Полежаевские мужички - Леонид Фролов

— Ну, а какой, раз не первый? — не унималась бабушка.

— А по правде, дак второй только… Сначала не я обзывался, а потом уж я.

— Ох ты, «не я-а», — сказала бабушка, опрокинула велосипед на землю и пошла за крапивой, — зато ты самый надоедливый был…

Тишка мгновенно разгадал ее замысел, осушил рукавом под носом, невежливо показал Сережке язык и припустил к дому.

Бабушка пригрозила:

— Ну, прохвост, пого-о-ди! Заявишься к нам… — И уже для всех говорила: — Всякий труд уважителен. Ни над какой работой смеяться нельзя.

Сережка по ее голосу понял, что у нее на Тишку нет никакого зла, что она ради шутки устроила этот розыгрыш и что у нее сегодня расхорошее настроение. Да и в самом деле, за что на Тишку сердиться? Тишка маленький, бестолковый, осенью только в первый класс пойдет. А дразнился он без всякого умысла. Другие ребята засмеялись, и он подхватил, как попугай. Теперь вот, после премии-то, никто и словом не попрекнет Сережку. А раньше Сережка сам себя и то стыдился. Ну-ка, не позор ли, за женское дело взялся — коров доить. Будто мужской работы в деревне нет — около машин крутиться или топором на стройке стучать. Сережку же к лошадям да коровам тянуло.

Нет, не зря бабушку председатель благодарил. Велосипедом не Сережку надо было премировать, а ее. Только какая бабушке от велосипеда услада? Сережке бы и отдала его все равно.

А началось-то с нее все…

Прошлым летом Сережкину маму увезли в район на совещание передовиков сельского хозяйства. Доить коров вместо нее занарядилась бабушка. Сережка за ней и увязался.

Бабушка сначала будто и не замечала его. А потом уж, когда поле прошли и по лаве перебрались через реку на другой берег и когда вот уж она, ферма, взберись на взгорок да заходи, бабушка Ульяна оглянулась и всплеснула руками:

— Ой, а ты-то куда?… Нет, Сережа, пока не стемнело, поворачивай домой.

— Ага, поворачивай, какая умная! — не согласился Сережка. — А дома-то еще темнее будет.

— Дак ты у меня не в кормушках же ночевать станешь. Я ведь долго прообряжаюсь.

— Долго, зато без долгу, — по-взрослому отшутился Сережка, не отставая от бабушки.

Уж он-то знал, что бабушка Ульяна поворчит, поворчит да сама же и возьмет его за руку. Не первый раз.

— Сережа, ты ведь маленький, — не сдавалась бабушка. — Руки надсадишь. Ну-ко, легко ли коров-то доить!

У него тогда еще и в мыслях не было — под корову садиться, — а она уж вела разговор такой, будто он каждый день только то и делает, что на дойку бегает. Сама же, выходит, и натолкнула его на мысль.

Сережка сначала не решался попросить у нее подойник. А натаскал в кормушки травы, сменил у коров подстилку, и вроде бы делать стало нечего. А бабушке еще оставалось доить пять коров.

— Бабушка, давай помогу, — предложил неуверенно.

А она как должное приняла, не заметила даже его растерянности.

— Ты, Сережа, под Ульку-то не садись: Улька тугомолокая, не продоишь ее… А вот Красотка у меня хороша… У этой к вымени не успеваешь притрагиваться, молоко само струйкой бежит.

Бабушка подставила к боку коровы скамейку, подала Сережке ведро:

— Ну, садись.

Ведро было широкое, меж колен умещалось с трудом. С ним, с пустым-то, мука сидеть, а полное не удержать ни за что. Верхний срез подойника доставал Сережке до подбородка — и вымени из-за ведра не видать, хоть на ощупь работай.

— Ну, доярочка-то у нас какая! — засмеялись во дворе женщины.

И Сережка сник: узнают теперь ребята, не дадут и проходу.

— Нет, бабушка, я не буду, — встал он со скамейки.

— А чего такое? — не поняла она.

Доярки сначала смолкли, а потом навалились на Сережку:

— Ага, тяжелым наш хлеб показался? То-то… Вы, мужики, всегда так: что потяжелее — бабам. А сами — за баранку, там знай крути, а машина и без вас дело сделает.

— Да что вы, бабы, на него напустились? — заступилась за внука бабушка. — Он у меня от тяжелого никогда не бегал. Если хотите знать, так он и дома доит корову. И еще побойчей меня у него выходит.

Тут бабушка не привирала. Дома Сережка если не каждый вечер, то через день — это уж точно — замещал бабушку во дворе; ей надо то квашонку замешивать, то полы мыть, а Сережка всегда свободный. Да ведь дома, кроме бабушки, его под коровой никто и не видел, а на ферме он сразу попал на глаза всей деревне — хоть сквозь землю теперь проваливайся.

— Побойчей, говоришь? Ну, дак, а в чем дело тогда? — спросили доярки.

— Ведро велико-о, — стал оправдываться Сережка.

— Ну, это не беда… А мы уж думали, спасовал…

Сережка покосился на бабушку: и она заодно с женщинами посмеивалась.

— Ой, Сережа, — сказала она, лукаво прищурившись, — про ведерко я и забыла совсем… Из ума ну-ко выпало… Есть ведь у меня маленькое…

Она побежала в молокомерную и притащила оттуда светлый подойник — на пять литров всего: хорошую корову начнешь доить, так прерываться придется. С таким не под корову — под козлуху впору садиться. Но для Сережки это ведерко знакомо давно. Он ведь дома с ним и ходит во двор.

— Бабушка-а, да это же…

Она не дала договорить, перебила:

— А это я под бруснику, Сережа, брала. Думала, в березнячок зайдем на обратном пути… Да темно уж будет.

Сережка снова сел под Красотку.

А доярки ждали, не уходили. И советы еще подавали со всех сторон:

— Сережа, ты руки-то в молочке обмочи, легче будет доить…

— Сережа, ты кулачками дой, кулачками…

Бабушка же, как курица-наседка, его защищала:

— Да будет вам! Али не слышите, что подойник уже звенит? Советчики выискались… Своих учите!

Сережка быстро назвинькал ведро, а у бабушки уж приготовлен и молокомер — слил да снова уселся.

— Бабы, вы только не рассказывайте никому, — будто прочитав Сережкины мысли, попросила бабушка женщин.

Ну, а у женщин теплая водичка разве во рту удержится? На другой же день и растрезвонили по деревне: Сережка Дресвянин, как заправская доярка, с коровами управляется. Конечно, и до ребят дошло. А уж попало им на язык — пропащее дело: не успокоятся, пока тебя не изведут вконец. На улице встретят — «Доярка!», в школе не потрафил кому-то— «Доярочка!». Одним словом, «Баба!».

Так Сережка, чтобы быстрее отстали, в открытую стал на ферму ходить. Подойник на руку — и пошел. Ни дня не пропустил, ни зимой, ни летом. Мать семь коров подоит за вечер, и он семь. Не отставал от нее ни на шаг.

— Ну, Сережа, уж не дояркой ли будешь? — улыбалась она.

А бабушка поправляла:

— Пошто дояркой? Он и на зоотехника выучится. Ну-ко, такие хорошие отметки носит. Все «пять» да «пять»… Он им, дразнилыцикам, еще нос утрет!

Тишку-переполошника, не такого уж и прицепливого дразнилыцика, бабушка однажды сцапала за ухо:

— Вот я тебе «доярочку»-то сейчас покажу…

Тишка заверещал, как баран недорезанный, и вывернулся, сбежал.

А у бабушки с тех пор занозой засело в мозгу: он, Тишка, — главный дразнилыцик. А какой он главный? Так, подпевала, не больше. Дак подпевала-то неопытный: другие и больше орут, да не попадаются, а он только рот откроет — и влип.

Теперь, с велосипедом-то, Сережке не страшны никакие дразнилки.

Да и язык не повернется теперь у ребят дразнить. Умрут все от зависти.

Сережка заметил, как у Тишки-переполошника заблестели глаза, когда тот увидел велосипед, который бабушка вынесла на плече из клуба. Тишка даже красный глазок на заднем колесе вроде бы нечаянно, но потрогал. И когда ребята хором заканючили: «Дай прокатиться», Тишка тоже, не веря в успех, просил. И уж если б не бабушка, Сережка в первую очередь дал, конечно б, ему, Тишке. А бабушка и не посмотрела ни на кого: держите карманы шире, даст она вам! Но ведь, в конце-то концов, Сережка над велосипедом хозяин, не кто иной. Правда, сейчас заикнись попробуй — бабушка сгоряча и от Сережки премию спрячет. «Ах, — скажет, — они дразнили тебя, измывались, а ты же им и даешь, ну что за характер у человека!»

А теперь велосипед стоял у крыльца. Сережка любовался на него издали, и ему нравилось в нем все: и что он не какого-нибудь зеленого, а вишневого цвета, и что узор на колесах волнами, и что руль изгибается круто вверх, как оленьи рога, а не свисает ухватом.

Сережке почудилось, будто за углом что-то отрывисто прошуршало. Он даже увидел, как в сточную канавку засочился песок.

— Кто там? — обеспокоенно окрикнул Сережка.

А бабушка возмущенно захлопала руками:

— Ох уж мне эта шантрапа!.. Саранчой сейчас налетят! Им волю дай, так и железо изгложут… Чует сердце мое, недолго ты накатаешься на своей премии…

— Ну и что… Новую заработую, — беззаботно сказал Сережка.

— Ишь ты, — удивилась бабушка. — Бойкий стал. (За углом что-то снова треснуло.) Эй, кто там у избы зауголки вышатывает? Выходи на свет.