Конец каникул - Януш Домагалик

Эльжбета заглянула в грот и попятилась.

— Нет! Не полезу, там темно! Одна боюсь… — И вернулась.

Глава 12

День был хороший, пока не привел с собой вечера, а вместе с ним и моего вопроса. Простого вопроса насчет маминого адреса…

После ужина я достал недописанную тетрадь, вынул конверт и ручку, расположился за столом. Отец не спрашивал, что я делаю, он читал «Желтого тигра». Наверно, Ирка принесла книжку, пока я ходил на чердак засыпать голубям зерно. Последнее время я мало ими занимался, чаще, по-моему, с ними возился отец. «Может, показать их как-нибудь Эльжбете? — мелькнуло в голове. — Вылупились птенцы, девочки любят такие вещи. Вот только захочет ли прийти?» Я принялся за письмо.

О чем писать? После трех-четырех строчек все мысли пропали. Когда уезжаешь из дому, писать проще. Если сидишь дома, неизвестно, о чем сообщать. Но еще одна, еще две фразы, и страничка все-таки дописана.

— Дай мне конверт с адресом! — сказал я отцу. — С адресом того санатория, где мама…

Отец отложил книгу и уставился на меня.

— Ты это о чем?

— Конверт. Письмо, которое прислала мама.

— Зачем тебе конверт?

— Сам видишь, я написал письмо! Теперь мне нужен адрес.

— Ага, тебе нужен адрес, — буркнул отец, словно только сейчас понял, в чем дело. Сунул руку в карман, в другой… — На!

Я взял конверт, перевернул, чтоб найти адрес отправителя. Пробежал взглядом и тут… Тут прочитал еще раз, вслух, слово за словом, не веря собственным глазам.

— Как же так? Ведь это адрес тети Ванды, правильно? Значит, мама не уехала в санаторий? Ты знал об этом?

Отец смутился. Не глядя на меня, протянул руку за конвертом.

— Знал. Она у тети Ванды. Но ведь тетя живет в Отвоцке! В санатории или у тети — какая разница? И там и там один и тот же воздух, правильно?

— А вы сказали, мама едет в санаторий. Почему?

— Ты уже переписал? Отдай письмо.

— Я спрашиваю, почему вы так сказали? У мамы что-то с легкими? Это серьезно?

— Да, легкие… Ничего серьезного. Отдохнет, подышит воздухом… Не огорчайся!

— А когда она приедет? Когда вернется?

Отец посмотрел на меня. Он смотрел долго и наконец тихо сказал:

— Не знаю. Может, через месяц, два… В общем, через какое-то время…

Я встал из-за стола. Взял письмо, которое только что написал, порвал.

— Что ты делаешь? — резко спросил отец.

— Ничего. Напишу другое. Если она не в санатории, напишу другое. Это не годится.

Я пошел на кухню выкинуть клочки бумаги. И внезапно ощутил страх. Что он от меня скрывает? Уехала вроде бы в санаторий, всем и всюду об этом рассказывали. А живет у тети Ванды. Само собой, воздух что в санатории, что в Отвоцке, но… но в чем все-таки дело? Мне показалось, будто над головой собираются тучи. Ведь хороших вестей не скрывают.

Когда я вернулся в комнату, отец по-прежнему читал книгу. И я спросил как можно спокойнее:

— Слушай, а что мама писала тебе, ну… в этом письме?

— Ничего особенного. В основном о тебе. Беспокоится, как мы тут справляемся. Просит поцеловать тебя. Разве я не говорил?

— Нет! Об этом письме ты не сказал мне ни слова!

Он будто не слышал моего ответа. И в этот вечер мы с ним больше не разговаривали. Но тишина в квартире стояла напряженная, слишком много было незаданных вопросов, несказанных слов. В такой тишине одна минута превращается в невыносимых пятнадцать минут!

На следующий день я встал очень рано. Проснулся в шесть и не мог больше заснуть. Встал и потихоньку оделся. Отец еще спал.

Я пошел на кухню, закрыл за собой дверь и написал длинное письмо, такое длинное, что сам себе подивился. До сих пор не было у меня письма длиннее, чем на двух сторонах тетрадного листка. На почту я пришел раньше восьми, пришлось немного подождать, пока не откроют окошечко. Я послал письмо экспрессом. Через пять-шесть дней должен прийти ответ. Что она мне напишет? Как ответит на все мои вопросы? Когда я вернулся, отец сидел за завтраком. Он был в отличном настроении, а может, просто притворялся.

— Принимаюсь за стирку! — весело крикнул он. — Рубах пять уже скопилось. Перекуси — и в магазин за порошком. Где ты пропадал?

— На почте. Я послал письмо.

— Да? Это хорошо. А я уж было подумал, что ты со своей девочкой в такую рань встречаешься.

Зачем он это? Ни разу еще не говорил про Эльжбету. Почему именно теперь об этом? Может, дает мне тем самым понять: у каждого свои тайны, ведь и я говорил ему не все, а он тем не менее не спрашивает… Нет, чушь. Что это лезет мне в голову?..

— С Эльжбетой? Нет. С ней и с Толстым мы встречаемся всегда в десять, на пруду.

— Понятно… — И отец улыбнулся. — Только что был тут Толстый, сказал, что не видел тебя вчера целый день. Принеси мне порошок и отправляйся к нему. Он будет ждать около своего дома.

Польная улица, где жил Толстый, называлась так не зря. Это была улица на окраине города, рядом с полем, усеянным грудами камней. Не знаю, проезжала ли по ней хоть раз в месяц машина; ребятишки играли здесь стайками на мостовой.

Толстый сидел на краю тротуара около дома и забрасывал то и дело увесистый камень, который его сумасшедший пес тут же ему приносил. И так полдня — собака неутомимая. Я поднял с земли прутик и крикнул:

— Ландыш, ко мне! Хоп! Ну, хоп!

Я держал прутик не выше чем на метр от земли, но овчарка не пожелала прыгать. Подбежала, завиляла хвостом — и все.

— Хорошо, что ты пришел! Наконец-то! — буркнул Толстый.

— Слушай, что с собакой? — обратился я к нему. — Гналась, помню, за курицей, перемахнула через двухметровый забор. А через прутик не хочет.

— Потому что собака умная. Чего ей ни с того ни с сего через прутик скакать? Ты б стал скакать на ее месте? Не заговаривай мне зубы. Не для того я тебя больше часа жду!

— Ждешь!.. Будто сам с ней только что не играл. Скажешь, нет? — И я уселся возле Толстого. — Чего огрызаешься?

— Это не игра… Надо согнать с нее жир, она стала толстеть. Пора погонять ее немного. Отцепись, в конце концов, от собаки! Ни о чем другом не говоришь!

Толстый был явно не в духе. Я, конечно, не знал, что случилось, но спрашивать не стал. Все равно вопросами из него много не выжмешь. Лучше подождать, пока сам не скажет.

— Дурацкая, знаешь ли, история… — начал наконец Толстый. — Встречаю это я вчера вечером нашего старика, он тут рядом живет, дома три отсюда…

— Какого старика?

— Ну, Зонтика. Идет с ведром за водой, к колодцу, в пальто, понимаешь? Август, а он в толстом пальто с поднятым воротником. Я подошел, говорю: «Воду вам могу принести…» А он странный какой-то, понимаешь? Только потом догадался, что у него температура… Жаром от него так и пышет!

— Надо было спросить, что с ним такое, а не догадки строить. Толстый глянул на меня и покачал головой.

— Ишь шустрый какой… «Надо было спросить»!

Он замолк и уставился на ребятишек, копошившихся на мостовой. Наконец встал. Я тоже.

— Ну и что будем делать?

— Да с чем делать? Ты говори по-человечески! — рассердился я.

— Когда я ему, понимаешь, принес ведро, он сказал, что лежит так уже несколько дней. И чтоб утром я заглянул, если нетрудно. Он собирается кой о чем попросить. Он живет один!

— Один? Такой старый? Сколько ж ему в общем лет?

— Много. Может, семьдесят… Но он один. Ты об этом не знал?

— Откуда мне знать? Ну, пошли, зайдем! — И я направился к дому, где жил старик. Но Толстый не двинулся с места. Остановился и я.

— Не ходи, нет смысла… Я только что оттуда. Он почти без сознания. Он и на ночь-то не запирался, дверь была открытая. Дышит тяжело, еле говорит. Врача бы надо! Что будем делать?

Я знал не больше, чем он. На шахте есть поликлиника, но врач с шахты не придет, потому что там лечат только рабочих. «Скорой» у нас нет, не позвонишь. Остается больница. Теперь до меня дошло, отчего это Толстый такой злой: попалось нам ни с того ни с сего чужое дело, да еще какое! Кому это нравится? Тут, пожалуй, не отвертишься…

Толстый подумал, наверно, то же самое. Тихонько выругался и сказал:

— Дернуло меня встретить его вчера у этого колодца…

Тут мне стало не по себе. Мы взглянули друг на друга. Толстый закусил губу, но сказанного не вернешь. Я был в более выгодном положении: он сказал то, что думал я, но сказал-то все-таки он… Мы направились в поликлинику. Это было неблизко, но мы не проронили ни слова, пока шли через город. И только перед самым входом Толстый дернул меня за рукав и пробурчал:

— Юрек, я не то хотел сказать… Ты неправильно меня понял!

— Ясно, не то… — поспешил я с ним согласиться. Оба мы знали, что врем друг другу.

Перед окошечком в регистратуру очередь. Ждать пришлось больше получаса: никому и в голову не пришло пропустить нас вперед. Наконец я очутился с глазу на глаз с девушкой в окошечке. «Фамилия… имя… возраст… адрес…» — выбрасывала она из себя, как автомат. Толстый мне подсказывал, и с этим мы как-то проскочили.