Любви все роботы покорны (сборник) - Ринат Мусин

Незатейливый текст действует, как пороховой заряд. Примолкшее в думах общество взрывается смехом. Блох хлопает студента по худому плечу так, что очки чуть не слетают в чашку с бычками:

– Смотри, Яшка, таки довыпендриваешься!

Яша долго откашливается, не находится с ответом. Юла хочет вступиться, но безжалостный новый знакомец продолжает с выражением:

Торговала Изабелла,Продавала маркизет:Барыша она имелаЗа сто метров десять лет!

Это уже явно в ее огород камешек. Уж никак не ожидала «именинница» такого подвоха от Глеба, который фактически спас ее от такого же, как в куплете, трагического окончания коммерческой карьеры. Если не худшего. Почему, за что он с ней так? Может, он пытается отвлечь ее мысли от романтической баллады про капитана и его любовь? Может, это означает, что Юла небезразлична новому гостю? Ее мысли лихорадочны, быстры. Их прерывает писк Ратте:

– Молодой человек, вы вот все-таки новенький у нас. По всему видать, совслужащий. И мы, несчастные работники коммерции, можем казаться вам чудовищами…

Он не успевает закончить отповедь. Острый, как гильотина, ответ срезает напрочь:

Крысоловку постаралисьДать в большой универмаг.Поутру в ней оказалисьДва кассира и завмаг.

Дворик грохочет смехом. Видимо, и этот куплет пришелся в точку – в нерв, в яблочко. Ратте обиженно прикрывает острый нос лапками и делает вид, что замкнулся в гордом молчании. При этом он комично жует приличных размеров кусок сыру: думает, что никто не видит.

Понемногу гости оживают. Первые несмелые руки тянутся к гвоздю вечерней программы – ящику с ромом. Тетя Софа искоса глядит на Юлочку и кивает. Воспрянувший Яша пытается срезать чужака-умника:

– Вот некоторые поэты, они как патефоны. Только обидно, что нельзя их выключить!

– А то! – не лезет за словом в карман Глеб. – Разница в том, насколько заезженные пластинки они играют.

Студент шипит и покрывается красными пятнами, присутствующие смеются в голос: многие уже не раз слышали душераздирающую историю про «девушку с глазами цвета серны» и угрюмого недалекого капитана. Причем не только от Яши. Обстановка готова снова накалиться: хлипкий очкарик, конечно же, не имеет шансов в драке с холеным щеголем. Но в родном дворе и стены помогают. А уж соседи тем более подсобить могут при необходимости.

Тетя Софа примирительно ворчит:

– Ох уж эти, знаете, патефоны. Они таки средство прогресса и торжество науки, но они меня угробят когда-нибудь.

Тараканообразный толстяк – сосед Глеба – начинает смешно шевелить усами и напевать:

– У мине есть тоже патефончег. Тока я его не завожу! Потому што он мине прикончить: я с ума по музыке схожу!

Намек предельно ясен. Выносится и ставится на почетное место патефон, несколько оборотов ручки, и вот уже над дворовыми сумерками несется:

Крутится-вертится шарф голубой,Кружится-вертится над мостовой,Крутится-вертится, хочет упасть;Кавалер барышню хочет украсть!

Ящик с ромом пустеет на глазах. Дорвавшиеся до заморского пойла гости радостно наполняют стаканы и не менее радостно осушают их. В сумерках проступают признаки порока на лицах женщин, хищные оскалы и плотоядные гримасы на мужских физиономиях. Музыка подхватывает сидящих, они кружатся в смешном нелепом танце.

Высоко подкидывая голенастые ноги, прыгает Блох в обнимку с Юлиной сестрой. Широкая льняная юбка поднимается и опадает в такт, не оставляя любопытному взгляду никакого простора для фантазии.

Две подруги нежно жмутся, ласкают друг дружку, исполняя креольское танго – их ярко-красные губы стремятся навстречу, руки ползают по студенистым медузистым телам, растекающимся из-под платьев.

Толстяк-таракан лихо отбивает усами по столу ритм, оса-наездница в желто-черном облегающем платье оседлала его головогрудь. Потустороннее веселье захватывает почти всех: почтенные вдовы тетя Роза и тетя Рая запрыгивают на стол и, по-кафешантанному задирая колени, отплясывают под собственный визг:

Я гимназистка седьмого классу:Пью самогонку заместо квасу;Ах, шарабан мой, американка,А я девчонка, я шарлатанка!

У тети Розы при этом количество коленей кажется почти бесконечным, кольчатое тело ее разворачивается, как разухабистая гармошка в руках сельского виртуоза на свадьбе – и белый туманный мазок лица раскачивается где-то на уровне второго этажа. Раина ажурная накидка взлетает и опускается бабочкиными крылышками, и моряк Соломон Наумович, радостно чирикая и по-птичьи дергая головой, подбирается к ней поближе.

Крыс Ратте крепко обвил хвостом упирающуюся для вида кошку в полосатом жакете. Кошка утробно мурчит и облизывается.

Белка Фрида, Юлина крестная, запустила лапки под тужурку студента Яши, млеющего от восторга. Они пьют на брудершафт, после чего она хватает поэта за хвост и пронзительно кричит:

– А вот расступись народ, щас змея запускать буду!

И со свистом вращает над головой тонкое длинное тело. Студент сверкает очками на капюшоне и показывает бессильные, лишенные яда зубы.

Тьма сгущается. Фонари и свечи лишь подчеркивают ее, но не разгоняют.

Глеб увидел достаточно. Наклонившись к тете Софе, он притворяется, что сделает неприличный комплимент. И для конспирации действительно делает его. А потом сухо и официально спрашивает, где у нее телефон. Софа вальяжно махает рукой куда-то вверх по ступенькам ближайшей лестницы.

– Будьте предельно осторожны, барышня! Я скоро вернусь, – бросает он Юле и через три ступеньки рвется вверх.

Юла беспомощно хлопает глазами. Она все еще думает, что просто слишком много выпила.

– Солесиндикат, центральная, – ровный девичий голос в трубке.

– 5-76 срочно, это Москит!

– Номер занят, Москит. Москва на проводе.

– Снимайте Москву на хрен с провода, код три пятерки, – орет Глеб. На линии щелканье, потом густой баритон шефа:

– Что у тебя?

– Мартин Янович, они раскрылись. Все. Только паука нет. Но остальных нужно брать как можно быстрее. Дорога каждая минута, они наглотались какой-то дряни и совершенно осатанели.

– Понял вас, Москит. Принимаю меры немедленно. Постарайтесь выиграть время, мне нужно минут двадцать. Отбой.

Во дворе – тьма. Настоящая, липкая, запредельная. Желтые точки фонарей даже не пытались бороться, они сдались на милость победителя-сумрака. Патефон хрипит, пластинка давно закончилась, и некому сменить ее или выключить аппарат. Двор как будто вымер. Можно подумать, что вся вакханалия действительно привиделась в алкогольном или морфиевом угаре: но чернильные сгустки темени тут и там, их пульсация, эманации страха и боли не могут не быть настоящими. Что-то вмешалось. Что-то резко прекратило фантасмагорию всеобщего веселья и хищного разудалого непотребства. Что? Первая мысль: «Паук!» Вторая: «Юла!»