Полежаевские мужички - Леонид Фролов

Вовка склонился над умывальником, чтобы ополоснуть лицо, и обомлел, увидев себя в зеркало: все губы в кровоподтеках. Вот уж верно, петух с калиновым гребнем. Стал руки намыливать — а на обеих ладонях мозолищи: «копать картошку» — и мыло-то взять больно.

Побитой собакой вышел Вовка на улицу. Ноги были словно резиновые, шарашишься на них, а не идешь. Казалось, не на тракторе вчера ездил, а марафон без тренировки сдавал.

Вовку, как преступника, потянуло к месту своего преступления. Он направился к мастерским. И второй раз за сегодняшнее утро удивился: трактор стоял уже у ворот. Может, и не было этой дурацкой ночи? Может, приснилось все?

Нет, шнур от Вовкиной ременной плетки висел, захлестнутый петлей, на дверной ручке. Вовка его не вешал. Значит, Микулин подобрал на земле и, обо всем догадавшись, пошел по следам, оставляемым гусеницами. Конечно же, трактор не птица, не по воздуху улетел.

Микулин сидел на завалинке, курил.

— Ну что, Володя, утер нам нос? — спросил он тихо. В его голосе не было ни иронии, ни угрозы, скорее даже прозвучала нотка жалостливости.

Вовке сделалось стыдно.

— Да-а, — протянул Микулин и отвернулся, чтобы не встречаться с ним взглядом, словно в чем-то был виноват и сам.

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА

И угораздило же их заблудиться. Митька, кажись бы, все тропочки знал в лесу, все развилки затравеневших дорог, все ложки и поляны — а вот, будто глаза на затылке были, проскочил приметные места, завел всех троих, и себя в том числе, в лешачиные буреломы. И ведь наладились-то за грибами вечером, когда пастухи коров пригнали домой, и потому не собирались дальше просеки забираться — отправились совсем налегке, по одной корзинке в руках. Думали, на жарёху наломают — и ладно. А грибы не попадались, так и просеки не заметили, оказались черт знает где.

Обросшие седыми бородами ели — не каждую и руками обхватишь! — устремляли свои вершины к небу, которое уже начинало сливаться с раскидистыми лапами деревьев и только кое-где просвечивало между ними морозно мигающими звездами. Лес угрюмо затих: где-то за полями, за долами ветер улегся спать и не беспокоил его.

— Я никуда больше не пойду. — Алик Макаров раздраженно бухнул на землю корзину с грибами. — Сяду под елку и буду сидеть, пока меня не найдут.

Он еще не знал, что накопленное за день тепло лес хранит в лучшем случае до полуночи, а там падет роса, с деревьев закаплет, как в дождь, низко опустятся изнуряющие сыростью туманы. Нет, августовские ночи ненадежные, сидеть нельзя. Надо идти и идти.

— Да куда идти? Глаза же в такой темноте сучками вытычешь. На всю жизнь инвалидом останешься.

Миленький, а ты закрой их одной рукой да локтем дорогу-то и прощупывай. Как иначе-то? Замерзать нельзя. Только поддайся слабости — пропадешь: тайга не выпускает потерявшего в себя веру. Вон она затаилась… На север двинешь — можешь на сотни километров ни единой деревеньки не встретить. Поддайся ей…

Корзины с грибами — полнехоньки — стояли у ног. И ведь что удивительно: как только поняли ребята, что заблудились, так и попер гриб — знай не ленись, срезай. Да отборный-то какой — целичок к целичку, один красивей другого: маленькие, плотненькие, надломишь посмотреть, нет ли червей, — ре-е-па.

Вот бы теперь определить, где север, где юг, — а то попусту ноги ломать не резон, еще пригодятся: Митька чувствовал, что забрались они далеко и, если даже выберутся сейчас на дорогу, до дому топать и топать. А как определишь? На поляну бы вылезти — там хоть небо видать, — по Полярной звезде сориентировались бы. Так где они в вековечном лесу, поляны? Лес и лес… Хоть бы на муравейник наткнуться — у него южная сторона более пологая, чем северная, — но в темноте разве что-нибудь разглядишь, проскочишь мимо, если скипидарный запах в нос не ударит.

— Ребята, нюхайте все, муравейник надо найти, — посоветовал Митька. — По муравейнику определим, где юг, а где север.

Володька Воронин сразу повел носом, будто ищейка. С Володькой никогда горя не хватишь: что ему скажешь, то и будет делать, нюни ни при каких обстоятельствах не распустит. А вот Алик…

— Я не собака, — словно прочитал Алик Митькины укоры в свой адрес. — Я не муравейники вынюхивать с вами пошел, а грибы собирать. Это вы меня заблудили, вы завели сюда, вы и нюхайте…

— И на небо поглядывайте, неплохо бы Полярную звезду разыскать…

Митька не хотел устраивать в лесу перебранку. Что толку-то, до хрипоты друг на друга выкричишь голос. Ну, оплеухами обменяешься, а из лесу-то выходить вместе. Некогда выяснять виноватых. Вот уж домой выберемся, тогда душеньку отвести можно. А в ночном лесу закричишь — на себя же беду и накличешь. Это он тебе только кажется нехоженым да забытым, полежаевский лес. А он забыт человеком, но не зверьми. Может, в ста шагах от тебя рысь на суку сидит, дожидается, когда ты один останешься. А может, из-за соседнего дерева следит за тобой медведь.

Алик Макаров человек приезжий, а Митька с Володькой тут родились и наслышались про свой лес всякого, и насмотрелись всего — и как овец волки резали, и как корову медведь подвалил, и как дед Спиридон прибежал, исцарапанный рысью. И все среди бела дня это было, а тут темная ночь. Плечом к плечу надо держаться, шаг в шаг ступать.

— Да чтобы я еще с вами связался, чтобы я за грибами когда пошел — ни в жизнь, — не унимался Алик. — Из-за каких-то поганых подберезовиков рисковать своей жизнью…

Вовка все-таки не утерпел, сунул ему тычка. Алик всхлипнул и замолчал, не решился дать сдачи. Но в знак протеста высыпал из своей корзины грибы, расшвырял их ногами.

— Давай, давай, паникуй, — мрачным голосом предостерег его Митька и рассказал для острастки про деда Спиридона.

Алик выслушал его молча — то ли поверил, то ли нет, неизвестно.

Но видно, засело что-то в мозгу. Уж порядочно отошли от того места, где Митька рассказывал про Спиридона, Алик вдруг и скажи:

— Если зверь встретится, убегать нельзя. Убегающего он будет преследовать. Я в книжке читал, даже от тигра нельзя бегать…

Посмотрели бы на тебя, как ты перед тигром будешь стоять.

— Не-е, от медведя так лучшее спасение на дереве, — возразил Володька.

Лес будто подслушал их разговор, решил проверить, кто чего стоит.

Тяжелой волной, со стоном и скрипом, прокатился верховой ветер, и лес сразу ожил — зашевелилось что-то в темневших впереди кустах, а сзади запотрескивало, запостукивало, и то там, то тут зашуршало в опавших листьях.

И вдруг кто-то невидимый дико захохотал над деревьями, а потом как крикнет:

— Ух-ух-ху!

Мурашки забрались под рубаху от сумасшедшего смеха. Митька невольно рванулся к дереву, прижался к стволу. Володька обхватил елку руками с другой стороны. А Алик, накрывшись пустой корзиной, присел на корточках там, где его застал крик.

Эхо размножило наполненный жутью голос и прикатило назад ослабленным расстоянием, но по-прежнему устрашающе знобким:

— У-хху-ху-у…

Кожа от него покрывалась пупырышками не только по спине, но по всему телу. Алик ползком добрался до дерева, к которому жались ребята, уцепился за Митькину ногу.

Наверху затрещало, будто кто-то обламывал сучья, тяжело завозилось, вздыхая, и защелкало костяными палочками.

— У-ху-ху…

Митька-то уже догадался, что это филин, но все равно не мог унять дрожи в коленях.

— Пошли, — поторопил он ребят, чтобы быстрее миновать сатанинское место, а где там пошли, Алик уцепился за колени, и шагу не сделать. — Да филин это, пошли…

Говори ему сейчас хоть соловей, страху уже не убавить.

И в это время филин вверху завопил, будто ему защемили железом лапу и он не мог ее вырвать, бил и скреб когтями по незакрепленному листу жести, а потом все же высвободился и снова захохотал: ну, что, мол, моя взяла, вот уж теперь-то я вам покажу-у-у…

Володька сунул в рот пальцы и свистнул. Филин притих.

— Вот я тебе, лешачине! — крикнул Володька, и оттого, что над примолкшим лесом полетел человеческий голос, скованность отступила.

Митька, пытаясь прежней озабоченностью показать, что ему не страшно, зябко поежился и вздохнул:

— За Полярной звездой, Володя, следи. Вдруг увидим…

— Да чего там «следи», — встрепенулся Володька. — Я сейчас на дерево залезу… Оттуда-то видно.

Володька оставался самим собой. Его, пожалуй, и филин-то держал в напряжении только до тех пор, пока кричал, а утих сатанинский смех, и у Вовки от него ничего не осталось в памяти. Но нет, голос, кажется, и у Володьки перехватывает, а то бы чего ему самого себя повторять.

— Сверху-то все небо видать, — бодрясь, шумел он, — сучьями небо не застит. Оттуда и Полярную звезду разыщу.

Он уже поставил корзину с грибами у ног, подтянулся на руках, взобрался на первый сук.