Шёл старый еврей по Новому Арбату... - Феликс Кандель

Кстати…

Не позабыть сказать…

Читатель, должно быть, приметил, что автор помногу цитирует своего брата, будто совместно сочиняют эти истории, – так оно и есть.

Его тоже навещала муза-смехотворец.

В их общие немолодые годы.

Сообщал в письме:

"Мою плоть постепенно убивают вегетарианским питанием, и все попытки успешно пресекаются.

– Хочу‚ – говорю‚ – котлету с чесноком.

А мне:

– Помнишь, летом нам встретился симпатичный теленочек‚ такой ласковый‚ с мокрым носом‚ – что же‚ ты хочешь из него котлету?

– Не обязательно‚ – отвечаю‚ – из него‚ и не обязательно из коровьих младенцев.

– Ага‚ значит надо убить старую корову‚ которая всю жизнь работала, давала молоко‚ и вот ведут эту старушку на бойню‚ и она‚ конечно‚ всё понимает‚ и т. д. и т. п.

В итоге мне дают капустную котлету, правда, с чесноком…"

Еврейских мудрецов тоже навещали музы…

…строгие, вдумчивые, которые усмехались слегка, обозревая человеческое несовершенство.

И вот одна из притч – седьмой век новой эры.

Александр Македонский, прославившийся великими подвигами, явился в страну за горами Тьмы и сказал царю той земли:

– Желаю знать, как у вас творят правосудие.

Как раз в это время двое мужчин пришли судиться перед царем.

– Государь, – начал один из них, – я купил землю у этого человека, принялся копать и нашел клад с сокровищем. Говорю ему: возьми себе эту находку, ведь я купил только землю, но не сокровище. Не прав ли я, великий государь?

Затем заговорил другой:

– Праведный царь! Я так же, как и он, боюсь присвоить чужое добро. Вели ему взять этот клад, ведь я продал не только землю, но и всё, что в ней находится.

Царь подумал немного, а затем спросил у одного из них:

– Есть у тебя сын?

– Есть, – ответил он.

– А у тебя есть дочь? – спросил другого.

– Есть, великий государь, – ответил тот.

– Так жените их друг на друге, а найденное сокровище станет им приданым.

Мужчины ушли довольные и счастливые, но Александр не мог скрыть своего удивления.

– Разве плохо я рассудил? – спросил у него царь. – Как бы решили подобное дело в вашей стране?

Александр захохотал.

– У нас, – сказал он, – убили бы обоих, а клад забрали в царскую казну…

Окончание этой истории обнаружим у Ильи Эренбурга, в повести "Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца" (сюжет и его завершение заимствованы из той же притчи):

"Наступил черед пожимать плечами дикарскому царю. Он не умел так смеяться, как Александр Македонский: для этого нужно иметь настоящее государство. Дикарский царь только кротко спросил Александра:

– Скажи, а в твоей великой стране солнце светит?

– Еще бы! Когда на небе солнце, то оно светит.

– А дождь в твоей великой стране идет?

– Что за вопрос! Когда идет дождь, тогда он идет.

– А есть в твоей великой стране мелкий скот?

– Дай Бог тебе столько мелкого скота, сколько в моей стране.

Задумался дикарский царь, а потом говорит:

– Знаешь что, Александр Македонский? Если в твоей великой стране еще светит солнце и еще идет дождь, то это только ради мелкого скота".

От высоких размышлений…

…перейдем на мгновение к прозе жизни.

Высмотрено и обозначено: "Шесть видов слез существуют в мире: три вида целебных и три вредных. От благовоний, смеха и лука – целебные; от горя, дыма и запаха отхожего места – вредные".

Помещение для отправления естественных надобностей – немало у него имен.

Туалет, клозет, уборная и сортир, толчок и очко, нужник, гальюн, параша и кабинет задумчивости, мужская комната или женская, удобства в доме или во дворе, а также прочие имена, которые упоминать не рекомендуется.

Как ни называть это помещение, у меня из-за него беспокойство.

Что я ни делал, как ни старался, не было отсечки в сливном бачке, невесомый шпенек не опадал мгновенно, резиновая прокладка не затыкала отверстие для слива, лишь жалостливое всякий раз, немощное при падении: шлё-ё-ёпп, и снова жур-жур-жур, жур-жур-жур – подтекало из бачка, журчало в туалете (клозете, сортире, отхожем месте…) мне на огорчение.

Приходил Моти-водопроводчик – по-здешнему инсталлятор, с уважением к себе, ко мне, к своему делу, облегчив мой карман на двести шекелей. Советовал заменить унитаз со сливным бачком, называл немалую их стоимость, и вздохи иного огорчения заполняли туалет – он же бейт-кисе (в вольном переводе – помещение с сиденьем) или бейт-шимуш (помещение для пользования), а также ширутим (служба, услуги, обслуживание).

Как его ни называть, этот клозет, на любом языке: замедленное шлё-ё-ёпп… – и журчание из бачка, утекание воды, которой в этих краях недостача.

Приехал в гости друг Лёня, разрешитель затруднений.

Обжился.

Пригляделся.

Разобрал свой бритвенный прибор. Выделил его рукоятку – старинную, тяжелую, навинтил на шпенек.

Шмяк! – и опадает мгновенно. Прокладкой затыкает отверстие. Вода больше не журчит, не подтекает – мне на радость.

Не хитра выдумка, а работает. Пятый уже год.

Вот она, победа разума.

Quot capita, tot sensus – сколько голов, столько умов.

Не муза ли ему подсказала, муза отхожего места? Тоже допустимо.

Всякое на свете доступно всякому…

…но не всякий всякого заслуживает.

– Что происходит? – обижаются музы. – Отчего они изгаляются над нами, эти щелкопёры? Муза-шалунишка, муза-балагур, муза отхожего места…

– Раз они таковы, пусть журчит из бачка в их туалетах, клозетах и сортирах…

– В нужниках и гальюнах, в толчках и парашах, в их мужских и женских комнатах…

– О прочих названиях умолчим, ибо порядочным музам упоминать неприличия не рекомендуется…

Хочу высказать слово в свое оправдание.

Слова мне не дают.

"Из толпы многогрешного рода людского" не выделяют.

Что же остается? Занимать круговую оборону, отстаивая от набегов суетливую свою исключительность? Для которой нет последующих этажей, одни предыдущие?..

Вздыхают благородные музы, накопив горечь в веках.

Пережидают малое время в обидах-сомнениях.

Каллиопа и Терпсихора, Талия и Мельпомена, Клио, Эрато и Полигимния, Эвтерпа и Урания, не способные пребывать в праздной лености.

Взлетают по одной и направляются к очередному избраннику – увлекать "к священному свету скиталицу-душу".

Такая у них обязанность.

Такая обязанность у мастера.

"Талантливый делает, что может. Гений – что должен…"

Милая ты жизнь!

Жадная еще!

Ты запомни вжим

В правое плечо.

Щебеты во тьмах...

С птицами встаю!

Мой веселый вмах

В летопись твою.

Москва, Борисоглебский переулок, дом 6.

Рядом с моей школой, совсем рядом.

Бегал в тот дом к рыжему Вячику.

В галдёжное коммунальное обиталище, неподалеку от Собачьей площадки, где послевоенные подростки гоняли мяч в одни ворота.

Не знал, не догадывался, что вернусь туда через шестьдесят с лишком лет, увижу женщину в бронзе напротив дома в задумчивости и печали, на том месте, где высились некогда два тополя.

Не знал, не догадывался, что снова зайду в тот дом, в ту комнату, где она жила задолго до рыжего Вячика, а ее навещали музы, прозревая тяжкую судьбу избранницы. "Буду жалеть, умирая… дым папиросный – бессонницу – легкую стаю строк под рукой…"

Борисоглебский переулок, дом 6.

Вот опять окно,

Где опять не спят.

Может – пьют вино,

Может – так сидят.

Или просто – рук

Не разнимут двое.

В каждом доме, друг,

Есть окно такое…

Помолись, дружок, за бессонный дом,

За окно с огнем!

Марина Цветаева

6.

Опасаюсь на старости…

…снов своих.

Во снах моих друзья мои и приятели выказывают без опаски тайные свои сомнения, словно исподтишка подглядываю за ними. Страхи выказывают с опасениями, незащищенность с неустроенностью, которые старательно скрывают от всех.

Кто как может, тот так и скрывает.

Во снах моих уходят из жизни друзья мои и приятели, живые еще, полнокровные, в неведении от предстоящего, и я с тоской ожидаю того часа, когда сны станут явью.

А они не догадываются, друзья мои, о скором расставании, им пока невдомек.

За что мне такое?

Одно утешает, если это можно назвать утешением. Не снюсь ли и я друзьям моим, выказывая тайные свои опасения, не ухожу ли из жизни в их полуночных видениях?