Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не присев ни на миг, Марина встала к кухонному столу как к станку (никакое другое сравнение не годилось) и принялась за готовку. Короткий, никому конкретно не адресованный вздох, вырвавшийся из ее груди, был единственным признаком, проявившим ее отношение ко второй части её сверхдлинного трудового дня. Пожалуй даже, это был не знак обреченности на безмерную домашнюю работу после работы по найму, а скорее симптом затяжной и непроходящей болезни, терзающей всех лучших любящих женщин – бесконечный безостановочный труд.
Но в тот вечер Михаил еще не осознал полностью этот диагноз. Его просто кольнул тот единственный, но с тех пор не забывшийся вздох, который вырвался из Марининой груди, возможно, даже против ее воли. Михаил вернулся было в комнату и поднял с дивана отложенную газету, как делал это множество раз в прошедшие дни после возвращения жены с работы, которая тут же начинала готовить, как вдруг руки с отвращением отшвырнули газету прочь, а мысли после этого отвращения к СЕБЕ понеслись вскачь одна за другой. Получалось, почти вся Маринина жизнь рядом с ним и в его присутствии проходила под знаком проклятия, в то время как он считал, что рядом с ним она счастлива не меньше его, поскольку они дружно делают свое дело в постели. В общем-то, такова была семейная жизнь у множества пар. Если мужчина любовался женой, с громадным удовольствием ласкал и целовал ее и старался усладить в постели и при этом еще не бегал на сторону по другим бабам – это уже считалось «хорошо». Естественно, в походах Михаил еще брал на себя главный труд по перетаскиванию грузов. Но в городе, где проходила большая часть их жизни, что он мог поставить себе в заслугу, чтобы облегчить участь Марины? Почти ничего. Ежедневную покупку хлеба, время от времени – покупку картофеля, рыбы и мяса для себя и для собак, получение в прачечной сданного Мариной же белья, которое он только помогал донести до приемного пункта перед стиркой. И еще – гулянье с собаками по утрам и вечерам. Все остальное, за исключением починки кранов и электрических приборов, висело на Марине. Приготовление чая и кофе по утрам, иногда – мытье посуды после обеда, да хождение с мусором к баку во дворе и вовсе не стоило вставлять в счет. Получалось скверно, совсем скверно для само́й главной любви – не только для репутации «любящего» мужчины и мужа. При попустительстве с его стороны нескончаемая работа каждодневно старалась убить и саму любимую, и ее любовь к гордящемуся своим постоянством мужу, будто такое постоянство заведомо давало ему право особенно не стараться нигде, кроме постели, хотя правильней было бы удивляться, как это любимая не устраивает бунт и не посылает суженого и ряженого по известному адресу.
Михаил вернулся в кухню и что-то не очень сложное в помощь Марине все-таки сделал. И с тех пор он уже более целеустремленно старался помогать по дому и больше не считал, что его отвлекают от более важных дел, когда Марина давала ему хозяйственные поручения. Но все равно это было незначительной частью Марининых дел в семье. А ведь она сама могла быть писателем и поэтом. Но вот посвятила себя ему и по любви, и потому, что считала себя не такой способной. Её отказ от собственной творческой реализации Михаил считал своим грехом, во-первых, потому, что был невольной причиной иного её самопосвящения и отказа от своего собственного литературного дара; во-вторых, потому, что не проявил нужной настойчивости, чтобы переубедить любимую. Она упрямилась, отнекивалась, но ведь и он был упрям. Тем более, что сознавал – сколько бы ни дал и ни открыл ему Господь Бог, это все равно не утвердило бы его в праве думать о Марининой жертве иначе. Правда, как говорится, в ее исполнении отказ от одного вида творческой деятельности означал лишь перевод творческого потенциала в другой созидательный – и тоже творческий! – вид деятельности – в любовь к нему и к Свете. И все-таки он с грустью думал о том, какое счастье было бы читать ее искренние, чистые, прямо-таки особо прозрачные и проникновенные строки и строфы. Иных из-под ее пера выйти просто не могло. Образцы её возможностей, с которыми Михаил был знаком, вполне убеждали его в этом.
Река неистовствала в порогах и шиверах. Свое возмущение препятствиями, которые все равно не могли остановить ее напряженное и целеустремленное движение к северу, она выражала шумом и грохотом, который наверняка было бы трудно перекричать, если б Михаилу надо было докричаться до кого-нибудь. Но кричать было некому, и голосовых связок он мог не напрягать даже после очередного нелегкого прохождения. Оставалось произносить про себя: «Слава Богу, что прошел!» или «Спасибо тебе, Боже, за Милость Твою!» – и только. Любой сложный поход обязывал представлять свои силы и возможности с достаточной долей скромности, а уж одиночный поход и вовсе заставлял думать о себе как о без малого ничтожной песчинке, давшей втянуть себя в игры и столкновения стихий.
Игорь, брошенный Галей любовник, конечно, не был ровней опасностям со стороны стихии, но и он вполне мог поставить Михаила на грань выживания, случись ему попасть на бивак «гнусного гада», когда того не было бы дома или он был бы сосредоточен на каком-нибудь деле совсем неподалеку. Одинокому страннику всегда трудно обеспечить себе неуязвимость и безопасность. Трудно ли подловить момент, когда он чем-то занят или спит – и при этом не умеет воспринимать себя органической частью Мира и благодаря этому всегда чувствовать, что в нем происходит, как этого добивается от себя настоящий даос? Даже годами скрывающимся в горной глуши абрекам с их потрясающе обостряющейся интуицией на возникающие угрозы – и то не всегда хватает ее для сохранения жизни, хотя они обречены постоянно думать об этом. Наверное, именно такое постоянство крайней напряженности психики и ума, в конце концов, настолько изнуряет беглеца-изгнанника, что он сам идет навстречу людям в надежде, что чья-то пуля или удар положат конец его мукам преследуемого одиночки. И это случалось с людьми несомненного мужества и отваги, обладателями стальных нервов и озабоченных лишь довольно-таки примитивными мыслями. Что же говорить тогда о людях, более тонко мыслящих и менее физически закаленных? Откуда им было взять способность догадываться о надвигающихся угрозах кроме, разумеется, вполне очевидных или регулярных – проще сказать – зримых невооруженным глазом, если вся их предшествующая жизнь протекала в условиях относительной безопасности, в которых человек бездумно и, возможно, напрасно, полагается на защиту соответствующих служб и потому большей частью просто не думает об угрозах. В тайге, в горах, пустыне и океане одинокому дитяти цивилизации не на кого и не на что полагаться, кроме как на Милость Создателя, истово веруя в то, что если Всевышний пожелает защитить какого-либо смертного, то вынесет его из любой опасности на Ладонях Своих, если же решит, что Он уже достаточно испытывал грешника, но так и не добился от него никакого прогресса, то никаких усилий этого смертного не будет достаточно для спасения. И все же не стоило забывать и о другой веками проверенной мудрости: «На Бога надейся, а сам не плошай!» Исходя из всего, что он был в силах представить, Михаил решил, что придерживаться тактики гарантированного отставания от компании Игоря он больше не будет. Сколько он ни притормаживал свою скорость до сей поры, все равно столкновение с нею произошло, и это вполне могло повториться снова. К тому же продуктов серьезно убавилось, а отказывать себе в привычном питании Михаил не хотел. Это тоже побуждало поторапливаться, правда – поторапливаться не спеша, то есть не бежать вперед изо всех сил без оглядки на обстоятельства, но все-таки делать все возможное и разумное, чтобы поскорее вернуться к Марине. В этом он ощущал колоссальную потребность. В том числе под влиянием чувства вины. И в предвидении возможных новых инициатив со стороны Гали. Но сегодня выходить в путь было уже поздно. Михаил решил собираться завтра с утра, а пока сходить
