Мерзость - Дэн Симмонс

— Что такое Аламо? — С учетом обстоятельств, голос Же-Ка звучал чересчур бодро.

Я снова закашлялся, и Реджи рассказала ему об Аламо, уложившись в три или четыре коротких предложения.

— Похоже, это была славная битва, — сказал Жан-Клод после того, как Реджи описала ему ход сражения, не упомянув о результате. — И чем же все закончилось?

Я вздохнул.

— Мексиканцы взяли крепость и убили всех защитников. — Меня опять сотрясал приступ кашля. — Включая моего любимого героя Дэвида Крокетта и его друга Джима Боуи, парня, который придумал «нож Боуи».

— Ага. — Жан-Клод улыбнулся. — Тогда мы должны благодарить Бога, что будем сражаться всего лишь с немцами, а не с мексиканцами.

Я стягивал с себя анорак «Шеклтон», куртку и штаны на гусином пуху, а также все варежки, оставив на руках только тонкие шелковые перчатки.

С помощью «кошек» мы поднялись как можно выше по снежному склону, к основанию второй ступени. Скала поднималась футов на 90, и гладкие поверхности плиты были абсолютно непреодолимыми, но чуть левее центра проходила трещина — правильнее было бы назвать ее «соединением» двух глыб, — и у этой трещины в самом низу мы с Же-Ка, Диконом и Реджи обсуждали маршрут восхождения. Я снял очки, чтобы лучше видеть.

Проблема — так скалолазы ласково называют смертельно опасный вызов — была чертовски сложной, почти неразрешимой. Особенно на этой немыслимой высоте. И особенно для человека с толченым стеклом в горле. Вся вторая ступень состояла из смеси скальных пород, которые разрушались гораздо медленнее, чем глинистый сланец и другие камни под ней.

Первые десять ярдов 90-футовой скалы, вероятно, не представляли особой сложности, поскольку в нижней трети этой громады имелись отдельные камни всевозможных размеров и форм, выступы и маленькие трещины. Углубление между самым большим камнем и скальной стеной, уходящее на восток, тоже преодолимо, хотя придется приложить все свои навыки скалолаза и потратить много сил, но перед вторым участком трехступенчатого маршрута мне нужно залезть на этот чертов камень и закрепиться на нем.

Сначала отрезок между камнями и поверхностью скалы, затем короткий бросок через камни на крутое снежное поле — во время наших вечерних тренировок в Уэльсе, в районе Пен-и-Пасс, все было непросто, но весело. Но я даже представить себе не мог, сколько сил потребуется для этого на высоте 28 246 футов.

Однако я продолжал всматриваться, пытался определить наилучший маршрут. Если он вообще был. Ни Жан-Клод, ни Дикон ни словом не прервали мои размышления. Честно говоря, скорее всего, они тоже не видели приемлемого маршрута.

С верхушки этого большого валуна высотой футов в 30 предстояло сделать опасный шаг, ступить на наклонную снежную полосу или — скорее всего — узкий конус снега, по которому придется идти крутым траверсом назад, к центральной трещине, где скала соединяется с вертикальной стеной почти под прямым углом. Одному Богу известно, удержится ли конус снега на скале или соскользнет с нее вместе со мной. Затем, если я доберусь до центральной трещины, мне предстоит научиться левитировать, как буддийскому святому, чтобы добраться до третьего, последнего и самого непреодолимого участка маршрута.

Трещина представляла собой излом, но недостаточно широкий, чтобы протиснуться в него боком — в большинстве мест не шире моей ладони. Другая трещина, гораздо меньше, напоминала разветвленное дерево и тянулась вверх от снежного пятна, ответвляясь под самыми разными углами — скорее всего, бесполезная.

Последний, вертикальный, участок скалы был просто убийственным — не только в переносном, но и в прямом смысле.

В классификации, которая используется у меня на родине или в Европе, этот участок высотой 20 футов отнесли бы к категории «чрезвычайно сложных» — сегодня, весной 1992 года, когда я пишу эти строки, ему бы присвоили 5.9 или 5.10 баллов. Он требовал от скалолаза не только величайшего искусства, но и абсолютной решимости. Абсолютной решимости — или просто желания умереть.

Практически непреодолимая сложность даже на уровне моря. Какой же уровень сложности ему присвоили бы здесь, на высоте больше 28 200 футов?

Как сказать Дикону, Жан-Клоду и Пасангу одну простую фразу: «Я не смогу этого сделать»? И не просто потому, что получал всего третью часть необходимого воздуха через замерзшее, забитое и разрываемое болью горло, но и потому, что я не смог бы преодолеть эти проклятые последние 20 футов маршрута даже летним днем в Массачусетсе, если бы скальная стена находилась в десяти футах над землей и подо мной были бы расстелены матрасы, а не только здесь, на высоте больше 8000 футов над ледником Восточный Ронгбук.

Никто бы этого не смог. В тот момент я был уверен, что даже Джордж Ли Мэллори не смог этого сделать — и не сделал. Я не сомневался, что Мэллори и Ирвин внимательно взглянули на вторую ступень и повернули назад. Какая бы задержка ни заставила их карабкаться вниз через каменные гряды ниже Желтого пояса уже после наступления темноты, я был абсолютно уверен, что в нее не входило время, потраченное на подъем на вторую ступень, а затем на спуск с нее.

Это было невозможно.

— Что скажешь, mon ami? — спросил Жан-Клод.

Я закашлялся, потом прочистил горло.

— Начать с вершины снежной пирамиды примерно в шести или десяти футах от стены и большой трещины. Подняться по тем камням к центральному камню, затем вверх по камину, если он там есть, затем один большой шаг на то крутое снежное поле. Потом попробовать траверсом вернуться к центральной трещине и с помощью нее и мелких трещин добраться до вертикальной части, а потом… ну, это я решу на месте.

Эта фраза была произнесена не так просто и быстро, как выглядит на бумаге. Мне пришлось три раза прерываться из-за кашля, сгибаясь пополам от выворачивающих внутренности спазмов.

— Я согласен с маршрутом, — сказал Дикон. — Но ты в порядке, Джейк? Кашель у тебя ужасный, и он усиливается с каждой минутой. Давай я сделаю это сам.

Я обнаружил, что качаю головой. Я до сих пор не могу точно сказать, что означал этот жест: «Да, я в полном порядке, черт возьми, чтобы не испытывать никакого желания карабкаться без страховки на ту скалу и умирать там», или я настаивал, что первая попытка за мной.

Мои друзья предпочли вторую интерпретацию.

На мне осталась норфолкская куртка, шерстяные брюки и тонкие шелковые перчатки. Все остальное было скомкано и впихнуто в рюкзак. Я зачем-то натянул как можно ниже надетую под мотоциклетный шлем толстую шерстяную шапку, так что она закрыла поднятые на лоб очки. Во время этого восхождения — невероятного — у меня должна быть возможность смотреть вниз и видеть свои ноги. Кислородная маска и очки сужали поле зрения и слишком сильно изолировали меня от этой холодной и ветреной вершины мира. Я не взял с собой ни рюкзак, ни баллон с кислородом, ни маску, ни ледоруб. На спине не должно быть ничего, что могло бы сместить мой центр тяжести. «Кошки» я оставил, поскольку научился доверять им на камне, и это единственное, что мешало мне чувствовать скалу, если не считать усталости, кашля и почти парализующего страха.

— Знаете, — почти небрежно сказал я, поворачиваясь к Дикону и Реджи, — кажется, мне известен способ, как нам всем выбраться из этой заварухи без жертв с обеих сторон.

Реджи и Дикон ждали, удивленно вскинув брови.

— Давайте я выйду с белым флагом, когда появится Зигль со своими парнями, — из-за кашля мне пришлось разделить эту фразу на несколько частей, — и отдам им фотографии… а может, и негативы.

— Comment?[61] — Жан-Клод был явно шокирован и разочарован.

— Но мы отдадим им четыре конверта, а пятый спрячем где-нибудь среди этих камней и трещин. — Я торопился высказать свою мысль… насколько может торопиться человек, когда так мало кислорода поступает в его раздираемые болью легкие. — Понимаете, оставим один комплект себе.

— И вы отдадите немцам негативы? — Лицо Реджи оставалось непроницаемым.

Я пожал плечами — без верхних слоев одежды это было гораздо легче. Но я быстро замерзал.

— Я достаточно хорошо разбираюсь в фотографии и знаю, что из снимков можно получить нечто вроде новых негативов… кажется, их называют «дубликатом». — Я старался сделать вид, что это для меня пустяк, просто пришло в голову. — Тогда Зигль и его головорезы могут решить, что их миссия выполнена, и мы останемся в живых и сможем передать семь фотографий… тому вашему таинственному человеку, парню, который любит чеки и золото. У немцев не будет причины убивать нас, если им действительно нужно… то, за чем они охотились два года подряд.

Дикон покачал головой — как мне показалось, печально.

— Они все равно нас убьют, Джейк. Даже если будут думать, что забрали все фотографии, рисковать они не станут. Вспомни, они убили почти всех наших шерпов, а в прошлом году лорда Персиваля Бромли и австрийского парня. Они не оставят нас в живых, чтобы мы рассказали об этом.