Полежаевские мужички - Леонид Фролов

Володька уже на ходу вырядился в шубу, рукава вывернул. На голову шапку нахлобучил, тоже кверху овчиной. Щеки, лоб, нос сажей вычернил — только зубы белели. И Митька опять подумал, что напрасно они затеяли этот розыгрыш. Таких уродов и не в лесу встретишь, в деревне — так и то испугаешься. «Ну, в случае чего, я первым голос подам», — решил он, облегчая себя вздохом.

Володька уже перемахнул через изгородь и нетерпеливо подзывал Митьку рукой: быстрей, мол, быстрей, а то упустим его из виду.

Да, в шубе было не сладко, пот уже бисером выступил на лбу. А пока до березняка добежишь, весь упаришься, будешь мокрый, как после бани.

Они сговорились обойти Алика с флангов и спрятаться у канавы, уже давно затравеневшей, обсыпанной брусничником. Канава была прорыта когда-то для осушения торфяников. Там Алик непременно замешкается, отвлеченный от поиска грибов пурпурными ягодами брусники, которые так и просятся в рот. Но бежать до этой канавы не близко.

— Может, лучше не устраивать засады, а красться за Аликом по пятам?

— Да ты что? — от обиды, что Митька такой несообразительный, Володька чуть не поперхнулся. — Он же обернется и ноги твои увидит. А ноги-то не в меху… Сечешь?

— Секу, — вздохнул Митька, пригибаясь к земле: поле было ровное, и они бежали по нему, как по ладони.

В березнячок заскочили, там уже проще, там есть где спрятаться. Березнячок хоть и тянется узенькой полосой, но места хватит, чтобы маневр сделать, чтобы обход совершить. А ну, Володька, поддали жару! Где ползком, где перебежками обошли Алика, отступили в глубину зарослей.

А вот она и канава. По дну ее сочился пенистым квасом неторопливый, едва живой ручеек. На будыльях прошлогодней иссохшейся таволги, топорщившейся на дне канавы, стожками засохла розоватая пена — свидетельство того, что ручей бывает и шумным и говорливым.

Володька перемахнул канаву, зацепив ногой вершину сиреневого стожка, и сухая пена снежным сеевом полетела за ним, утягиваемая порывом воздуха. Митька с тоской взглянул на пламенеющие бордовой брусникой стенки канавы и тоже прыгнул. Тешить себя ягодами было не время. Но все же по эту сторону канавы можно было перевести дыхание: Алик шел где-то сзади. Теперь только бы не просчитаться, угадать, где он пойдет. На всякий случай березнячок надо обхватить по ширине, насколько возможно. Одному с левой стороны залечь, другому — с правой. Если что, так можно ползком переменить позицию.

Алик все же не дал им опомниться. Он, беззаботно поколачивая прутиком по корзине, шел по усыпанной солнечными зайчиками тропе, попинывал подозрительно бугрившуюся листву. Проверяй, проверяй, белые тут из земли прут, тебя дожидаются. Но Алик, видно, на белые не очень-то и рассчитывал, потому не брезговал и сыроежками, да такими лохматыми, что они у него в руках крошились.

Он спустился в канаву неподалеку от Вовки и, конечно же, как загонщики и рассчитывали, не смог вылезти из нее, пока не обобрал ягоды.

Митька по-пластунски переполз поближе к Володьке и из-за соседнего куста стал наблюдать за Аликом.

Сначала наверху показалась корзина, а потом котенком, на четырех конечностях, едва не мурлыча от удовольствия, выбрался Алик. Он встал, отряхнул налипшие на ладони листья и, повесив на руку корзину, двинулся дальше.

Алик не поравнялся еще с кустом, за которым прятался Вовка, но подошел уже к намеченному рубежу расправы, и Володька злобно зарычал, выкатился на тропу, поднял мохнатые передние лапы (а сам стоял на коленочках, ноги из-под шубы показывать боялся: они же не в рукавах!), заколошматил лапами воздух.

Алик, бледнея, бросил корзину. Вовка-то рассчитывал, видно, что он побежит, а Алик грохнулся на землю и лежал, затаившись, не шевеля ни рукой, ни ногой.

Батюшки, испугался Митька, да что они с Володькой наделали? Еще отдаст богу душу…

Нет, один глаз у Алика моргнул, зыркнул на мохноногое чудище и закрылся. Знает, видать, что на дикого зверя нельзя смотреть пристально: пристальный взгляд воспринимается как вызов на бой.

И все же Володька — от греха подальше — отступил назад. Глаз снова открылся, а сам Алик лежал, не шевелясь, будто мертвый. Глаз выискивал, куда спряталось чудище. Алик лежал долго, Митька уж снова обеспокоился, все ли с ним ладно. Но Алик приподнял голову, уперся руками о тропку, даже корзину подтянул к себе.

Володька завозился в кустах, и Алик снова грохнулся на тропинку, как мертвый.

Начитанный мальчик, ничего не скажешь. Это он изображает рассказ из книжки, как мальчик медведя перехитрил, притворившись покойником. Медведь понюхал притвору и ушел. Но Володькин-то медведь не дурак, его на мякине, как воробья, не проведешь. Он же тебя корягами забросает.

Корягу, конечно, не вывернуть, да и нет их в березняке, но палками, прутьями покидаться можно, из опавших листьев фейерверк устроить не сложно…

Володька, хрипло рыча, треща валежником, ринулся подбрасывать вверх листья, палки, комья земли.

Митька поддержал его утробным рычанием и тоже завьюжил над собой листьями.

Алик, почуяв второго зверя, вскочил и — без корзины — бросился убегать. Видно, не знал, что два медведя с одним покойником делают.

Вот бы сейчас Алику прокричать вдогонку: не умеешь с товарищами дружить — научим, не хочешь — заставим. Но, к сожалению, медведи человеческими голосами до сих пор не кричат.

* * *

Да-а… А Алик все-таки оказался впечатлительный мальчик… Прочувствовал, что произошло. И хватило ума сделать верные выводы.

— Еще бы не хватило, — самодовольно усмехался Володька, — если убежал без корзины, а корзина сама из лесу пришла и перед окнами у Алика на черемуховом сучке облюбовала местечко. Все грибы в целости и сохранности… Мало того, еще откуда-то — на полкорзины! — и ядреный боровик затесался.

Тут уж, конечно, и самому непонятливому все станет ясно. А Алик все-таки был человеком сообразительным.

При встрече с Митькой поздоровался первым, не заискивая, не теряя достоинства.

Митька, сохраняя невинность в голосе, спросил:

— Ну как, Алик, белые грибы в березняках?

У Алика не дрогнул на лице ни один мускул. Подумал, сказал:

— A-а, какие там белые… — усмехнулся, добавил: — Медведи все белые вытоптали.

Митька сделал вид, что не понял намека.

— Да ну, в березняки, кроме зайцев, никто не забегает.

— Не скажи, — возразил Алик и подмигнул Митьке, — из овсов иногда приходят.

— Ну, те, что по овсам ходят, человека не трогают. Так, порычат для острастки немного и вернутся в овсы.

Алик промолчал. Митька даже не ожидал от него такого миролюбия. Никаких упреков. Полежаевские леса не проклятые. Улумбек — не пуп цивилизованной Вселенной. Совсем другой Алик стоит, не выпендривается, не хвастается, не поучает. С таким, как говорится, хоть сегодня в разведку.

— Знаете что, ребята… Пойдете за грибами — возьмите и меня с собой.

Вот это уже другой разговор! С самого бы начала так.

Примечания

1

Очеп — пружинистая жердь, укрепляемая под потолком, на которую вешается зыбка.