Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Мих[аил] Вас[ильевич] о 12-й пех[отной] дивизии име ет постоянные сведения, и он – к моему удивлению – прекрасно знал, что дело 28 мая, за которое Геор[гий] Ни к[о лаевич] Виран[овск]ий получил Георгия III степени, сделано мною в самой черной и опасной своей стороне, что Вир[ановский] и не думал быть на опасных местах, как это описано, что и другое дело – 15.VI – также мое дело и тому подоб[ное]; это же мне повторил и Будков… Забавно, откуда и какими путями идут эти слухи и вести, – я меньше всех был склонен их распространять и не знаю, сказал ли даже тебе мои по этому поводу соображения.

Кроме Нат[алии] Алекс[андровны] получил на днях письма и от других сестер – Лукомской и Чичериной; они, по-видимому, страшно скучают по нам и нашей дивизии, но помочь делу мы теперь уже не можем: нам назначен 74-й перед[овой] отряд, кажется еще более фешенебельный, чем бывший у нас; по крайней мере мы знаем, что в него входят: Любимова, жена директора департам[ента], Фукс (или Флухс) – жена вице-губернатора, Смирнова – дочь ком[андую]щего армией, Келеповская – дочь Харьковского губернатора и т. п.; все это французит, англизирует и т. п.; отряд прибывает к нам послезавтра. Это – отряд, наиболее, кажется, снабженный на всем фронте: кроме обычных снабжений он имеет несколько автомобилей, баню, прачечную и т. д. Он был назначен в 103-ю дивизию, но ее простоватость отряду пришлась не по душе; он захотел ко мне, я телеграфировал в Киев прямо Иваницкому… и дело устроилось. Теперь моя дивизия обеспечена наиболее богато снабженным отрядом (кроме Красного креста ему еще помогает Московский желез[но]дорожный узел)…

1 ноября. Начинается, голубка, новый месяц; завтра ровно два, как я выехал из 12-й дивизии; время пролетело со сказочной быстротой; похоже, что я спустился в какой-то котел и кипел в нем 60 дней. Все предметы повезет к тебе Богданов, прекрасный столяр, который сделает тебе, что угодно. Я ему даю: своего «Георгия снизу», пуд сахару и разные подарки с Орлиного гнезда: 4 ранца (тебе, Ейке, мальчикам), трубу, из которой был дан сигнал для атаки, и разные подобранные мелочи. Кроме того, Игнат шлет «девочке» (он не знает, как ее назвать) платок, который он давно где-то подобрал; платок непатриотичный, но в качестве трофея он сойдет. У нас сейчас отпуски запрещены до 15 ноября, почему я и думаю пробыть здесь (если совершится мой уход) до 13–15.XI с тем, чтобы отсюда прямо ехать к вам… конечно, если меня отпустят и не назреет какое-либо новое поручение.

Чтобы не ошибиться, вновь спрашиваю Игната, кому же он посылает свой платок с «двумя царями»; он мне отвечает: «Да маленькой девушке… кому же мне больше послать». Так что Ейка теперь будет у нас «маленькая девушка». Сейчас все начнем упаковывать. Как-то ты получила посланный сахар? Кажется, один из австрийских ранцев мы оставляем у себя, так как иначе получается много груза, три сундучка, а мы думаем ограничиться двумя.

Серг[ей] Иванов[ич] вместе с Богдановым пишет своей жене и, если она уже в Петрограде, вероятно, будет советовать посетить тебя. Присмотрись к ней; она, по-видимому, очень оригинальна и по многим углам своего миропонимания полная тебе противоположность. Если я понимаю Серг[ея] Иван[овича] правильно, у нее было не одно увлечение (до каких пределов, сказать не умею), и, что забавнее, она имела жестокость откровенно и подробно писать об этом супругу, делая его поверенным своих любовных историй. Кажется, они расходились и, может быть, не один раз. Уезжая из Петрограда в деревню, она разошлась еще с кем-то, из деревни об этом написала письмо Серг[ею] Иван[овичу], причем написала грустное и поэтическое письмо. Серг[ей] Ив[анович] говорил мне это, видимо, доволен, но не уверен, прочно ли это и длинен будет ли антракт. Все это говорю по догадке со слов Серг[ея] Ив[ановича], слов отрывистых и стесненных. По-видимому, его супруга и на него смотрит только как на мужчину, и прочность к нему отношений ставит в связь со своим чисто женским настроением, а более сложные нити жены или не понимает, или не допускает. Все это пишу только для тебя. Попробуй взять ее в переделку, но только исподволь и осторожно; она твоих лет. Теперь она как будто заметно устала, или ее расхолодили ее временные кумиры.

Твои письма пересылаю, кроме открытки, где снята команда с «блудной женой»… она передо мною, у подножья «Георгия». Сейчас узнал, что назначенный «временно» командовать 64-й дивизией ген[ерал] Эрделли, начал[ьник] 2-й гвар[дейской] кавал[ерийской] дивизии. Это такое для него понижение, что мы с Серг[еем] Ив[ановичем] теряемся в догадках. Для Жданко кончаются 2 месяца, и он уходит; не хотят ли теперь создать нового фиктивного начальника дивизии, чтобы я мог еще продолжить командовать 2 месяца! Затем Эрделли может обидеться и не приехать… Словом, тут что-то сложное, и надо бы об этом мне написать, да как-то не хочется заниматься пересудами.

Хотел тебе переслать сестрины письма – они типичны своим приподнятым тоном и отсутствием обычных в мирной обстановке формальностей, но куда тебе деть этот литературный хлам.

Карточки будут готовы только к вечеру, почему Богданова я вышлю только завтра утром… посылать его без карточек не стоит.

В числе трофеев посылаю тебе бомбу – она пустая и безопасная; дай ее тому из молодцев, у которого не будет трубы. Перед тем как ее пустить, снимают колпачок… там увидишь подобие пропеллера… «крылышки», как говорит Игнат.

Был ли у тебя Потапов? Я забыл тебя предупредить, что этот человек с некоторыми странностями. Иные его просто считают сумасшедшим, я же полагаю, что он очень нервный человек и с какими-то несомненно больными психическими углами. У него и в глазах что-то есть ненормальное. Меня, напр[имер], он несомненно любит и, видимо, мирится с тем, что я правлю дивизией, будучи значительно моложе его в генер[альском] чине, но за глаза – как я имею сведения – он не всегда относительно меня корректен. Может быть, мне и врали, но во всяком случае в деловые с ним разговоры ты не вступай… он, напр[имер], что-то слыхал о нашем органе, а в каком духе, не выяснил. Вообще, он все хочет знать, всем интересуется и действительно много знает, хотя не прочь свои пробелы дополнить выдумкой. Его политическое и военное credo очень несимпатично, он, напр[имер], не верит в благоприятный исход войны и готов отдать немцам все ими временно занятое. И он будет говорить, что также не верят в исход и Эверт, и Каледин, и Покровский… Это он врет, ибо первые два человека слишком крупны по положению, чтобы проговориться перед столь ненадежным человеком, как Алексей Федоров[ич]. Вообще, будь с ним осторожна.

Карточек еще нет, и я отложил поездку Богданова до завтра утром. Перед обедом гулял по горам, фантазировал и читал «Тучки небесные»… Все не знаю, степи ли лазурные, а цепи – жемчужные, или наоборот, но помню, как я изводил свою милую женушку этой путаницей. Завтра у меня военно-полевой суд, предаю суду двух артиллеристов по обвинению в грабеже, изнасиловании и т. п. Вероятно, суд вынесет обвинительный приговор, и молодцы будут расстреляны. Я говорю это спокойно, и думы мои спокойны. Мы все ходим перед смертью, и она нас не страшит, не нервирует. Она чаще всего выступает как искупление или для достижения боевого успеха, или за грех некоторых, для назидания многим. Ведь какой-либо промах при решении боевой задачи – и мы предаем смерти сотни людей… лучших и храбрых, ибо они скорее ее находят; станешь ли после этого думать над смертью двух преступников!