Любви все роботы покорны (сборник) - Ринат Мусин

Да и другие тоже говорили, что видали. Мол, что за парень, если ничего не знает да не зрел? Мужем не станет!

Зашумел ветер по верхушкам, пробежались встречники, в догонки играя. Ну, да и хорошо, что заняты: меньше с ними сталкиваешься, целей будешь. Им озорство, а человеку почти всегда беда или напасть какая.

Пора все ж, решился, значит, надо идти. Поздно обратно пятки заворачивать, сегодня не пойдешь – завтра вся весь смеяться будет. Скажут: гляньте, мол, на девку намастырился глядеть, да видно рановато, штаны измочил только. Не дело будет, ой, не дело. Но решиться и сказать – одно, а ступить под темные кроны – тут одной похвальбы маловато.

Тарх взглянул на круглый каравай луны, белый, с грязно-синими щербинами. Авось так светить станет всю ночь, тогда не так и страшно – видно-то хорошо. И, покуда не прошла нахлынувшая смелость, нырнул парубок в лес, будто в холодную воду: разом, не останавливаясь более, не замирая.

Под корявыми ветками против ожидания оказалось не холодно, парило от земли влажным и теплым, пахнущим прелой листвой, и грибами тянуло. Тарх поднял перед собой тонкую палочку, чтобы не наткнуться лицом на мохнатую паутину с ее хозяином посерединке, и зашагал вперед по тропке. Тут вовсе еще места привычные, каждую неделю по семь раз хоженые. Лунный свет клочками проникал сквозь густую листву, выдергивая из мрака то куст, то часть древесного ствола, то пучок травы. А не так и темно, если привыкнуть!

Лес вроде как спал, а в то же время и нет. Где-то гукало, шуршало, потрескивало. Звуки хоть и обычные, да не сегодня. Нынче Тарху даже это казалось пугающим и жутким. Такое дело задумал, самому непонятно, как решился.

Дойдя до поваленного дуба, парень полез за пазуху и вытащил кусок свежего хлеба и пару вареных яиц. Положил на нехитрую лавочку у корня и пробормотал:

– Вот, дядька Блуд, прими домашненького, да не трогай меня сегодня. Мы не ссорились с тобой, я всегда с почтением в твой лес хожу. А я потом еще тебе молочка принесу, парного.

Постоял, прислушался. «Принял вроде», – подумалось. Неужто так затихло бы, если не понравилось?

Скоро тропинка повернула направо, к суховалу, откуда дрова берут. Туда пройти можно и краем леса, но вроде как для привыкания тут идти самое то. Да и не к поваленным деревам теперь надо, а наоборот – налево. К русалочьему озеру.

«Только не показывайся на глаза ей. Это самое главное, – вспомнились слова Стречки, Ратея сотоварища первого. – Если приметит тебя, то позовет. А ты и не сможешь противиться, сила в голосе у нее. А она тебя на дно утащит и ракам скормит. Понял?»

Как тут не понять? На всякий случай Тарх даже полыни набрал: если кругом положить, самому внутрь встать, ни одна нечисть не заметит. Не любит она полынь потому – не видит сквозь нее.

Тарх отыскал в темноте приметное дерево: вяз с тройным стволом, свернул с тропки и прямо по крапиве пошел дальше, лишь руки повыше поднял. Путь он помнил не очень хорошо, но помнил. Ратей и показал его прошлым летом. Тогда их тут почти десяток был, днем, а теперь вон как. Ничего, если один смог, то и другому тоже попытать удачу стоит. Осторожно надо и тихо. А страшно… что страшно. Порой и мимо овинов в баню идти боязно, так ведь ходят!

Сколько всего прошло ночи, Тарх не сказал бы: время вроде и тянулось, а вроде и бежало. Он, крадучись, прошел мимо Тёрских столбов: давным-давно Старый Тёр с братьями поставил, когда со степи приходили набегами. Тогда и леса поменьше было, аккурат до этих столбов вроде. А за них степняки заступать боялись – разок сунулись за сбежавшими из веси, так даже следов не осталось.

Парень рядом со столбами почувствовал себя уверенней: для защиты ставили, и его прикроют. Он, как-никак, родственник Тёру, как и большиство в Бочагах.

Совсем еще чуток пути по темноте, а затем… Шагнул Тарх, обходя густые колючие кусты, да сразу назад отшатнулся.

Деревья черные, почти без листьев, ветви кривые темнее неба вверх тянут. Луна-то яркая, да под кустами и за деревами беспросветно до жути. Обступили великаны поляну неширокую, а посередине блестит-переливается мелкой рябью озеро. Будто серебряное, начищенное. Тишина вокруг – словно в сказке: ни трава не шелохнется, ни муравей не проползет.

Хотя нет! Голос, тихий, тонкий. Девчоночий. Поет вроде как, ни грустно, ни весело, просто поет.

Тарх присел за куст, зашарил глазами. Вон!

«Стой! Куда!»

Одернул сам себя, осторожно прополз чуть вперед, спрятался за сухим стволом могучего ясеня, неведомо каким образом выросшего тут, в глухой чащобе. Торопливо вытащил из-за пазухи пучки горько пахнущей травы, принялся раскладывать вокруг себя. Пока делал заботу, уши жадно ловили каждый звук, каждое слово. Тихо поет, еле-еле слышно, да и непонятно, о чем вообще. Зато красиво, даже нутро екает, и по спине мураши пробегают.

Сердце стучало все сильней и сильней, только теперь уже не от страха, того словно бы и не было никогда. Скорее-скорее, торопился Тарх. Он дошел, несмотря на страхи, теперь время увидеть – за чем он так стремился, для чего пошел один этой ночью в самую темную и жуткую часть леса.

Обложился полынью, тихо и глубоко вздохнул, успокаивая торопящееся сердце, а затем выглянул осторожно.

Девчонка сидела на большом камне, вынырнувшем некогда из воды да и вросшем в берег. Сидела совсем рядом, распустив по плечам темные волосы, плела из неведомых растений венок и тихонько пела, как обычные девчонки.

«И это – русалка?», – недоуменно спросил себя Тарх. Эта малявка одних с ним лет – та самая расписная красавица Беляна, про которую столько ходит слухов и недоговорок? Самая пригожая на весь мир? Из-за которой сходили с ума видные парни и молодцы? Русалка? Даже хвоста нет!

Девчонка допела песню, отложила венок на серую спину камня и потянулась. До этого мига сидела вполоборота, на воду смотрела, а тут почти повернулась лицом к лесу. Луна мягким светом мазнула ее фигурку, выявляя прежде невидимое. Густые волосы от движения головы переместились за спину…

…Тарх замер, невольно завороженный…

Одежды на русалке не было вовсе. Никакой. Глаза парня соскользнули с волос и белого лица, пробежались по тонкой шее, забежали в чуть темнеющую, бесстыдно оголенную подмышку, спустились чуть ниже… И замерли, наткнувшись на острую девчоночью грудь, с небольшими окружиями сосков.

Прежде Тарх ничего такого красивого не видел. Они с парнями помоложе подглядывали, бывало, за бабами, моющимися в бане или в Омушке – речке. Там, конечно, было на что посмотреть, что потом пообсуждать, но вот… эдакого… чтобы дыхание перехватывало…