На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Сюда, сюда, — сказала Чжан, поворачивая к проходу в стене.

За стеной приютилась низкая фанза с широкими окнами. Короткая трава покрывала дворик, у стены росли кусты, в кустах прыгали птицы.

Половину большой комнаты занимали каны, устланные красными пыльными одеялами, и высокие грузные сундуки. Чжан ворчливо принялась за уборку. Ханако не знала, что ее привели в праздничную спальню Чжана и жена ворчит потому, что ей неприятно появление в спальне молодой женщины. Окна были закрыты, в комнате пахло затхлостью и дымом. Ханако хотела было выйти во двор, но Чжан угрожающе схватила ее за рукав.

— Оставь меня, — сказала Ханако по-японски. — Ты мне надоела.

Она оттолкнула женщину и вышла во дворик. Чжан не могла угнаться за ней на своих культяпках и визгливо закричала.

Ханако стояла во дворе под бездонным зеленоватым небом, в десяти шагах от серой стены, которая закрывала от нее мир; слышала веселую возню птиц, визгливый противный голос хозяйки и стук колес на улице. Во втором дворе стояло несколько мужчин. Да, не так просто бежать отсюда.

Обеспокоенная дерзким поведением молодой женщины, Чжан проковыляла к проходу и, закрыв его своим телом, крикнула:

— Пошлите сюда кого-нибудь, я боюсь за нее!

Она стояла так до тех пор, пока не подошла свекровь.

Вдвоем они решительно взяли девушку за руки и водворили в фанзу. Ханако не сопротивлялась. Не нужно вселять в своих хозяев подозрение! Старуха принесла узел с платьем и стала показывать знаками, что нужно переодеться.

Хорошо. Даже лучше, если она будет в китайском платье.

Ханако сняла пояс и кимоно.

Мать и жена Чжана внимательно разглядывали узор ткани и бант, который в их руках сразу потерял свою форму. Голубое кимоно с нежнейшими ветвями красных вишен они долго мяли в руках и высказывали соображения по поводу покроя и удобства.

Из своего узла они вытащили прежде всего лифчик с застежками на боку. Но лифчик не мог сойтись на груди Ханако. Чжан засмеялась.

— Надо шить заново, — сказала она. — Неужели какой-нибудь мужчина может пожелать такое изобилие непристойного?

Ханако надела длинные штаны, перепоясалась красным кушаком. Шелковая кофточка оказалась впору. Затем она облеклась во вторые штаны и в темно-синюю кофту. Костюм был удобен, но тяжел.

Несколько раз в течение дня она выходила из фанзы и садилась на каменную скамью. Кому теперь принадлежит Ханако? Предприятию или частному лицу? Но, в сущности, ей все равно. Не для того она родилась, чтоб удовлетворять чью-то похоть!

Из-за стены по-прежнему доносился стук колес. Ехали арбы, громко стуча по камням; голоса погонщиков были однообразно громки и повелительны. За внутренними стенами тоже раздавались голоса. Разговаривали женщины, кричали дети. Старуха сидела у прохода в стене и не сводила глаз с Ханако.

В обед принесли лапшу из морской травы, пельмени и раков.

Ханако была очень голодна, несчастья не сломили ее аппетита, и она уничтожила все принесенное.

Вечером подали те же пельмени и вареную курицу, мелко нарубленную и перемешанную с красной капустой и рисом.

Кормили хорошо. По всей вероятности, богатый человек купил ее для себя.

Когда стемнело, старуха зажгла фонарь у входа в фанзу и несколько кремовых и розовых фонарей над канами.

Ханако ничего не могла поделать с ознобом, который вдруг прохватывал ее, хотя в фанзе было душно. И на дворе, несмотря на вечер, тоже было душно. Мысли сменялись одна другой.

Она вспомнила отца. Теперь, когда русские были так близко, мысли о нем появлялись все чаще. Особенно отчетливо она помнила его последний приезд. Она играла у ворот, когда увидела курумайю, мелкой рысцой подвозившего колясочку. В колясочке сидел отец в сером костюме и золотистой соломенной шляпе. Между коленями он держал трость.

Ханако тогда испугалась, убежала и притаилась за кура, где во время дождей хранят от сырости вещи. Ей было страшно, и вместе с тем она была счастлива. Она сразу узнала отца, хотя не видела его два года.

Они говорили по-русски в тот день, и отец очень смеялся ее русским словам.

Через неделю он уехал. Они с матерью провожали отца. Он стоял на борту «Хозан-мару» — большой, больше всех ростом на пароходе!

— Смотри же, дочка, хорошо учись русскому языку, — говорил он. — Не забывай, что ты русская.

— Русская, русская, — шептала Ханако. Ей было и грустно и весело. В прежние приезды отца она была еще маленькая. Но теперь ей хотелось быть с отцом и любить его.

«Хозан-мару» дал гудок, отец приподнял шляпу и стал поворачиваться вместе с пароходом.

Вот между «Хозан-мару» и берегом широкая полоса воды, из труб его валит густой коричневый дым и долго не тает в воздухе. Какой-то огромный пароход, медленно двигаясь, заслонил «Хозан-мару». Когда он прошел, «Хозан-мару» оказался далеко и отца нельзя было уже разглядеть, а он, наверное, стоял у борта и все смотрел на то место пристани, где остались две его женщины, большая и маленькая.

С тех пор она не видела отца. На следующий день после его отъезда налетел тайфун. Страшный тайфун, уничтоживший полгорода. Жители спешно разбирали дома и увозили их вместе с вещами под защиту горы. Мать Ханако тоже увезла свой дом. Дрожа от холода, мать и дочь сидели, прикрываясь зонтом от мелкого непрерывного дождя. Вокруг, под зонтами, одеялами, циновками, дрожали тысячи людей. Неба точно не было. Ничего не было, кроме секущей, холодной, все пронизывающей воды.

Ханако не думала о дожде и бедствиях в городе, она думала об одном: отец в море, а в море тайфун еще страшнее.

На третьи сутки тайфун утих, и жители восстановили свои дома. Домик Масако тоже занял свое старое место, опять поставили низенький забор и вычистили занесенный песком и камнями сад. Приведя все в порядок, мать отправилась в пароходство узнать судьбу «Хозан-мару». Ее успокоили: пароход уцелел. Однако ей не могли сообщить, все ли пассажиры уцелели. Море сурово, оно смывает с палубы людей.

Но в общем жизнь Ханако не складывалась печально. Все было бы хорошо в ее жизни, если бы не дядя Ген!

Единственным желанием всегда хмурого дяди было желание заработать побольше денег. Он завидовал всем, к кому приходило денежное счастье. Он ненавидел русских, потому что у него были виды на Маньчжурию, а русские этим видам мешали. Он ненавидел племянницу, потому что ее отцом был русский. И возненавидел еще больше, когда узнал, что она связана с социалистами.

Пока ты победил, дядя! Но посмотрим, что принесет тебе завтрашний день. Никогда Ханако не покорится, никогда!

В парке Хибия в день встречи с Юдзо она шла под своим новым зонтом, который обозначал для нее новую и мало еще кому известную Японию — Японию освобожденного народа. Этот зонтик и сейчас с ней…

Налетели тучи комаров. К сожалению, в доме нет накомарников. Старуха вставила в фонарь свечу. Пошла, держась руками за стены. Ханако вздохнула и прислушалась. Грузным гулким топотом наполнилась соседняя с фанзой улица. Гнали скот. Погонщик закричал пронзительным голосом. В топот копыт, в человеческие голоса вплелся стук колес по твердой дороге.

Потом все стихло. Улица замерла. Сумерки сменились тьмой. Что будет делать она сейчас, через десять минут, когда откроется дверь? Но не лучше ли не ждать этого момента?

Ханако подошла к двери и выглянула.

На земле она не увидела ничего. Небо было полно звезд. Если вырваться из рук проклятой старухи, выйти в ночную тьму, в большой двор, со двора на улицу…

Шаги! Человек идет по двору к фанзе, Блеснул фонарь.

Она ожидала китайца, вошел европеец. Он был сед и довольно тщедушен. Приподнял брови, кашлянул в кулачок, повесил у двери фонарь и стал смотреть на девушку.

— Не говорите ли вы по-русски, сударь?

Старичок захохотал.

— По-русски, по-русски! Ты сама-то говоришь по-русски или только эти два слова? У вас, у японцев, это бывает. Говоришь? Ну, всего ожидал, только не русского языка, Чжан Синь-фу не упомянул о том, что ты знаешь по-русски.

— Если Чжан Синь-фу — мой хозяин, то для него это тайна.

— Ты прямо из Японии? И никто тебя не задержал? Впрочем, кто будет задерживать женщину. Я тебя беру от твоего Чжана. Сейчас я распоряжусь… приготовь вещи.

Постукивая каблуками по земляному полу, гость вышел из фанзы и пропал со своим фонариком во тьме.

Минуту Ханако сидела неподвижно. Потом бросилась к узлу. Руки ее дрожали… «Русский! Судьба — внимательная, заботливая, точно мать!»

6

Катю командировали в Ляоян принимать лазаретное имущество. Ляоян ей не понравился. Коричневая пыль, поднимаемая ногами людей и животных, окутывала город. Все представлялось мутным, неопределенным; пища имела от пыли солоноватый привкус. Русский город расположился вокруг станции: здесь были не только прямые улицы железнодорожного поселка, его серые каменные особняки, сейчас занятые под канцелярии многочисленных штабов, но и вавилон наспех сколоченных домишек, магазинов, лавок, лавчонок.