Избавление - Василий Соколов

Город походил на огромное животное, израненное, избитое, корчащееся в муках. Животное это было злобное, хищное, лютовавшее многие годы и во многих странах. Европа не оправилась еще от тяжких ран, нанесенных ей этим зверем, в порухе и сожжении лежали города и даже страны; теперь же война взяла за горло лютого зверя, и было не жалко это хищное животное, хотя оно гибнет, охваченное военной судорогой.

Отведя на время взгляд от рушащегося, горящего города, Жуков скользнул глазами вниз, пригляделся. Возле кирхи росло дерево, и оно жило, зеленело.

"Так уж повелось: природа дала сначала жизнь, а потом смерть. И как бы неукротимы ни были зло и смерть - все равно на земле торжествует добро и жизнь", - подумал Георгий Константинович.

Утешаясь с минуту зеленеющим деревом, он затем велел позвать заместителя по артиллерии, и скоро по каменным приступкам взбежал собранный, добродушный, совсем не под стать богу войны, кем звался по праву принадлежности к артиллерии, генерал Казаков.

- Василий Иваныч, - запросто обратился к нему маршал. - Поддай жару по тем улицам и районам, которые еще не достигнуты нашими главными силами. Особенно сосредоточь огонь артиллерии вот сюда... - Командующий показал на карте юго-западные пригороды Берлина. - Перекройте здесь все ходы и выходы... Усильте также обстрел правительственных зданий. Есть опасение: верхушка рейха может на самолетах дать тягу из Берлина.

- Ясно, товарищ маршал, даю заявку. - Он уже хотел было спуститься вниз, чтобы передать приказ, но маршал рукой остановил его и проговорил, обращая внимание на имперскую канцелярию:

- Держите ее на обстреле все время... Смотрите, Гитлера выпустить мы не имеем орава!

- А может, его там нет? Может, он давно утек? - посомневался рядом стоявший член Военного совета Телегин.

- Бабка можилась, да съежилась, - нарочитой грубоватостью ответил маршал и, чувствуя это, поправился: - Ты не обижайся, это к слову... А то еще напророчишь.

Перекатами наплывает с восточной части города штурмовая авиация. Когда самолеты пролетают над позициями своих войск, гул как бы вдавливает землю, и солдаты втягивают голову в плечи. Сдается, дрожит весь город. Держась низких высот, штурмовики заходят на западную, еще не занятую часть города и начинают утюжить чужие войска, или, как говорят, ходить по головам. Они делают не по одному, а по нескольку заходов, бороться с ними почти невозможно: штурмовики подходят к цели из-за домов неожиданно, и, пока будешь ловить их на прицел из турельной установки или зенитного орудия, самолеты скроются за крышами.

То и дело с узла связи поднимается на верх кирхи дежурный и подает маршалу телефонограммы. Маршал читает сам, потом ему надоело, и он велит, чтобы читал начальник штаба генерал Малинин или кто-нибудь из штабных офицеров, а сам слушает, не выражая ни радости, ни гнева, и это его какое-то непроницаемое состояние, почти бесчувственное, в душе злит стоящих рядом товарищей. Для них не вновину, они насмотрелись на маршала, знают его крутой характер, и все-таки теперь-то, под конец войны, должна же в нем потеплеть душа? Или таким суровым и неулыбчивым и останется вплоть до торжества победы? Начальнику штаба Малинину, когда он об этом думает, хочется что-то приятное сказать маршалу, рассмешить его, но маршал, догадываясь, с недовольством хмурится и кивает на донесение: мол, читай и наноси на карту... Поднимается по ступенькам, пошатываясь, нарочный офицер из 8-й армии, весь в рыжей кирпичной пыли, в копоти, на миг теряется, не смея взглянуть на маршала.

- Что там у вас, как дела, майор? - спрашивает вдруг Жуков, принуждая офицера глядеть ему прямо в глаза. Маршал не любит, когда во время доклада кто-то отводит глаза в сторону, желая как бы спрятать и мысли.

- Товарищ маршал! - осмелев, начинает докладывать офицер. Стрелковые подразделения на подступах к зоосаду встретили жестокое сопротивление... Пехота залегла... На пути встречены завалы, баррикады, и огонь не дает поднять головы...

- Тяжко, значит? - переспрашивает маршал.

- Генерал Чуйков просит сделать войскам остановку перед зоосадом, переформировать их, просит подбросить также артиллерии, ну и...

- Хитрый этот Чуйков, - перебил маршал. - Не захотел позвонить сам, прислал нарочного... отдуваться. Передайте ему: всякие остановки категорически запрещаю. Задача момента состоит в том, чтобы безостановочно наступать. Промедление сейчас стоит не только чисто военного, но и политического проигрыша. Проталкивать и проталкивать войска к центру Берлина! - стуча по чугунному подоконнику костяшками пальцев, добавил маршал.

- Есть проталкивать! - отрубил офицер с решимостью в голосе.

Маршал захотел пообедать, так как с утра, кроме кофе с ломтиками сыра, ничего не ел, и начал было спускаться вниз, как навстречу ему, на лестнице встретился генерал Шмелев. С некоторых пор малоразговорчивый, внешне нелюдимый, не терпящий панибратского отношения, маршал Жуков, однако, проникся к Шмелеву уважением и мог в служебные часы и в присутствии многих командиров называть его по имени-отчеству, подчеркивая этим свою привязанность к нему, как к человеку, которого ценит.

Но сегодня маршал был не в духе, наступление днем развивалось медленно, и он встретил Шмелева холодновато и, не дав ему раскрыть рта, спросил:

- Ну что, и тебя нужно раскачивать? Движетесь черепашьими шагами! Вот и втиснутся в Берлин наши союзники...

- Наоборот, товарищ маршал, движемся на всех парах! - в крайнем нетерпении перебил Шмелев. - Во-первых, мы уже раздергиваем берлинский гарнизон, во-вторых, все пути перерезаны, и наши дра-жай-ши-е союзники не могут войти в город, минуя наши войска.

Маршал опять посмотрел на Шмелева в упор:

- Это соображения на будущее или факт совершившийся?

Шмелев, невольно перейдя на строго официальный тон, с какой-то особой торжественностью доложил, что передовые отряды его армии уже встретились с танками и мотопехотой идущих навстречу войск Конева.

- А почему же разведчики пока молчат? Копухи! - с упреком бросил Жуков и насмешливо спросил у Шмелева: - Сам видел или пользуешься слухами?

- Сознаюсь, как на духу, - приложил руку к груди Шмелев. - Сам пожимал руку командиру передового отряда от Конева.

Жуков посмотрел на Шмелева загоревшимися глазами, хотел сделать какое-то движение, чуть ли не обнять на радостях командующего армией, принесшего ему столь удивительную весть, которая снимала многие опасения и тревоги, но не обнял, минуту поморщился, блеск в глазах как-то враз потух, и он проговорил с нескрываемым раздражением:

- Чего это Конев медлит? Пусть скорее поворачивает на Прагу! С Берлином и одни управимся!