Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И поиск повел его от одной женщины к другой. Не так уж редко он мог заранее понять, что желанного результата в данном случае не будет. И тем не менее, с некоторыми из таких дам он оставался даже после установления неутешительного диагноза для своих перспектив и даже тогда получал от близости с ними больше, чем ожидал, но при возникновении новых благоприятных возможностей оставлял их легко и без сожалений, испытывая благодарность и добрые чувства к их доброте, пока путь или судьба не привела его к Марине. Но это произошло не так скоро, как хотелось бы, и потому он без большой любви занимался любовью с женщинами, которые после этого становились ему дороже, чем при начале знакомства – все до одной, а некоторых он сумел полюбить и не занимаясь с ними любовью буквально.
Первой из них была Мила Перфильева. Её порекомендовала Михаилу сотрудница смежного отдела Неля Дувалова, молодая женщина с призывно-сексуальной наружностью, всегда немного смущавшаяся при встречах с Михаилом. Неля нравилась ему, и поэтому он сразу поверил ее рекомендации. Мила училась с ней в одном институте. При знакомстве все подтвердилось – симпатичная, более того – красивая, толковая, со спокойным характером, еще не замужем. Человеку с такой улыбкой трудно было не верить, а девушке с хорошей стройной фигурой – тем более. Михаил сразу согласился взять ее к себе в отдел, а Мила пошла забирать документы из смежного института, в котором ее уже оформили на работу. Это свидетельствовало о том, что они обоюдно понравились друг другу. Внешне Мила вполне соответствовала типу русской красавицы – на самом деле достаточно редко встречающемуся – белокурой, с чистым, овально-удлиненным лицом с правильными чертами, полными губами и синими сияющими глазами. И хотя Михаил принял ее в том числе и за «красивые глаза», он совсем не думал тогда ею заняться. В то время его интересовала только Оля.
Однако постепенно страсть убывала, встречи с Олей вне работы происходили все реже, будущее становилось всё более неопределенным, а Мила между тем смотрела на него совсем неравнодушными глазами, хотя о его связи с Олей просто не могла не знать и от Нели, и по сплетням, и по собственным наблюдениям. Михаил знал, что далеко не всем, особенно женщинам, нравится его выбор. Причины были вполне банальными – женщины завидовали Олиной внешности и положению любовницы – конфидентки шефа отдела, мужчины же завидовали, тому, что он, а не они обладают такой женщиной. Но Миле незачем было завидовать – в своем роде она была не хуже, чем Оля в своем. А в искренности и незлобивости Милы нельзя было сомневаться. И претензий на то, чтобы занять место Оли в сердце Михаила она никоим образом не проявляла. Так было до одного отдельского вечера в кафе поблизости от Олиного дома. Выйдя из кафе поздно вечером, они гурьбой проводили Олю до дома, а потом пошли к метро. После пересадки в центре оказалось, что на линии к станции «Сокол» Михаил и Мила остались только вдвоем. На «Маяковской» объявили, что поезд дальше не пойдет. Они вышли на перрон, и Мила остановилась у колонны прямо лицом к лицу. В ее глазах читалось ожидание действий, и Михаил тотчас приступил к ним, притиснув Милу к колонне и целуя ее губы и лицо. Народу в тот поздний час в дальнем от эскалатора конце зала почти не было. Мила охотно отвечала на его поцелуи и делала это очень умело, и скоро их языки вместе блуждали внутри то одного, то другого рта. Они только целовались и ни о чем не говорили. Разговоры у них начались потом.
Не раз, проводив Олю с работы до метро, Михаил прощался с ней и возвращался к институту за Милой. Они шли к метро той же дорогой и рассказывали друг другу о себе. Он услышал о ее очень серьезном романе с молодым человеком по фамилии Герцог. Знакомые уже называли ее герцогиней, потому что дело определенно шло к браку. В этом не сомневались и Мила с Герцогом. Он был от нее без ума, и она его, безусловно, любила за ум, красоту и его любовь. Он был единственным отпрыском на редкость состоятельной семьи. Однако, узнав, на ком хочет жениться сын, родители стеной встали против этого брака. Мила жила с одной матерью, очень простой, явно необразованной, но в прямом смысле естественно культурной женщиной, на которую дочь совершенно не походила. Когда Михаил сам познакомился с ней, Мария Георгиевна сразу напомнила его многолетнюю соседку по коммунальной квартире, почти родную тетю Мотю, ткачиху с Трехгорной мануфактуры, начавшую работать «в фабрике», как она говорила, с двенадцати лет. Учиться сверх церковно-приходской школы ей было некогда, а вот культурным человеком она безусловно была сама по себе.
Михаил и Мария Георгиевна сразу прониклись друг к другу доверием. Он не имел представления, кем она считает его – «женихом» или волокитой без серьезных намерений – отношение к нему Марии Георгиевны никогда не побуждало его думать об этом при ней. Бывая время от времени в их с Милой небольшой двухкомнатной квартире, Михаил чувствовал себя совершенно свободным от смущения и неудобства, потому что Мария Георгиевна неизменно бывала приветлива и никогда не старалась держать в доме дочь под своим визуальным контролем, дабы ничего «опасного» для Милы не произошло. Бывало, если во время звонка к Миле к телефону первой подходила ее мама, они с удовольствием разговаривали друг с другом, прежде чем она подзывала Милу. Кто был Милин отец, Михаил не имел никакого представления. Мила молчала, а он всегда придерживался принципа слушать, а не выспрашивать. И все же одна гипотеза на этот счет невольно возникла в его голове. Возможно, ее отцом стал некий высокопоставленный любовник Марии Георгиевны, который по какой-то невыразимой притягательности этой скромной и совсем не жадной женщины мог отводить душу только с ней одной. Это могло объяснить, каким образом совсем «непробивная» женщина оказалась владелицей двухкомнатной квартиры в хорошем новом доме. Таким богатством, почти счастьем, в то время могли похвалиться очень немногие. Да и приличную обстановку дома трудно было бы купить на одну Милину зарплату и пенсию Марии Георгиевны. Но это была не единственная загадка. В небольшой Милиной комнате на подзеркальнике перед трюмо Михаилу бросился в глаза очень богатый набор невероятно дорогих по его меркам французских духов, дарить которые могли только весьма денежные и потерявшие голову от любви кавалеры. Отдать две или три свои месячные зарплаты за один такой флакон ни один простой советский служащий безусловно не мог. А на подзеркальнике их стояло, наверно, на целых три годовых заработка Михаила. Однако его не очень занимало, кто именно приползал со своими подношениями к стройным и аппетитным Милиным ножкам. Его вполне удовлетворяло, что от него ничего подобного не требовали и принимали с радостью совершенно бескорыстно не только Мила, но и ее мать.
Вряд ли один только Герцог мог непрерывно забрасывать Милу сверхдорогими французскими духами – в конце концов, сколько их могла вылить на себя его любовь? Были ли у него конкуренты? Возможно, и были. Особенно после того, как Герцог вынужден был отступиться от своего горячего желания жениться на Миле, так и не вырвав у своих деспотичных родителей согласие на такой брак. Надо думать, у них имелись совсем другие матримониальные планы относительно сына. Партия, которую они могли бы считать подходящей для него, должна была обеспечить еще большую состоятельность и привести к еще более успешной карьере. А что в этом плане значила Мила? Ничего. Очевидно, на основании своего жизненного опыта они и мысли не допускали, что поступают неправильно, но им пришлось передумать. Отступившийся от своего намерения и обещания Герцог-сын места себе не находил. Родители с ужасом осознали, что не могут заинтересовать его НИКАКОЙ из предлагаемых ими потенциальных невест, хотя ему наверняка предлагали «все, что душа захочет». Но душа надежды всей семьи жаждала только Милы. Нет, он не ударился ни в пьянство, ни в разгул, он просто перестал как-либо интересоваться жизнью. Только это, наконец, всерьез испугало родителей и заставило их снять запрет на женитьбу на Миле. Но оказалось, что поздно. Мила отвергла повторное предложение своего бывшего милого и первого в жизни любовника, несмотря на то, что теперь она имела возможность диктовать
