила шарф на шее. — Это Ваше право.

— Да я никак не считаю. И сам почти такой же, — усмехнулся в ответ Турбин. — Хотя, нет, каюсь, немного грешен — чуть больше музыки мне нравятся красивые женщины. А своей флейтой я занимаюсь с пяти лет. И я в пять лет стал уже настоящим мужчиной, потому что этот инструмент капризен, как женщина. Мои сверстники еще играли в песочнице, а я уже учился ухаживать за нею: протирал фланелью, укладывал в футляр, смазывал замки, чтоб не очень щелкали и не мешали ее чуткому сну…

— Словом, Вы с детства искренне верили, что она у Вас «покруче любой герлы!» — насмешливо перебила его Наташа.

Он опешил, в первую минуту даже слегка замедлил шаг. Потом ошарашено произнес, чуть наклонив голову набок:

— Вы что же, тогда, в зале, все слышали?! Весь мой разговор с Дэном Столяровым?!! Как же это? Господи, ну какой я все-таки болван! — Турбин с чуть показной досадой скрипнул зубами и взъерошил волосы свободной рукой.

— Для Натальиного уха звуковой преграды вообще нет. Она слышит, как камушек об волну трется, как перо у птицы падает, — покусывая губу, чтобы удержаться от злорадного смешка, произнесла Лиля, с укоризной взглянув на незадачливого провожатого. — Иногда я думаю: «черт побери, мы все — ремесленники с ней рядом, нам в музыке и делать то нечего. Все равно же так не сыграем, как она!» Но это, знаете, бывает в минуты большого отчаяния, или, проще сказать, с маленького «бодунчика»! — Лиля опять усмехнулась, в глазах ее блеснул огонек и она, поддразнивая Турбина, чуть высунула язык между влажно блестевших губ. Против воли Никита расхохотался, разводя руками:

— Что это Вы, пани Громова? Я Вам так не нравлюсь?

— Нет, она просто растерялась. Оттого и дерзит Вам, как маленькая девочка, — неожиданно спокойно обронила Наташа. — Хочет защитить меня.

— От кого? — ошарашено произнес Турбин. Он не привык к такой откровенности.

— Не знаю. — Девушка чуть замедлила шаги, коснувшись носком сапожка камешка в трещине мостовой. — От Вас, наверное. Вы же желаете мне понравиться… От того так и бравировали там, в зале. Но Вы то мне тоже понравились! — неожиданно закончила она фразу. — Загадка, но понравились. Ваша дерзость — та же попытка брони, защиты от внешнего. Вы очень ранимы, наверное…

— Вы, что, колдунья? Читаете меня, как книгу. — усмехнулся нервно Турбин.

— Почему? Люди считают, что я просто — выдумщица. Но потом эта выдумка становится правдой. Вдруг. Хотя мне этого и не хочется. Знаете, у меня мама работает в библиотеке. Она как-то рассказала мне секреты чтения книг. И душ человеческих— тоже.

— Да, уж! — выдохнула вдруг с нарочитой досадой Лиля. — Она такие секреты знает, будто у нее на затылке десять глаз. Никуда от нее не спрячешься. Ведьма она, вот кто. Точно!

— Вы совсем ничего не видите? — неожиданно для себя спросил Наташу Турбин.

— Нет. — Спокойно ответила она и вдруг крепче сжала его и Лилькин локти. — Осторожнее, идите, здесь неровно. Камень меняли, наверное, то ниже, то выше. — И внезапно продолжила:

— Когда я спокойна, сосредоточена, и мне никто не мешает, то вижу нечто смутное, как в белом молоке, тумане: углы, силуэты, тени. Но это бывает редко. Врачи называют это остатками периферийного зрения.

— Ничего нельзя предпринять?

— Они все говорят, что это необратимо. — Девушка вдруг резко остановилась, глухо закашлявшись. Лиля, до тех пор молчавшая, стала щелкать сумочкой в поисках платка и заворчала:

— Ну, Кит, чудо ты гороховое, ей-богу. И кто за язык тебя тянет? Уже молчал бы себе восвояси. К чему оно, твое любопытство, не понимаю! — Она, наконец, достала из сумки платок, протянула Наташе и открыла двери кафе, к которому они подошли.

— А ты знаешь, Лилька, я вдруг подумала, — усмирив кашель, выдохнула девушка. — Не нужно мне оно, зрение… Я с ним стану, наверное, несчастнее, чем я есть…

Лиля ошеломленно присвистнула:

— Вот тебе на! Приехали! Ты что, подруга, с ума сошла?! Бросаешься такими словами!

— Нет Лиль, ты не поняла, просто есть же закон Космоса: за все нужно платить. Мне даровали музыку вместо взгляда на мир обычным способом? Вот я на него музыкой и смотрю.

— Вы боитесь, что Ваш дар пропадет, если Вы снова будете видеть? — Осторожно передавая пальто девушки швейцару, Турбин снова взял ее под руку. С другой стороны ее локоть бережно поддерживала Лиля. Они, все трое, шли по уютному, выдержанному в готическом, средневековом стиле, залу маленькой пражской кофейни, насквозь пропитанной запахом имбиря и корицы, ванили и муската.

— Конечно. Ведь в мире все взаимосвязано! — убежденно произнесла Наташа.

— Натка, это несправедливо, твой закон Космоса нужно выкинуть в Галактику Млечного пути, если он так работает! — продолжала возмущаться Лиля, отодвигая стул для подруги — Не забивай себе голову всякой ерундой! Ты просто с романтикой своих образов расстаться боишься: прозреть и увидеть не то совсем, что себе нафантазировала. Признайся?

— Лиля, да у меня же нет образов! Ну, или почти нет. Я начала слепнуть с трех с половиной лет, не забывай! В это время ребенок едва только начинает запоминать себя и весь мир. Внутри своей души я вижу теперь только цвета и слышу запахи. Вот ты для меня, например, пахнешь ванилью и вишневым ликером.