Дважды любимый - Светлана Макаренко-Астрикова

— Здесь не хватает еще двух скрипок, пан Карел, и нужно записать в середине: una сorda. А я устала и не смогу повторить Вам то, что только что сыграла! — с отчаянием проговорила девушка, силясь улыбнуться.

— Я записал, дитя! — пан Януш осторожно приблизился к Наташе и погладил ее по голове. — Не бойся, мы все услышим. Но скажи нам, как ты можешь это?! — Пан Януш развел руками.

— Не знаю. Я просто это слышу. Уже так поздно. Я, наверное, встревожила всех Ваших соседей. Жаль, что нельзя было задвинуть педаль.

— Задвинуть! Хм! И что это будет за звук?! — вмешался в разговор пан Карел. — Еще не ночь, пусть музыка живет!!

— Особенно, такая, как эта! — Внезапно раздался в дверях голос Лили. Она стояла на пороге, боясь войти и нарушить еще не уснувшее до конца очарование мелодии — Натка, что ты опять играла?

— Мой сон. Только в звуке. Я не знаю, удалось ли передать падение с высоты и мое желание покоя. И потом еще — пульс цветка. Такой сильный, горячий.

— Наверное, он был красного цвета? Красный — всегда горячий.

— Не знаю. Наверное, да, это и есть ощущение красного — тепло, пульс. — Наташа тихонько постукивала кончиком туфли по паркету, словно отбивая ритм.

— Это — соната? Твоя музыка? — продолжала тихо расспрашивать удивленная Лиля.

— Нет, скорее, этюд. — Наташа вскинула голову, опять дунула на непослушную прядь волос. Детский и легкий этот жест был ее устойчивой привычкой, ее тенью, ее образом, а, быть может, и ее сутью, выраженной внешне. — Пан Януш, у Лили есть бумага. И там еще ноты пьесы, которую я играла в магазине… А пастушка цела? — внезапно вспомнила она.

— Вот. Все здесь. — Лиля осторожно щелкнула футляром кларнета и поставила на рояль розово-белое великолепие Севра, положив рядом несколько смятых листков, торопливо исписанных нотными знаками.

— Что это? — Изумленно уставился на бумагу знаменитый дирижер, машинально читая партитуру, как книжную страницу или бросившийся в глаза газетный заголовок — Это есть музыка для старого клавесина? Моцарт? Глюк?

— Это менуэт мадам Помпадур. Я его сыграла в магазине. Там есть старый клавесин. Мне за игру подарили пастушку. Так было приятно. Пани продавщица даже вспомнила Харви Клайберна. Но это — из вежливости. Я ошиблась в арпеджио и нужно несколько раз дать флейту во вступлении, тогда станет полно, правильно, как здесь говорят, «красно».

Оба профессора переглянулись:

— Дитя мое, Вы устали. Зачем же это Вам править старую пьесу Амедео или Кристофа — Виллибальда? — мягко возразил девушке пан Карел.

— Нет. Она вовсе не старая. Моя. Я ее играла в магазине. Услышала и играла. Если Вы разрешите сыграть со мной моему другу, то это можно подарком для публики дать завтра. Хоть и в антракте.

— Завтра мы играем «Второй концерт для фортепиано» Моцарта, — махнул рукой пан Свобода. — Я Вам принес бумаги для продления контракта еще на год. Вы знаете, пани Ивинская, что Вами заинтересовался этот мистер Рейн, дирижер из Америки? Всерьез. Завтра он будет на концерте в филармонии. Вот бумаги — пан Карел направился было к старинному ломберному столику возле окна, но на полпути остановился. До него только сейчас дошел весь смысл сказанного Наташей.

— Матерь Божия, честна! — Он взъерошил волосы, прижал ладони к щекам, — Пан Ииезус! Я еще такого не знал на своем веку. Вас Бог поцеловал, дитя мое, когда Вы родились! И еще с какой любовью поцеловал!

— Это мне все вместо глаз! — вздохнув, ответила Наташа. Она сидела боком, свободно повисшей рукой перебирая клавиши инструмента, и в комнате все время словно звенели и прыгали горошинки, музыкальные драже. — За все ведь нужно платить. Я и заплатила.

— Может, не стоит жалеть, дитя? Что сей бренный мир? Мышья возня, не более того. — Осторожно и чуть растерянно проговорил пан Карел, гладя ее плечо.

— Я ей и то же все говорю. Ей нужда есть много беречь свой Дар. Это все — дорогого стоит. Мир должен замереть, чтобы слышать ее. Она в своих пальцах держит его, с Божьей помощью. — вступил в разговор профессор Моравски, сдержанно кашлянув.

— Вы правы, милый пан Януш, — Наташа чуть усмехнулась, пожала плечами. — Только ставка больно высокая… Не надо утешений. Контракт с Богом обсуждению совсем не подлежит, правда? А что, кстати, есть в моем земном контракте?

— Серия концертов с Пражским филармоническим на год. Летом — гастрольный тур в Вену и Париж. — Лиля, чуть нахмурив брови и наморщив лоб, чтобы удержать колючие спазмы в горле, вчитывалась в контракт на английском языке, переводя с листа, бегло и безошибочно. Голос ее звучал чуть глуховато. — Филармония оплатит все твои расходы на жилье, медицинскую страховку, стажировку, персонал, инструменты, даже телефонную карту и абонемент библиотеки!

— Это все есть черновой лист. Не оговорены еще и проценты сбора с концертов. Их должна указать пани Ивинская сама. И свои условия тоже. Какие она захочет. Дни репетиций, отдыха, персонал для сопровождения, шофер, авторство музыки, все, что ей необходимо. Мы согласны рассмотреть ее требования в любом случае.

— Мне нужна студия с инструментом на первом этаже, аппаратура для записи, шофер, комфорт в доме и тишина два — три дня в неделю. Раз в полгода — отдых на море, неделю — две. Это все, пожалуй. Хотя нет. Могу я, пан Свобода, особо просить Вас? — нерешительно проговорила девушка, затаив дыхание. Лиля, стоявшая около, чуть приподняла бровь от удивления. Она впервые видела подругу в таком волнении.

— Да. Если я могу что-то сделать, то — с радостью, для Вас.

— Флейтист. Никита Турбин. Вы его знаете?

— Да. Талантливый юноша. Хотя музыка, по молодости нрава, у него чуть дальше, чем нужно, — кивнул головой пан Свобода — Вы хотите вместе с ним играть? Пани Лилию, мы, разумеется, оставим при Вас и так.

— Пан Карел, я пока еще не знаю. Только несколько репетиций. Если он Вам не подойдет, Вы вправе будете его отстранить.

— Это пока думать не нужно. У нас строгая дисциплина. Вы его оцените, а если что и будет не право, то он и сам все поймет. Пока же — думайте над контрактом, если все — добре, то подпишем у юриста тот вариант, который Вам будет хорош…

А листы музыки Вашей оформим, как есть они дипломные работы для стажировки. Пани Ивинская не против? Добре часом? — Знаменитый дирижер улыбнулся и тепло сжал руку девушки в своей ладони.

— Нет, что Вы! — Наташа удивленно вскинула подбородок, расправила плечи. — Мы с Лилечкой обязательно сделаем копию для ректората. Спасибо, пан Карел. Вы так добры. Я думала Вам вовсе не по нраву мои фантазии и мелодии. Так, пустая забава!

— Как же то может быть?! Я еще не совсем одряхлел и глухой, чтобы не понимать, что есть такое талант и гений! — замахал протестующее руками пан Свобода. — Что Вы так знаете плохо обо мне? Обидно! В шестьдесят восьмом, в мае, я был только студентом… Правда, я видел танки на площади, но музыка для меня — превыше. Сорок лет прошло, давайте не вспомним старых обид?