Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого шёл период долгой физической разлуки, на котором Ия также акцентировала внимание. Цветение вишен, тополиный пух, осенний листопад, искры снежинок от лунного света – всё это из года в год было в длинных письмах Павла к ней из армии, а потом и из консерватории. Были посылки с аудиозаписями концертов, в которых участвовал Павел как музыкант. Были фотоотчёты из тех городов и стран, где бывал на гастролях военный оркестр, в котором Павел служил по контракту. Были разного рода подарки в виде безделушек, указывающих на принадлежность к тому или иному краю.
Много красивых и заманчивых обещаний их безоблачной совместной жизни давал Павел в письмах Ии. Но, скорее всего, он и сам в это не верил. Об этом Ия тоже написала в своих рассуждениях. Хотя заметила, что расстроена этим меньше, чем просто потерянным временем, проведённым в браке с Павлом. Что лазурные берега и белоснежно-туманные зубья Альп – не то, без чего нельзя прожить с любимым. Ия всё подводила к одному – что без любви семья не для неё.
Каждая завершённая мысль заканчивалась подведением некоего итога то ли их совместной жизни, то ли жизни её. Но результат от этого не менялся, потому как их жизнь в последнее время, начиная с рождения сына, полноценной в общепринятом представлении назвать было сложно. Хотя для Ии понятие «общепринятое» было весьма размыто. Она продолжала размышлять о прошлом и настоящем, механически выполняя домашние дела, что было вполне привычно как лично для неё, так и для тех, кто становился невольным свидетелем всего этого действа, например для её мамы.
Пульхерия Иннокентьевна давно перестала делать дочери замечания по ведению быта в её квартире, куда она приводила внука из ясель. Мама и сын могли застать Ию за развешиванием тюля на окно в комнате в форме крыльев не стрекозы, как на прошлой неделе, а бабочки…
Вообще, Ия была уверена теперь в том, что детство – это то, что с нами всегда. Точнее – в нас. И измерять этапы взросления математическими цифрами для неё было совершеннейшим абсурдом. Если бы взрослые воспринимали жизнь с точки зрения детей, считала Ия, счастья бы хватало всем и всегда.
Она не знала, как было у других. Но, воскрешая в памяти ленту произошедших с ней событий, делала выводы о том, что есть детство и когда оно началось. Но о его завершении, как и о начале этого сложного периода, с преследующим запахом молочных продуктов и аммиака, её никто не оповестил. Чтобы точно сказали: «Да, с сегодняшнего дня у тебя заканчивается период младенчества и начинается время смышлёного детства», такого не бывает.
В один из тех дней, когда для всех живущая в своём мире Ия сочиняла письмо, предвещавшее развод с Павлом, она удивительно наблюдательным образом подчеркнула мироощущение и своего маленького сына.
«Незадача, но я, например, не помню своего дня рождения, – записала она. – Не помню, кто сказал мне, что у меня есть мама, и когда меня познакомили с ней. Конечно, я должна была её чувствовать на некоем генетическом уровне, впрочем, как и отца, но так, чтобы представили, когда смотришь глаза в глаза, – такого не помню.
Хорошо, что эта женщина, с густой шапкой волос осенней палитры, улыбающимися глазами и ртом, подчёркивающим острую точку носа, была круглосуточно рядом и я свыклась с тем, что её надо называть «мамой». И плохо, что тот, кого просили называть «папой», с более трубным тембром, который завораживал меня настолько, что я замирала, если даже кричало и щекотало где-то внутри, так мало был рядом.
Так и мой сын не вспомнит, когда он привык к звукам своего имени – ВИТЯ. Но так совпадало, что, произнося их, ему давали то, что его занимало на какое-то время, или то, чем он утолял голод и жажду. Он привык к ним и потому, что так к нему обращались те, кого называли его бабушками. Особенно ему было удобно и легко называть так одну из женщин, которая приходила к нему чаще. Мою маму. Он понял, что для него эта «ба-бу-ля» – очень удобная помощница. Витя называл её бабулей, потому что это слово выговорить было легче, чем «бабушка».
Когда ни папы, ни мамы не было дома, бабуля кормила его любимой пюрешкой с котлетами. И хотя, бывало, он просил больше не накладывать в тарелку с пятачком на кайме и почти плакал от того, что объелся, её картофельное пюре и сочные котлеты не переставали быть его любимым блюдом.
С бабулей Вите нравилось смотреть телевизор. Она никогда назидательно не заставляла пялиться в него тогда, когда ему в нём что-то не нравилось. Он мог спокойно играть в игрушки, сидя на полу, в то время пока бабуля, щёлкая семечки, смотрела то, что считала интересным, забывая стряхивать шелуху с губ.
Я заметила, что бегающие и прыгающие на экране дяди и тёти в обтянутых одеждах бабуле не нравились. Она не то чтобы злилась, нет… По выражению её лица вообще сложно было прочитать её отношение к происходящему, потому что в других ситуациях моя мама с таким лицом смеялась. А в момент, когда на экране были эти не разговаривающие человечки, прыгающие то друг к другу, то друг от друга, она, смотря в телевизор, прикладывала кулак между ног и пыталась прыгнуть, как они. Когда Витя случайно переключал на канал, где транслировали какой-нибудь балетный шедевр, я понимала, что после этого зрелища прыгать так и смотреть на них ему тоже не хотелось. Он не понимал: смешно
