Конец каникул - Януш Домагалик

— Чего дурака валяешь? «Зачем, зачем»! О чем мы с тобой все время толкуем? О враче, да? Ну, идешь? Или мне одному идти?

— А ты один пошел бы? — обрадовался я, и он, наверно, это понял: с улыбкой посмотрел на меня и пожал плечами.

— Почему бы нет? Дай только его адрес.

— Я пойду с тобой! — сказал я с досадой, и мы отправились вместе.

Я только рот разинул, глядя, как он это делает, я бы так не смог. Я думал, нас вышвырнут вон. Мне еще не случалось ходить куда-нибудь по делу, может, потому я и считал, что это так трудно. Сдать в школе взносы на комитет, сбегать на почту, в магазин… Что еще? Но это сущая чепуха. Мама тоже ни во что не вникала, делами занимался отец. Я давно считал, что он может все и выйдет из любого затруднения. Это было очень удобно. А теперь, оторопело глядя из угла, я завидовал, что не у меня, а у Каминского так складно все получается.

Он протиснулся между людьми, навалился на барьер, за которым сидела регистраторша, и сказал во весь голос: «Здравствуйте!» И все тотчас обратили на него внимание. В приемной у врача принято говорить вполголоса, как в церкви. И это обычное, в общем-то, «здравствуйте» прозвучало как гонг и произвело впечатление. Самое сильное, кажется, впрочем, на меня.

— Меня прислал директор шахты. Надо срочно связаться с врачом! Он в каком кабинете?

У меня перехватило дыхание. Ну горазд врать… Как он потом вывернется?

— Что случилось? Директор Хрущевский заболел? — оживилась регистраторша. Люди в очереди тоже.

Каминский посмотрел по сторонам и состроил физиономию, которая, по-моему, ровным счетом ничего не значила. Затем откашлялся и поправил волосы, что, с моей точки зрения, тоже ни о чем не говорило. Но вероятно, каждый понял это по-своему, и все остались удовлетворены ответом, которого не было. Регистраторша указала на одну из дверей, и Каминский опять очень громко сказал: «Можно?» — и, не колеблясь, вошел. А в приемной все пошло своим чередом: регистраторша вполголоса командовала людьми, те протискивались вперед с какими-то бумажками, рецептами и почти шепотом спорили друг с другом, кто перед кем стоял в очереди.

Через несколько минут из кабинета выглянул доктор и распорядился:

— Позвоните диспетчеру, пусть пришлют машину! Регистраторша вскочила со стула.

— Звоню, звоню! А что с директором? Врач посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

— Что? Не морочьте мне голову.

— Да, да, доктор! Сейчас…

Она почтительно улыбнулась, люди сделали вид, что всего этого не слышат, а я почувствовал себя так, как на выступлении драм-коллектива у нас в школе. Мне казалось, вот-вот в этом скверном театрике обвалится крыша и рухнет на наши головы.

Однако ничего не случилось. Каминский вышел, нарочито громко сказав «до свиданья», кивнул мне, и через минуту мы были уже на улице.

— Велел подождать. Поедем вместе, когда дадут машину.

— Что, собственно, ты ему наплел? — спросил я с беспокойством.

— Неважно. Что надо… Более или менее правду. Оказывается, мы попали в десятку: За беляк когда-то учил и его тоже. Ну, чего морщишься? Не нравится, да? А иначе ты б ничего не добился, с ними так только и можно…

Около часа дня мы вместе с врачом оказались в квартире Зонтика. Будь я один, я б, наверно, бросился вон, стал звать на помощь людей — ну, не знаю, что бы такое я сделал, если бы пришел один.

— Черт возьми… — процедил сквозь зубы врач. — За такие-то труды…

Он тоже замер в дверях, как и мы. Но уже минуту спустя работал как одержимый, я не мог уследить за его руками. На пол сыпались головки от ампул, смененные уже в который раз иглы глухо звякали о металлическое дно коробочки со шприцами.

В квартире был полумрак, окна занавешены толстыми, надорванными с краев портьерами, духотища, беспорядок. Возле кровати разбитый стакан, разлитая по полу вода почти высохла. Наверно, Зонтик столкнул или выронил стакан и не смог подобрать осколки. Одежда скатилась со стула, на спинке висела только рубашка с оттопыренным крахмальным воротничком и галстук, его темно-синий галстук, в котором он всегда появлялся в школе. Я попробовал кое как собрать вещи, сложить. Невозможно было стоять без дела у стенки и смотреть, как работает врач. Каминский тоже в конце концов очнулся, я услышал, как на кухне наливается в чайник вода.

— Найди там какое-нибудь полотенце, намочи и тащи сюда! — крикнул ему врач, а сам стал поправлять подушки, одеяло. — Открой окно! — это уже мне.

Может, странно, но сейчас я увидел в его квартире не то, что поразило меня в первую минуту. Сейчас я заметил, сколько здесь фотографий и картинок, а от пола до средины стены всюду стеллажи с книгами, уложенными не как в школьной библиотеке, а боком, друг на друга, наискось, корешками вверх, по-разному… В углу прислонены к шкафу свернутые в рулон листы бумаги, может быть карты. На столе среди книжек, стаканов, кастрюлек, ломтей хлеба, рядом с глиняным стаканчиком с разноцветными карандашами торчит странный глобус с деревянной подставкой в форме человеческой руки: земля лежит на указательном пальце, как вздутая сердцевина перстня.

Минут через пять Зонтик пришел немного в себя, открыл глаза, теперь вид у него был не такой страшный. Может, подействовали уколы? А может, ему стало лучше, когда понял, что уже не один в квартире? Но говорил он с трудом, медленно, еле-еле…

— Как вы допустили? — стал отчитывать его врач. — Разве нет соседей? Людей нет?

— Соседи работают. Своих дел хватает. Старику нельзя быть людям в тягость… Это пройдет. Грипп, наверно?

— «Грипп»… — Врач заговорил теперь с ним ласково, как с маленьким ребенком: — Знаешь что? Так, наугад, при беглом осмотре могу насчитать не меньше пяти болезней… А я, по существу, хирург, не терапевт. Терапевт, может, еще больше насчитает. Впитали вы их в себя, будто губка…

Зонтик отозвался, как эхо:

— Да… Впитал… За столько-то лет…

— Вот видите. А скоро сентябрь, новый учебный год, пора в школу. Ну и что будет?

— Ничего не будет, — отозвался Зонтик. — В школу не надо… Вот уже несколько лет я на пенсии, но еще работал… После этих каникул не буду…

— Замечательно, пан Забеляк! Великолепно! — И доктор весело улыбнулся, словно эта новость доставила ему огромное удовольствие.

Я понял: притворяется. Он вынул сигарету, но не закурил, сунул обратно в карман. Я хотел было вылезти с вопросом, да раздумал. Каминский стоял у стола и играл глобусом. Наступила тишина, и Зонтик закрыл глаза.

Удивило меня то, что он сказал. Ведь если учитель уходит на пенсию, в школе устраивают проводы. А тут ничего. Он вел наш класс, нам бы следовало узнать об этом раньше всех.

В июне же он с нами прощался, не мы с ним. Сказал, что мы кончили седьмой класс, что он выпускает нас в свет. Пожелал, чтоб у нас все хорошо сложилось. Что же это значит? Неужели он больше не вернется в школу? Неужели мы были его последними учениками?

Я все-таки спросил, не удержался. Подождал, пока он откроет глаза и спросил:

— Скажите, пожалуйста… А почему вы нам об этом не сказали? О том, что не будете больше учить? Ведь…

— А зачем? — перебил он меня. — Скажи, зачем? Я нарочно попросил директора не устраивать никакого спектакля… Кого это, по правде говоря, волнует?

— Что вы, если мы все станем так рассуждать… — заговорил с упреком врач, но смолк, не кончил. Наверно, ничего не пришло в голову.

И вдруг я заметил, что Зонтик всматривается в Каминского, точно не может припомнить. Каминский тоже это заметил, подошел поближе.

— А ты… ты из седьмого «Б»? Не помню…

— Да. Я из этого класса.

Мне послышалась в ответе какая-то странная нотка. «Из этого класса»… Может, потому, что Каминский так спокойно говорил. Как бы растягивая слова.

Через некоторое время Зонтик опять спросил:

— Слушай, какие у тебя были по моим предметам оценки?

— Да не очень… тройки, двойки, когда как… Только раз вы мне поставили пятерку. За карту Африки, помнится… — Каминский улыбнулся, но всего на мгновение.

— Ой, как скверно… — сказал Забеляк. — Ну, а эти оценки, они заслуженные? Бывает, учитель ошибется…

— Вы не ошибались. География у меня не шла! Не люблю ее.

— «Не люблю»… Потому что не знаешь!

— А у меня всегда были пятерки по вашим предметам! — похвастался врач. — Хоть, может, на первый взгляд не скажешь… — И вдруг встал, заговорил по-другому: — Ребята, нужно кое-что еще сделать. Напрасно я отправил машину. Сбегайте-ка, а я тут подожду…

Он послал нас с запиской к сестре за лекарствами. Мы быстро обернулись, и на обратном пути Каминский сказал:

— Слушай, может, попросим кого, чтоб приготовили ему поесть? Кашу, скажем, там какую-нибудь?

Я подумал сразу об Эльжбете. Но как было найти ее сейчас, в третьем часу? Да и умеет ли она готовить? О таких вещах мы с ней не говорили. Потом наверняка выяснится, что и о многих других тоже. Вроде бы всегда вместе, а времени не хватает…