Моя политическая биография - Эдуард Лимонов

Так что, последующие поколения, вот вам картинка: стоят отцы-основатели и хохочут в лужах грязной канализационной воды. Это был 1995 год. А всего через шесть лет события совершатся очень трагические. 10 июля, сидя в кабинете полковника Игнатьева, заместителя начальника тюрьмы, узнал от пришедшего меня посетить депутата Алксниса о том, как сидят политзаключённые национал-большевики в Риге. Соловей, Журкин и Гафаров добились статуса политзаключённых. Они сидят все трое вместе, в одной камере. Они мужественно отказались от выдачи в Россию, требуют вначале пересмотра приговора. Срока у Соловья и Журкина огромные, по 15 лет (у 17-летнего Гафарова — пять), потому отказ от перевода в Россию, где почти наверняка их или освободят, или заменят заключение условным наказанием, — акт большого мужества. Эти наши ребята уже профессиональные революционеры.

Из тех людей, кто основал партию, держится НБП только Летов. Хотя он ссорился с нами, отходил в 1996 году, но те, кто основал с Лениным Российскую Социал-демократическую партию, также не остались навеки, не говоря уж о тех, кто в 1895 году основал «Союз за освобождение рабочего класса». Где они, как их звали? Партия — это коллективный труд, тяжесть партии несут на своих плечах попеременно, сменяясь. НБП вначале нёс я, и мне помогали Дугин, Рабко, Летов — все мы тащили партию. Но из небытия приходят другие — подошли Соловей, Журкин, Сергей Аксёнов — он сидит в этом же каменном мешке, что и я. Я нёс партию с ними и с Ниной Силиной — она кроет следователей матом, иногда я слышу её смех на прогулке. «Принцесса прыгает», — обронил загадочно солдат.

Отцы-основатели? Хорошо, что они были. Хорошо, что выпестовали дитя, шептали ему интеллектуальные завывания, — колыбельной служила легенда о людях «длинной воли». Дитя чуть подросло, — ему рассказывали отличные сказки о бароне Унгерне, о Че Геваре, о Гитлере, кормившем мышей в казарме, отличные сказки о похищении Альдо Моро, о подвигах Ленина и Муссолини.

Дитя бегало по Бункеру, свободное и безумное. Его называли Национал-большевистская партия. Однажды интеллектуал и эрудит Саша Дугин взглянул на Дитя и увидел Монстра. Монстр испугал отца-основателя, хотя у ребёнка был лоб господина Дугина. И что-то ещё от него — может быть, уши…

Где-то уже в начале 1996-го Бункер принял свой настоящий вид — белые стены, чёрные рамы окон, чёрные плинтусы и полы. Полы изначально были окрашены в чёрный цвет. После многих кованых башмаков и мойки полов — полы стали серые. Лучшим бункерфюрером и навсегда недосягаемой вершиной был Максим Сурков. Но в 98-м, когда Суркова сманил Дугин, наш Бункер потерял свой блеск.

В Бункере были проведены несколько выставок экстремального искусства, среди них знаменитая «Экстремизм и эротика», где Миша Рошняк упаковывал меня и Елену Бурову как египетскую пару супругов-фараонов в бинты и поджигал всё это под экстремальную музыку: ударял в железные листы композитор Тягин и пели лучшие underground artitsts. Все эти сборища, надо отдать ему должное, организовывал Дугин. Меня больше интересовала революционная работа с людьми.

Саша никогда не давал ни единого рубля на газету «Лимонка» и никогда не помогал с её распространением. Я доставал деньги сам, выпутывался сам. Обиды у меня на него не было. Предполагалось, что он выпускает журнал «Элементы» и даёт статьи в «Лимонку», и это и есть его контрибуция. Но если учесть, что в «Лимонке» он получил возможность регулярно каждые две недели высказываться на любые темы, то есть получил трибуну, то его партнёрство со мной было очень выгодным ему. А когда, сломив моё сопротивление, Дугин наладил ещё и продажу своих (а потом и чужих, якобы рекомендованных им) изданий, то его дружба со мной стала ещё и прямо доходным предприятием. Это было уже время издания «Основ Геополитики». Дежурному вменялось в обязанности ещё и продавать дугинские книги, объявления о продаже его книг давались в каждом номере газеты. Ребята получали определённые проценты с продажи книг, но я заметил, что они стали слишком заинтересованно относиться к продаже. И мне это не понравилось. Считал, что торгующим нет места в храме. У меня самого были далеко не блестящие дела в ту пору, мои книги печатали мало и неохотно. Но мне и в голову не приходило как-то приспособить Бункер для торговых целей. Я считал, что штаб центральной организации партии негоже использовать в целях торговли. Я понимал, что ни одно издательство Дугина печатать не станет, что он обречён издавать себя сам и продавать себя сам. В конце концов эта торговля в храме привела к конфликту, не между мною и Дугиным, а между частью нацболов и Дугиным. Но об этом — ещё не скоро. Пока мы мирно развивались. Сидел в Бункере дежурный. Лежали на столах номера «Лимонки». Каждую вторую среду я сам ездил за газетой. Вначале, за первыми десятью номерами, в Тверь, потом, когда хозяин повысил цену сразу втрое, не предупредив нас, мы перебрались на улицу шпиона Зорге в «Картолитографию» и печатали там газету, если не ошибаюсь, до 37-го номера. (Или 33-го? Подшивки под рукой нет — здесь тюрьма, руку за подшивкой не протянешь.) Именно эти номера с 10-го до 37-го или 33-го — шедевр радикальной политики и полиграфии. Бумага шла на них негазетная, толще — зеленоватая, фактурная с волокнами, или белая, почти глянцевая. На такой бумаге отлично смотрелись работы Лебедева—Фронтова. Машину, возить из типографии газету, нам безотказно давал Валентин Викторович Погожев (умерший в 2000 году, он у меня запёчатлён в «Книге Мёртвых» вместе с Костей Локотковым в главе «Они будут нас ждать под сводами национал-большевистской Валгаллы»), зав. автоколонной МТТ. Он любил нас.

В Бункере ребята царили сами. Лишь иногда я вмешивался и наводил порядок, подправлял традиции. Так, во время периода строительства, возник обычай совместного обеда, во время которого я разрешал немного выпить. Обычай этот плавно перетёк в совместные застолья по случаю больших праздников. Долго этот обычай не продержался в нашей среде, я его вскоре прекратил, так как однажды мне пришлось, отколов от бутылки дно, с «розочкой» выставлять юных придурков и не очень юного психа — фотографа Диму Невелёва.

Постепенно сложились и традиции лекций. Их читали как приходящие со стороны, так и свои. Так просвещал нас некоторое время специалист по левым движениям Алексей Тарасов, бородатый человек в палестинском платке, с палочкой. Единожды или дважды читал лекцию Александр Колпакиди. Его знания о РАФовцах и Красных Бригадах меня тем более удивили, что выяснилось, — он не знает иностранных языков. Впоследствии я даже останавливался у Колпакиди в Питере вместе с охранником Разуковым. У него отличные жена и двое детей. Но основным нашим лектором всё же был Дугин. Хотя он и взялся читать только тогда, когда заметил, что у нас множество партийцев. Его лекции заранее объявлялись в газетах и потому приходили во множестве «не наши». Художники, женщины буржуазного типа, пахнущие духами мужчины.

глава IX. Партстроительство

Я сейчас разъясню раз и навсегда проблему с днём рождения партии. 8 сентября 1993 года — дата регистрации Московского отделения Национал-большевистской партии — не может считаться нашим днём рождения. Почему? По простой причине: тогда не существовало даже московской группы. И хотя я подписал в ночь с 20 на 21 сентября обращение политических партий к Президенту Ельцину от Национал-большевистской партии, это не более чем жест сопротивления. Впоследствии, сразу после путча, подлый «Московский комсомолец» опубликовал на первой странице и Обращение и подписи, где моя подпись стоит рядом с подписью генерала Титова от Фронта национального спасения. Я горжусь тем, что поставил свою подпись в ту роковую ночь на правильной бумаге: Ельцин угробил Россию. Он уничтожил завоевания диссидентов и демократов, он убивал националистов, а в довершение всего поставил над нами человека из прошлого — Путина. Однако днём рождения Национал-большевистской организации должен, думаю, по праву считаться день выхода первого номера газеты «Лимонка». Ведь на самом деле «Лимонка» сделалась «наше всё»: наша программа, наш учебник политики, наш сборник легенд, наш устав партийной службы. Потому днём рождения партии я, её первый председатель и единственный живой отец-основатель, объявляю 28 ноября 1994 года.

Выборы 1995 года, когда Дугин был зарегистрирован кандидатом по 210-му округу в Питере, а я — в Москве, на северо-западе столицы, я подробно и красочно описал в «Анатомии героя». Там есть и Лиза в жакете от мух, посетившая со мною два-три предвыборных митинга. У нас было мало шансов выиграть: председатель радикальной партии с неизвестными пенсионерам целями и философ — друг рафинированного, гениального авангардного музыканта Курёхина — на что мы могли надеяться? Но никто не мог помешать нам пытаться. Не следует думать, будто мы, лидеры, отцы-основатели, пользовались привилегией быть выдвинутыми. Я помню, что мы благословляли на подвиг региональных руководителей партии. Другое дело — что немногие смогли. Красивый, высокий, рассудительный Дима Волков из Екатеринбурга не сумел организовать сбор подписей, ещё двое других руководителей сошли с дистанции на стадии сбора подписей. На деле привилегия оборачивалась тяжёлым трудом. Следовало: