Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Милый! Как жаль, что не могу идти дальше с тобой, раз ты этого не хочешь. А я, как ни смешно это может показаться, была одну ночь счастлива в этом незадавшемся путешествии. Не думала, что так может быть. Я понимаю, как ты любишь и ценишь жену. Но если ты вспомнишь меня и захочешь, не отвергай от себя эту мысль и приходи. А может, увидимся еще и здесь? Целую. Галя».
Далее следовал адрес и телефон не только ее квартиры, но и мастерской. Михаил со все еще горящим от прилива крови лицом бережно убрал записку в карман и только тогда подумал, что таким образом сохраняет документальное доказательство связи с другой женщиной. – «Ничего себе – разбередил молодку, – подумал он. – Но все равно не думай, не обольщайся, что ты такой уж молодец». Иллюзии в самом деле были ни к чему. И, тем не менее, налицо были факты, доказывающие, что Галя рассчитывает на него, уверена, что он найдет ее послание, а затем рано или поздно откликнется на зов – возможно еще здесь, на маршруте, и к этому следовало отнестись вполне серьезно. Михаил представил, как Галя писала ему записку либо уединившись в палатке, либо уйдя в сторону от лагеря. Как потом, наверно, перед самым отплытием, поднялась под предлогом нужды от байдарки наверх к оставленному биваку, подняла заранее заостренный прут, воткнула его в землю и вложила в расщеп письмо – письмо своему «милому». Знающий да поймет. Спустя пару минут она уже, небось, с победным видом прошла мимо Игоря и села на свое место в байдарке, возможно, спрашивая себя, сколько ей придется ждать новой встречи с Михаилом. С Милым Михаилом, если считать допустимым пользоваться сразу двумя именами – тем, которое ради конспирации начертала Галя и тем, которое он получил при рождении. – «Хоть стой, хоть падай», – в сумрачном настроении подумал он.
До очередного порога Михаил добрался минут через десять. Главный слив был внушительным, но не головоломным. Такие всегда приятно проходить, если удается точно выдержать намеченную линию движения, а тут она была ясна. Все же эту ступень лучше было проходить одному, без матроса. Он понял, что сразу примерил ситуацию к Галиному экипажу, прежде чем подумать, что будет делать сам. Пожалуй, нижняя шивера была сложней порога. Это следовало учесть. В ней просматривалось три возможных прохода. Подумав, Михаил выбрал левый. Дальше просматривать путь уже не было смысла – все равно всего не упомнишь. Михаил повернул обратно и, возвращаясь к биваку, снова и снова вглядывался в опасно бурлящие струи воды. О Гале он больше не думал.
Ночью не спалось. Михаил вспоминал Марину и злился на себя, что по дурости своей не сделал всего возможного для скорейшего возвращения к ней, чтобы больше не расставаться. Он правильно поступил, не взяв Марину сюда. Она бы, конечно же, выдержала, если бы согласилась пойти, но предлагать ей маршрут самому не хотелось. Для него он тоже не стал особенным удовольствием. Просто еще раз позволил напомнить самому себе, что еще способен на самопреодоление. Конечно, чарующая красота природы и на этот раз пробирала до костей всё его существо, но смотреть на нее одному, без Марины, было все-таки грустно. В словах ей своих ощущений не передашь, да и всех видов Реки и окрестных хребтов ни за что не запомнишь. С Мариной бы все воспринималось иначе. Но он по своей воле попал сюда один, и за это приходилось расплачиваться. Две стихии – природу и любимую женщину – никак не хотелось постигать по отдельности, это стало ясно ему давно – с самого первого похода, в котором он познакомился с Ингой. С тех пор много воды утекло из тех рек, по которым он проходил, но непреложность этой истины только подтверждалась. Чего, спрашивается, ему понадобилось искать подтверждение ей еще раз? Не хотелось успокаиваться по-стариковски? Ходить в серьезные походы, когда все знакомые ровесники давно «оставили этих глупостей», как говорят в Одессе – это действительно кое-чего стоило, но все равно не так много, как неразлучная близость с Мариной. Это можно было и раньше понять. Понять и принять. И больше не рыпаться. Не все благородные устремления в путешествия оправдывались желанием сохранить верность самим себе в лучшем. Иногда чутье могло и подвести, если забыть, что есть самое главное в жизни. Стоило бы помнить пример Рема Викторовича Хохлова, физика, академика, ректора Московского Государственного университета, видимо, юного душой человека и альпиниста, который на короткое время вырвался из плена городских научно-служебных дел для восхождения на Памирский Пик Коммунизма. Возможности потренироваться и достаточно хорошо акклиматизироваться на средних высотах у него, естественно, не было. В этих условиях все определял не разум, а цейтнот, и еще – самолюбие и гордость. Кончилось это совсем плохо, хотя в некотором смысле и достойно, потому как человек до конца жизни не изменил любимому пристрастию, которое считал едва ли не самым ценным в себе. Его настойчивость можно было считать и подвигом, однако нехватка благоразумия и желания считаться с необходимостью акклиматизации девальвировало его поступок, а жаль. Вольно или невольно, но он проявил неуважение к горам, в которые так стремился вернуться, а как раз этого они никогда и не прощали. Собственно, они могли угомонить навеки и самого уважающего и влюбленного в них человека, вполне расчетливого и осторожного, но это была уже другая статья и другой случай. Однако выкроить для встречи с любимыми горами – Великими Горами! – всего лишь пару недель – было все равно, что пытаться доказать свою вечную привязанность давно невиданной любимой женщине, исполнив с ней «по-быстрому» «всю любовь» и сразу после этого «сделав ей ручкой». Так нельзя себя вести ни с женщиной, которую любишь и уважаешь, ни, тем более, с любимыми горами, поскольку они, в отличие от женщин, не станут вникать в причины торопливости, чтобы попытаться извинить ее, а просто в раздражении спустят лавину, камнепад или ледовый обвал, а не так – заставят обломиться карниз или снежный мост, а если этого окажется мало, вызовут гипоксию – горняшку, высотную астму, сердечную недостаточность или смертельное переохлаждение. И это было далеко не все, что они могли употребить и пустить в дело против тех, кто покажется им непочтительными, зарвавшимися и невежественными существами. Горы умеют оценивать всё, что есть в человеке – в этом не стоило бы сомневаться никому. Наверное, и Рем Хохлов должен был догадываться об этом, так как был далеко не новичком в горах. Но жизнь в цивилизации торопила его, побуждая поставить интересы физики и университета выше интересов романтика – альпиниста. В результате – как ни старались его спасти, выполнив уникальную посадку вертолета на Памирском фирновом плато – а это выше шести тысяч метров над уровнем моря, спасти все равно не смогли. Не стало ни спортсмена – романтика, ни выдающегося физика, ни уникального ректора МГУ в советские времена.
Ясное дело, такое не могло произойти без санкции Вседержателя судеб – в этом Михаил был вполне убежден. И все же ему казалось, что в каких-то случаях Господь Бог делегирует горам определенные полномочия и разрешает им самостоятельно вынести тот или иной приговор тому или иному лицу. На всякого мудреца довольно простоты, чтобы совершить фатальный промах. И Рем Викторович Хохлов оказался одним из бессчетного множества людей, которые его совершили во вздыбленных вверх горных странах мира. Ну, а с тех, кто сам относил себя к категории «покорителей гор», они взыскивали за гонор и слабоумие еще чаще и строже.
Только благоговение и священный трепет в душе в сочетании с трезвым разумом могли найти благожелательный отклик в сердце гор. Но и это не избавляло от взыскующих испытаний с их стороны. Для тех, кто не тратил больших трудов, чтобы подняться к вершинам на канатных дорогах, фуникулерах и вертолетах, они открывали поразительно мало в сравнении с теми, кто шел к ним пешком, преодолевая себя и препятствия, карабкался и корячился, лез на стены, мерз, рисковал. Горные страны представлялись Михаилу неким промежуточным миром между обычным, равнинным, и тем Небесным Миром, в котором мы предполагаем оказаться после окончания земного пути. И не зря именно в окружении высоких гор постоянно жили хранители мудрости всех человеческих рас и цивилизаций, которым одним из всего человечества, неоднократно впадавшего во вторичную дикость, удавалось проносить сквозь миллионолетия, тысячелетия и века божественные Истинные Знания, о чем свидетельствуют виднейшие эзотерики, в частности – Елена Петровна Блаватская и Николай Константинович Рерих. «Тайная доктрина»
