Советы по домоводству для наемного убийцы - Халльгрим Хельгасон

Я ловлю на себе удивленные взгляды. Наверно, я сейчас похож на потерявшегося щенка. Надо им что-то сказать.

— Вспомнилась… — выдавливаю я изо рта, превратившегося в подкову, — Югославия.

Они снова поворачиваются к экрану в раздумьях о священнике с разбитым сердцем. А Северина продолжает стенать: „Moja štikla! Moja štikla!“ Что значит „Мои каблучки! Мои каблучки!“ Вдруг зазвонил дверной колокольчик. В моих ушах он отдается как удар церковного колокола. Гудмундур идет открывать. Я слышу голоса двух мужчин.

Для меня это сигнал к действию. Извинившись, я встаю и делаю вид, будто иду в уборную, а сам направляюсь к заднему выходу. Я открываю дверь на веранду и на мгновение цепенею, чувствуя на лице ледяной холод светлой весенней ночи и примиряясь с мыслью, что я в одних тонких носках. За моей спиной Северина все еще разоряется по поводу своих каблучков. Будем считать, что они заменили мне ботинки, говорю я себе и, выйдя на холодную веранду, быстро прикрываю за собой дверь. А дальше пастор припускает так, что только пятки сверкают, — через один сад, через другой…

Глава 11. Тадеуш

Бежать по исландскому асфальту в тонких американских носках — это, скажу я вам, испытание для хорватских ног. Но не буду роптать. Кажется, я уже упоминал, что по профессии я киллер, а не священник.

Холод погоняет меня, как кнут, и я мчусь по улице, все дальше углубляясь в предместье, застроенное маленькими особнячками. По счастью, никто меня не видит. Все взгляды обращены к Северине на каблучках. Высокие каблуки — это женский пьедестал. Девушка на каблуках — объект для поклонения. Если на то пошло, о женщине можно судить по каблуку. Чем она женственнее, тем выше каблук; чем более оголтелая феминистка, тем он ниже. У Северины все каблуки могут потягаться с самым длинным стволом хорошего пистолета. Один наш общий друг утверждал, что он провел с ней ночь на отцовской яхте, стоявшей на приколе. „До самого рассвета поднимали волну“. Мы ему не поверили, но и уличить во лжи тоже не могли. Так или иначе, на этой истории он выстроил себе репутацию и в конце концов оказался в гребаном парламенте. Каждый раз, когда его физиономия появляется на экране, моя рука сама тянется к пистолету.

Патрульных машин не видно. Спецназовцы или секретные агенты в вязаных шапочках через живые изгороди не прыгают. Кажется, те двое разговаривали с Гудмундуром по-исландски. Местная полиция у наших федералов на коротком поводке. Все маленькие нации лижут задницу Соединенным Штатам. Каждый мечтает о „голливудской пятиминутке“. Интересно, ради иранского ФБР стала бы здешняя полиция расшибаться в лепешку?

На следующем перекрестке, заприметив пустую яркую машину у обочины, я сворачиваю направо. Это развозной фургон пиццы „Домино“. Мотор работает. Я прячусь за бампером. Мальчик-посыльный, стоя на крыльце соседнего дома, спиной ко мне, вручает горячие куски не менее горячей курочке с обнаженными плечами, девушке шестого дня. Я запрыгиваю в фургон с противоположной стороны и ударяю по газам. В зеркальце заднего вида я вижу, как посыльный выбегает на улицу и прощально машет мне вслед. Исландцы — народ вежливый.

Петляя по пустым улицам, я лихорадочно соображаю. Далеко отсюда уезжать нельзя. Фургон доставки пиццы — это как колокольчики на шее у быка. Явор нам часто повторял:

— Если вам надо спрятаться, прячьтесь в логове врага. Это единственное место, где он не станет вас искать.

При каждом особнячке есть гараж на две машины, причем ненамного меньше дома. И перед каждым стоит огромный внедорожник и второй поменьше. Его и ее. Мощный „форд“-фургон и рядом „порше кайенн“. Эти ребята содержат свои транспортные средства, как бедуины верблюдов. Машины с иголочки, крыши сияют в белой ночи. Характерно, что эту красоту никогда не ставят в гараж, как мне вчера объяснили мои хозяева. Гараж строится исключительно как гробница для золотых тельцов — с виду, по большей части, черных, — стоящих снаружи. По словам Гудмундура, его сосед каждую вторую неделю полирует свой „лексус“. А в первую, надо думать, занимается с ним любовью. Многие из внедорожников с наворотами, выхлопная труба поднята повыше, на колесах огромные покрышки.

Перед одним домом, точнее, перед большим гаражом машин не видно. Я проезжаю мимо него и еще пяти особняков, останавливаюсь, выскакиваю из фургона, запираю дверь, а ключи выбрасываю в соседний сад. После чего бегу назад в пустой, судя по всему, дом. (Видели бы вы это зрелище в замедленной съемке: щекастый священник бежит в носках по тротуару, как игроман, опаздывающий купить лотерейный билет.) Окна темные. Во всяком случае, света не видно. Но когда ночью светло, как на выпускном балу в преисподней, поди пойми. Короткая дорожка, три ступеньки крыльца. Звоню в дверь. Далекий собачий лай. Выждав порядочно на этой холодине, чтобы перевести дыхание, я звоню повторно. Дверной звонок как будто соединен с псиной, находящейся квартала за два отсюда. А в остальном — полнейшая тишина. Все жители округи прилипли к своим телевизорам. Даже деревья застыли от возбуждения. Интересно, Северина победит?

Где-то неподалеку нарисовался автомобиль. Вот-вот начнется ФБ-ор. Я достаю нож и открываю замок. Лающая псина, оказывается, в доме. Я влезаю в чьи-то тапочки и делаю обход своих новых владений. Двести квадратных метров для вполне себе квадратных жильцов. Нерабочий камин, все те же мощные лунные ландшафты в массивных золотых рамах. Несколько грузных диванов и тренажер „беговая дорожка“. Псина, похоже, заперта в подвале. Я отыскиваю лестницу, ведущую вниз, а дальше уши сами приводят меня в бельевую. Там я и обнаруживаю миниатюрную тявкающую машину. При виде меня с ней случается форменная истерика, остановить которую удается, лишь свернув ей шею. Что так же просто, как отломить куриную ножку в ресторане „Кентакки фрайд чикен“. Этих лохматых собачонок мы в Сплите называли „париками на лапках“.

На бельевой веревке висят дурацкие штаны, вульгарная рубашка и свежевыстиранные мужские трусы. Преподобный раздевается догола и дарит свой воротничок собачке. Покойник — покойнице. Я навсегда прощаюсь с отцом Френдли. После чего влезаю в штаны и рубашку и без долгих проволочек отправляюсь в гараж-без-машин, где нахожу банку с краской или что-то в этом роде. Открыв ее армейским ножом, я принимаюсь заляпывать белой краской лицо и одежду. Гениально. Я вхожу в раж. Мое сердечко перескакивает с „Болеро“ на босанову. Я забираю банку с краской в дом, по дороге прихватываю на кухне газеты и, расстелив их в прихожей — шестнадцать фотографий дешевой певички, представляющей Исландию, — ставлю на них открытую банку. На кухне я включаю радио, из которого Фил Коллинз стенает: „Всю жизнь я ждал минуты этой, Боже…“ Насчет данной минуты применительно к себе не скажу, но однажды, когда моя ганноверская девушка выбросила меня как пустой бумажный стаканчик в мусорное ведро, я вместе с Коллинзом стенал во весь голос. Классная песня для разрыва отношений.

Процедура закончена, лысина у меня вспотела, и тут раздается дверной звонок. Я выжидаю, но звонок повторяется. Причем звучит он так торжественно, словно кто-то напоминает хозяевам, что они должны получить деньги. Я открываю дверь. Мое сердечко ускоряется до ритма диско. На крыльце стоят двое полицейских. Черные куртки, белые каски.

— Халло, — произносят они на чистом исландском.

— Шхьелло, — говорю с утрированным славянским акцентом.

— Извините. Вы не говорите по-английски?

— Шьйес… малэнько.

— Христиан дома?

Так это христианский дом? Довольно странный вопрос для полицейских. А может, это не полицейские? Может, это священники, патрулирующие район?

— Шьйес, я думать, что христиан дома. Но я здесь не жить. — Мой неподражаемый английский новоиспеченного иммигранта должен произвести на них впечатление.

— Мы можем с ним поговорить?

— Шьим?

— Ну да. Мы хотим поговорить с Христианом.

Акцент у них покруче моего. Как у борца, сидящего на кокаине.

— А, я разумею. Нет, Христиан не дома сейчас. Нет-нет.

— А вы кто?

— Я Тадеуш.

— Поляк?

— Шьйес. Я здесь роблю. Христиан не дома. — Я шмыгаю носом в непросохшей белой краске.

— О'кей. Мы ищем лысого мужчину в одежде священника. Вы не видели, здесь никто не пробегал?

— Ньет. Звыняйте. Лысы свьященник?

— Да. Лысая голова и пасторская одежда. Очень опасный человек. Преступник. Мы его ищем.

— Свьященник-преступник? — переспрашиваю я, помня уроки Дикана: „Кто обращает внимание на дурака?“

— Да. Его разыскивают в Америке.

— В Америке есче много свьященник-преступник? — спрашиваю их с озабоченным видом.

Исландские копы, улыбнувшись в ответ, желают мне на прощание благополучно разделаться с покраской дома.