Михаил Иванович Глинка - Александр Семенович Розанов

сентября того же года) или лирические пьесы, как «Рыцарский романс», «Баркарола», «Жаворонок». Романс-болеро «О дева чудная моя» Глинка переделал в пьесу для фортепиано, и летом 1840 года ее с шумным успехом исполнил в Павловске оркестр Г. Германа в инструментовке самого дирижера. Входила в цикл и своего рода прощальная «Попутная песня». Тем не менее за границу Глинка в эти годы не уехал. В середине сентября 1840 года он принялся за сочинение музыки к драме Н. В. Кукольника «Князь Холмский». Партитуру этого примечательного сочинения композитор закончил менее чем через месяц. Но пьеса, поставленная на сцене Александринского театра, «не удалась», и это «замечательно длинное создание... упало с первого раза с страшным гулом и треском», по отзыву «Литературной газеты», воздержавшейся высказаться о музыке Глинки.

Переселившись к П. А. Степанову, композитор занял комнату, по его словам, «расписанную карикатурами и чертовщиной. Когда, бывало, ночью карета своими фонарями освещала мгновенным светом... комнату, странные фигуры мелькали одна за другой, а казалось, что стоявшая на печке мертвая голова насмешливо улыбалась. Мне, по крайней мере, часто казалось, что она смеялась над моими страданиями, тогда я спал дурно и часто предавался печальным размышлениям о судьбе своей». Действительно, Глинку подстерегали новые семейные невзгоды.

Романс «Жаворонок» на стихи Н. В. Кукольника

Антракт ко II действию из музыки к трагедии Н. В. Кукольника «Князь Холмский». Автограф

Ференц Лист (1811—1886), венгерский пианист и композитор. Гравюра с фотографии А. Вегера

В марте 1841 года Глинка подал прошение о разводе в петербургскую консисторию. Начался затяжной и «каверзный» процесс, который всячески запутывали недруги Глинки.

Выезд из столицы был в связи с этим Глинке запрещен. И уехать на Украину к Е. Е. Керн ему, таким образом, не удалось. А с годами чувство Глинки стало меркнуть, и когда в 1842 году «Е. К.» (как Глинка называл ее в «Записках») возвратилась в Петербург, они встретились «дружески, но уже не было прежней поэзии и прежнего увлечения»,— вспоминал композитор.

Несмотря на все неприятности, Глинка деятельно работал над окончанием оперы. Отрывки из нее он играл у Энгельгардтов, А. Н. Струговщикова, Виельгорских, В. Ф. Одоевского, поэтессы графини Растопчиной. Виделся он и с Листом, появление которого в Петербурге весной 1842 года «переполошило всех дилетантов»; в гостиной Карамзиных он встречался с Даргомыжским и Брюлловым. «Великому Карлу» он показывал свои рисунки. Под карандашным пейзажем с сельской мельницей тот написал: «Скопировано весьма недурно».

Софья Григорьевна Энгельгардт (1805—1875), знакомая М. И. Глинки. Миниатюра работы неизвестного художника

Пейзаж с мельницей. Рисунок М. И. Глинки

«М. И. и верный служитель Ульяныч». Рисунок Н. Степанова

Михаил Иванович Глинка. С дагерротипа

За «наставлениями» к Глинке приходили молодые композиторы и любители музыки, в том числе Ю. К. Арнольд и А. Н. Серов. Когда после визита к композитору Серов пошел с Глинкой пройтись по Адмиралтейскому бульвару, то удивлен был множеством знакомых, с которыми тот вежливо, но серьезно раскланивался. (Он тогда был известен уже не только среди музыкантов, его знали многие любители русской музыки.)

Облик Глинки на дагерротипе, снятом с него в том же 1842 году, уже далеко не схож с прежними его изображениями. С достоинством выпрямившись, он смотрит на нем в сторону, словно ему не хотелось бы встретиться глазами с чьим-либо взглядом. На серьезном усталом лице следы творческих размышлений и житейских печалей. Одет он в хорошо сшитый, но не щегольский сюртук. Наступили годы зрелости, ценой многих испытаний выковавшие равновесие мудрого мастерства.

4 марта 1842 года Глинка представил партитуру «Руслана и Людмилы» директору театров А. М. Гедеонову, и тот согласился на ее постановку (либретто оперы композитор представил «на утверждение» несколько позже). Известие об этом проникло в печать, и «все увеличивалось нетерпение публики», вспоминал П. П. Соколов. Но Глинке предстояло преодолеть еще много трудностей. Путь оперы на сцену оказался тернистым.

В сентябре начались оркестровые репетиции. По «соображениям» Брюллова А. А. Роллер написал эскизы декораций (не все они получили одобрение композитора, желавшего видеть в них больше сказочности «в русском характере» и решительно отвергшего декорацию замка Черномора в четвертом действии).

Балетмейстера А. Титюса Глинке пришлось позвать на обед и показать кавказскую лезгинку: ее лихо проплясал ему писатель П. П. Каменский. «Вино произвело свое действие», и хоть французу Титюсу лезгинка и не очень понравилась, он занялся постановкой танцев, вспоминал композитор в «Записках».

Увертюру к опере, уже прямо в партитуре, Глинка большей частью писал в режиссерской комнате, пока на сцене шли репетиции.

Незадолго до премьеры реакционный критик, издатель «Северной пчелы» Ф. Ф. Булгарин очень «досадил» Глинке, пренебрежительно отозвавшись о русской оперной труппе. Тем началась серия «гадостей», которых Булгарин немало сделал композитору.

Успокоить раздраженных артистов Глинке удалось с большим трудом. Недоброжелательным было и отношение к «Руслану» А. Н. Верстовского, автора «Аскольдовой могилы», ревниво полагавшего себя основоположником русской оперы. (Его «единоборство» с Глинкой изобразил друг композитора К. А. Булгаков в сатирическом рисунке «Полет».) Огорчали Глинку и многочисленные сокращения музыки. Впрочем, все трудности партитуры были исполнителями в конце концов благополучно преодолены.

«Блеск и великолепие этого спектакля превосходит все, что доныне видели на русских театрах»,— писал В. Ф. Одоевский незадолго до первого представления.

«Полет» (М. И. Глинка и А. Н. Верстовский в виде Руслана и Черномора). Рисунок К. Булгакова

Страница из либретто оперы «Руслан и Людмила» с перечислением действующих лиц и их исполнителей

Афиша первого представления оперы «Руслан и Людмила»

Первое представление оперы «Руслан и Людмила» было назначено на 27 ноября — день шестой годовщины со дня премьеры «Ивана Сусанина». В главных партиях снова появились О. А. Петров (Руслан) и М. М. Степанова (Людмила). Зато вместо заболевшей А. Я. Петровой-Воробьевой партию Ратмира пела молодая воспитанница Петрова 2-я. Неудачными были Този в партии Фарлафа и Лилеева — Горислава. Декорации, по свидетельству современников, были великолепными, а костюмы — «верхом роскоши и изящества». Глинку публика несколько раз вызывала на сцену. Но слышалось и шиканье. Второе представление,