Чистилище - Захар Петров

- Так я не знаю, в чём мне исповедаться, - задумчиво ответила Вера. – Я не могу разобраться, что делала правильно, а что нет.

- А раз сомневаешься, то кайся, на всякий случай, и в грехах и в тех поступках, в правоте которых сомневаешься. Грехи тебе Господь непременно отпустит. А то, что грехом на самом деле не было – так и вреда от покаяния в том не будет.

Вера подумала, что слова священника резонны…

После исповеди и причастия, Вера и отец Андрей ещё несколько часов сидели рядом на веткой лавочке и разговаривали, отвлекаясь только на то, чтобы заменить лучину.

Отец Андрей сетовал на то, что ему, в отличии от Веры, исповедаться некому, потому что он не знает, остались ли ещё священники в Муосе. А Вера рассказала ему про того священника, который стал каторжным другом Вячеслава. Но вместо того, чтоб обрадоваться, отец Андрей начал рыдать:

- Горе мне, малодушцу проклятому! Горе мне, отступнику иудину! Стенают братья мои в застенках каменных, муки адские за веру принявши! А я бегаю от чаши мне уготованной, прячусь от пути верного, страдальческого…

Когда священник немного успокоился, он начал рассказывать о том, что явилось причиной его душевных стенаний. Он был выходцем одного из дальних независимых поселений. Когда руководитель дал команду собираться и переходить на другое место, подальше от наступавших ленточников, в поселение пришёл Присланный. Образ монаха, говорившего необыкновенные вещи, запал в душу юного Андрея. По возрасту он мог не идти на Великий Бой, но романтика и желание свершить яркий подвиг, заставили его напроситься в маленький отряд из пяти боеспособных мужчин, которых повёл в Большой Гараж руководитель поселения. Но оказавшись на этом поле битвы, Андрей увидел огромное полчище ленточников, и неуправляемый страх парализовал его волю. Он стоял на самом правом фланге войска землян и, когда начался бой, незаметно юркнул в небольшую нишу в стене, сел на пол и привалившись к стене, прикинулся умершим или потерявшим сознание. Это не было удивительно, потому что ещё до прямого столкновения от постоянно пускаемых ленточниками арбалетных стрел и от удушья в возникшей давке, многие были ранены, теряли сознание и погибали.

Когда земляне выдавили из Гаража и кинулись преследовать отступавших ленточников, Андрей вылез из своего укрытия. От открывшейся его глазам картины Большого Гаража, залитого кровью и заваленного трупами, на которых шевелились и кое-годе ползали стонущие, кричащие, плачущие и зовущие на помощь раненные, на Андрея накатила повторная волна страха. Он бросился бежать, не обращая внимание на врачей, просящих у него помочь с раненными. Споткнулся о раненного, упал в лужу крови, быстро поднялся и побежал дальше.

Он не помнил, как добрался в своё поселение, как его встречали перепуганные земляки. У него отнялась речь, он впал в ступор, и поселяне отнеслись с пониманием к состоянию юного героя, которому пришлось убить множество врагов, кровью которых был залит весь его комбинезон. Приходить в себя он начал через несколько дней, когда поселяне собрались помянуть тех, кто не вернулся в их поселение с Великого Боя, а это были все кто ушёл, кроме Андрея. Позор собственной трусости, предательского бегства с поля боя, выдавил прежний страх, испытанный в Большом Гараже. Когда кто-то из подвыпивших стариков попросил его рассказать, как погиб его сын, Андрей выбежал из-за стола, на глазах недоумевающих земляков открыл входной люк их бункера и убежал оттуда навсегда. Он не мог там жить и каждый день смотреть в глаза этим людям, которых предал, спасая свою шкуру.

Кое как он добрался до Монастыря. В тяжёлых трудах и молитвах воспоминания о том предательском бегстве из Гаража стало затираться и почти не приходило ему на память. Он был уверен, что Богом прощён, да и люди, расскажи он им об этом сейчас, конечно же не судили бы его строго. Наконец-то Андрей, вернее уже отец Андрей, обрёл покой. Он, как и другие священники, назидал паломников, которых в Монастырь приходило всё меньше, быть твёрдыми и решительными в новых гонениях на веру, которые впрочем и гонениями назвать можно было лишь условно. Просто администраторам запретили быть одновременно и капелланами; да по новому закону не разрешалось проводить службы в самих поселениях, дабы не нарушать покой неверующих. Поэтому воскресные богослужения могли проводиться только вне поселений. Это было неудобно и опасно, поэтому постоянных прихожан становилось всё меньше. Священников готовили только в Монастыре и после отстранения от этих функций администраторов, добровольцев, желающих выполнять забесплатно священнические обязанности без освобождения от основного труда, найти становилось всё труднее. Поэтому во многих поселения уже несколько лет не было священников, не было богослужений, да и верующих становилось всё меньше. Но всё это не сильно нарушало покойную жизнь отца Андрея, который трудился, молился, назидал и степенно готовился к очень не скорому, но непременно мирному отходу в мир иной.

Потом появилась она – молодая послушница Софья, с большими блестящими глазами, наполненными неземной кротостью, способной растопить жестокое сердце любого монстра. На её долю выпали нелёгкие испытания и она искала Бога, искала смысла в жизни, искала настоящих друзей. Он был её духовником, её исповедовал и вёл с ней духовные беседы. И это дитя Божье вся растворялась в духоносных проповедях отца Андрея, с преданностью обращая на него свой ангельский взор. И дивным образом её присутствие открыло в обычно замкнутом отце Андрее проповеднический дар. На диво братии и прихожан он мог часами вести такие проповеди, по концу которых люди рыдали, каясь в своих грехах и умиляясь открываемым им тайнам неземным. А отец Андрей искал средь устремлённых на него внимательных взоров ту пару блестящих глаз, которые вскрыли в нём эти потоки истины. И когда они встречались глазами, её большие губы легонько касалась благодарная улыбка. Думалось порою отцу Андрею, что он и Софья – родные души, друг для друга созданные, но в силу его сана и её молодости невидимой стенкой разделённые. И уж чего греха таить, посещала порой резко помолодевшего отца Андрея мысль лихая о том, не отречься ли ему от сана и не стать ли вольным проповедником. И тогда, быть может, эта чистая душа Софья решит идти с ним вместе по Муосу и тогда… Он не имел права думать о том, что будет тогда…

Но всё, о чём он мечтал, и даже то, что уже имел, рассыпалось в ночь перед Вербным Воскресеньем. Он лежал на топчане в своей маленькой келье и продумывал завтрашнюю проповедь. Паломников в Монастыре было много, и ещё больше придёт к завтрашнему утру. Неожиданно Инспекторат разрешил именно на Вербное Воскресенье беспрепятственный проход православных верующих в Монастырь, чего не было давно – уже несколько лет людей на религиозные праздники не опускали с работы, да и вообще не выпускали за пределы своих поселений. Отец Андрей в течении несколько часов прокручивал в голове слова, которые должен обратить к этим людям, большинство из которых толком даже не понимают, что такое Вербное Воскресенье. За эти полчаса он должен произнести слова, которые замуруются в огрубевшие умы паломников, разогреют в них остывающую веру, заставят их по возвращении в свои поселения пересказывать услышанное.