Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Целоваться с Михаилом в своей комнате Мила была готова сколько угодно, но на большее при маме не соглашалась, а Мария Георгиевна никогда не покидала дома. Возможно, была чем-то больна. Но этого он так и не узнал. Встречи с Милой ничего не изменили в его отношениях ни с Олей, ни с женой. Она оставалась действительно очень милой, хотя вряд ли мечтала только об этом. Наряду с тем, что Мила привлекала его к себе как взрослая женщина. Михаил ощущал, что относится к ней еще и как девочке немного постарше своей дочери. И не то, что это могло бы целиком освободить его от желания обладать Милой – отнюдь нет! – но это лишний раз говорило, что Мила в полной степени не заменит ему ни Лену, ни Олю. Зачем же тогда было пользоваться такой приятной, душевно близкой ему красивой женщиной, готовой отдаться целиком без остатка, если он не мог ответить ей тем же? Рассматривать Милу только как даму для развлечения и разрядки он в силу взаимной симпатии просто не имел права. Жениться на ней было бы странно самому. Неполнота такого союза для его счастья была заранее очевидна. В отличие от Лены Мила совсем не увлекалась походами. Её сферой обитания был городской или курортный комфорт. А фигура у нее была не столь вызывающе сексуальна, как у Оли. Правда, Мила превосходила и нынешнюю Лену, и нынешнюю Олю своей искренностью в любви. Однако это не перевешивало. Поэтому, когда Мила мимоходом обмолвилась о том, что несколько человек сделали ей брачное предложение и ждут ответа, он сказал ей после нежного поцелуя: «Выходи!» – снова поцеловал, уже более страстно, но все равно еще раз повторил: «Выходи!»
Однажды Мила сказала ему, как подруга Неля спросила при встрече, не убила ли ее Ольга? – «И что ты ответила?» – «Нет!» – весело рассмеялась Мила. Оля действительно не догадывалась об их взаимной любовной симпатии, оттого и забрала с собой вместе с Таней Лосевой в другой институт, заверив, что Михаил вскоре тоже окажется там в качестве их начальника. Но еще до того, как обнаружился Олин обман, Мила при очередной встрече сказала ему: «Мишенька, я послушалась тебя!» – и показала на своем безымянном пальце золотое обручальное кольцо. Прежде Михаил никогда не задумывался над тем, как он отреагирует на выполнение своего совета. На деле же он почувствовал будто некий не очень тяжкий груз упал с его плеч. – «Правда? – спросил он ее. – Умница! Я тебя поздравляю! Кто он?» – «Алик, давно уже ходит за мной». – «Нравится тебе?» – спросить, любит ли его, язык не поворачивался. В ответ Мила пожала плечами: «Нравится, конечно, иначе бы не пошла. Но не так, как ты, дорогой!» В этом признании чувствовался легкий упрек. Что ж, он его заслужил. В следующий раз они увиделись после возвращения Михаила из Баргузинского похода. Она охотно пришла к нему на свидание, несмотря на уже очень заметную беременность. Впервые в жизни он встречался с любимой, беременной не от него, но никаких негативных чувств не испытал. Он был рад видеть её и еë нескрываемую радость от встречи, и они пошли в кино, а до сеанса и после он рассказывал ей о походе, о встрече с медведицей и медвежатами в верховьях ущелья Долсы, но больше слушал ее, думая, как хорошо, что по его милости она ничего от себя в жизни не упустила и у нее создалась своя семья. Но все равно она целовалась с ним, как раньше, как тогда, на станции метро «Маяковская», когда он прижал ее к колонне и все открывал для себя, что она ждет и любит его, и все открывал, и все открывал…
После рождения ребенка он виделся с Милой еще раза три. Она была по-прежнему трогательно расположена к нему и, кстати, ее мама тоже. Мужа он не видел ни разу, да и не хотел смотреть на него. Мила со своей стороны тоже не собиралась их знакомить. Муж наверняка бы догадался, кого больше любит его жена. А это было ни к чему ни Миле, ни Михаилу, ни самому этому мужу – больше всего, наверное, именно ему.
Но почему сейчас, после бурной ночи с Галей, ему пришла в голову Мила? Из-за того, что он с ней не спал – разумеется, не по причине собственного морального совершенства и стойкости, а всего лишь из-за недостаточной настойчивости, при которой «само собой» воспользоваться ею не получилось? Возможно. Контраст между тем и другим случаями был очень заметным. С Милой встречался, целовался, слушал ее, даже заботился о ней, но не лежал. С Галей, можно сказать, до минувшей ночи вообще не встречался – просто сталкивался три раза, зато переспал. Ни в том, ни в другом случае он не казался себе заслуживающим похвалы, но вспомнить о них было приятно. Что же до известной степени восстанавливало его в собственных глазах, особенно сегодня? Сознание того, что он еще «может»? Нет, не оно. Он и без этого знал, что еще может. Занимало совсем другое – сумеет ли он оправдаться за свое поведение перед Всевышним, получит ли от НЕГО милостивое прощение не совсем невольному греху, хотя и совершенному в слегка оправдывающих этот грех обстоятельствах?
Глава 21
До сих пор Михаила не беспокоило, правильно или неправильно он здесь себя ведет. Просто ему надо было хорошо делать то, что и полагается делать в сложном походе – думать, выбирать лучший путь, грести, маневрировать, смотреть по сторонам, ставить и снимать свой лагерь, готовить еду – всего столько, что дай Бог успевать за ходовой день. Вспоминать о своем прошлом он работой в полном смысле слова не считал, даже когда он, погружаясь в давние события, снова переживал за себя – и более того – давал себе порой безжалостные оценки. Это касалось той части его натуры, которую он, худо-бедно, прежде уже познал и постарался улучшить. Поэтому прошлое скорее назидало ему, но не угнетало, не растравляло душу.
Теперь же он чувствовал и знал – до самого конца пути и возвращения в Москву его будет неотступно преследовать вопрос, как он посмотрит в глаза Марине. Кончилось время, когда он считал себя почти неуязвимым для соблазнов. Пришла сексуально раскованная женщина – и вот, пожалуйста, «неуязвимый герой» тут же теряет стойкость, а в некотором роде и совесть, но все еще думает, что уступил этой даме не совсем неправомерно, а как бы даже из гуманных соображений, помогая ей разрешить проблемы, возникшие у нее по вине любовника-предводителя их команды. Оправдательные мотивы, которые сами собой лезли в голову, действительно, не выглядели только надуманными, однако и признавать их достаточными для того, чтобы успокоить пробудившуюся совесть, внутренней наглости не хватало. Гале было чем протаранить его добродетель, и у него оказалось достаточно сил, которые помогли ей уняться, но все же после того, как в его замечательной обороне была проломлена здоровая брешь, а не до того. Значит, не был застрахован бронею и зря слишком много воображал о себе. А теперь еще должен был воображать и Галины прелести. Они в самом деле впечатляли. Грудь – что надо. Бедра – великолепные. Зад превосходен. Темперамент, характер – вполне соответствующие ударному сексуальному облику. Суммарная мощь средств воздействия на мужское воображение – более чем достаточная, чтобы заставить покачнуться любого мужчину в возрасте, который Уильям Фолкнер, говоря о Юле Уорнер, определил словами «от восьми до восьмидесяти». Попасть в этот диапазон Михаил пока что попадал, но это не значило, что его поведение было столь же приличным, сколь и оправданным. Он и сам не знал, какую отметку надо себе поставить – то ли два с плюсом, то ли три с минусом. Прошли времена, когда он колебался, какая гипотеза верна насчет одного вопроса: допустимо ли ублажать нуждающуюся в ласках постороннюю женщину, если вполне удовлетворяешь в постели любимую и свою? Вразумления, получаемые им время от времени от самого Господа Бога, однозначно свидетельствовали: если своя женщина – воистину любимая, то нет, не допустимо. Иное было бы чревато утратой Высшего Небесного Дара и Блага – из-за погони за иллюзией, миражом и ерундой. Нельзя было безнаказанно рисковать подобной наградой, особенно зная, что второй такой не дадут – не дождешься. Ведь это самое редкостное счастье – хоть однажды в жизни получить долгую взаимную любовь, даже не ведая, за что его удостоился. Уж в чем – в чем, а в этом Михаил был
