К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Некоторые из западных и советских историков высказывали мнение, что появлению и упрочению культа Сталина способствовали традиции и социальный строй царской России, которые были изменены, но не уничтожены революцией. Внедрявшийся столетиями культ царя, императора не мог исчезнуть в нашей стране в короткое время. Эта точка зрения имеет право на существование. Нельзя не видеть, однако, и некоторых предпосылок к возникновению культа личности, коренящихся в самой революции. Октябрьская революция принесла народу захватывающие дух перемены. В короткое время был разрушен сложившийся веками уклад жизни. Перемены были настолько велики и необычны, что люди, руководившие революцией, теряли в глазах народа обычные очертания, превращаясь в каких-то неземных героев. Стремление к возвеличению своих вождей проявляется у народных масс, по-видимому, во всякой массовой и победоносной революции. Поднимаясь на борьбу с врагами, отдавая революции свои помыслы и свою жизнь, рядовые участники ее начинают во многом идеализировать своих руководителей. Для народных масс эти люди становятся воплощением всех человеческих достоинств, хотя далеко не все из них оказываются достойными такого доверия. Разумеется, подобная идеализация вождей революции вовсе не обязательно должна порождать идолопоклонство. Превращение вождей революции в непогрешимых «богов» не является закономерностью – многое зависит от конкретной обстановки, а также от характера, мировоззрения и воли самих вождей.

В возникновении и развитии культа Сталина немалую роль сыграли и сами масштабы преступлений, совершенных в 30-е годы. Ибо Сталин действовал не в одиночку. Он втягивал в преступления миллионы людей. Не только карательные органы, но и весь партийно-государственный аппарат принимал участие в репрессивных кампаниях 30-х годов. Тысячи партийных работников входили в «тройки» и «особые совещания», выносившие приговоры заключенным. Десятки тысяч активистов и руководителей предприятий участвовали в разгроме «врагов народа». Еще в 1937 году Политбюро приняло решение о том, что аресты работников тех или иных ведомств должны по возможности санкционироваться руководителями этих ведомств. Наркомы санкционировали аресты своих сотрудников, секретари обкомов – работников обкома. Председатель Союза писателей санкционировал аресты писателей.

Сотни тысяч коммунистов голосовали за исключение «врагов народа» из партии. Миллионы людей участвовали в митингах и демонстрациях, требуя суровой расправы с «врагами народа». При этом люди выдавали на суд и расправу нередко и своих вчерашних друзей и знакомых. Конечно, большинство верило Сталину и органам НКВД. Но было немало сомневающихся если не по поводу всех, то тех или иных отдельных репрессивных кампаний. Мало кто открыто выступал против. Большинство молчало, облегчая тем самым расправу с кадрами партии.

Но даже испытывая колебания и сомнения, эти люди не хотели считать себя соучастниками преступлений. И они заставляли себя поверить в Сталина, который якобы все знает и не может совершать ошибок. Культ Сталина стал для них способом успокоить свою совесть. Писатель А. Г. Письменный, написавший ряд книг и повестей, оправдывающих репрессии 30-х годов (например, роман «Приговор») и глубоко сожалевший об этом в последние годы своей жизни, писал в своих неопубликованных мемуарах: «Конечно, в то, что Иван Катаев, Николай Зарудин, Борис Губер, Михаил Лоскутов или Сергей Урнис или многие другие мои друзья – гвинейские шпионы или, скажем, анархисты-бомбометатели, готовящие покушение на Сталина, или мерзкие отравители общественных водоемов, или вражеские резиденты ...в это я поверить не мог. Как бы я сегодня ни пытался высмеять свои метания и, что же скрывать, когда все сказано, поиски душевного успокоения, – все же тогда прежде всего хотелось понять, да, да, повторяю еще раз, не только поверить, но и понять: что происходит?.. Но понять происходившее в те годы было невозможно. Можно было стать доносчиком, сойти с ума, покончить самоубийством, но если ты хотел жить – самый удобный способ для несчастного, растерянного, но честного человека, цепляющегося из последних сил за свое место в обществе, был, повторяю и тысячи раз буду повторять, – поверить. Поверить без рассуждений, без оглядок, без доказательств, – как верят в приметы, в бога, в черта, в загробную жизнь. Мысль, что все общественные действия могут быть вызваны преступными намерениями одного лица, присвоившего всю полноту власти, и что это лицо – Сталин, была кощунственной, была невероятной» [553] .

И, действительно, весь этот сплав противоречивых чувств и настроений, возникший в годы террора, являлся одной из важных причин длительности и прочности культа Сталина, который среди многих людей, переживших террор, сохранялся и в 60 – 70-е годы. Иначе говоря, между террором и культом Сталина была прямая и обратная причинно-следственная связь.

Разумеется, в иных условиях культ того или иного руководителя вовсе не ведет автоматически к массовым беззакониям и репрессиям. Многое зависит здесь от самого человека, облеченного чрезвычайными полномочиями. Но Советский Союз не может существовать в таких условиях, когда единственной гарантией не только прав, но и самой жизни его граждан являются главным образом личные качества руководителей партии и государства.

ОТСУТСТВИЕ ГЛАСНОСТИ И СВОБОДЫ КРИТИКИ

Главная газета большевиков не зря имела название «Правда». В 1917 году все партии пользовались свободой слова, но именно большевики сплотили вокруг своих лозунгов большинство рабочего класса и значительную часть солдат и крестьян. Борясь против царизма или буржуазного Временного правительства, большевики выступали за максимальную гласность и свободу критики. Но Сталину в борьбе против его политических противников, в его интригах, провокациях и демагогии не нужна была гласность и свобода критики. Вся деятельность НКВД в 30-е годы проводилась в глубокой тайне, и всякая попытка проникнуть в эту тайну сама по себе рассматривалась как преступление.

Стена молчания окружала, например, судьбу Постышева, Косиора, Чубаря, Эйхе, Рудзутака. Об аресте десятков и сотен других крупнейших деятелей партии ничего не сообщалось в газетах, об этом приходилось догадываться по разного рода намекам или получать краткую устную информацию. Газеты были полны призывов к борьбе против «врагов народа», но это не была «гласность». Поэтому даже и люди, более осведомленные, чем другие, знали, как правило, о репрессиях в своей отрасли, области, среде. Громадные масштабы террора ускользали и от их сознания. Этому же способствовала и вакханалия постоянных перемещений работников из одной области в другую, с одной должности на другую, которая была характерна для 1937 – 1939 гг. Было часто неизвестно – арестован или перемещен на другую работу тот или иной деятель партии. Даже родные арестованных часто ничего не знали об их судьбе. Подло обманывая родственников, органы НКВД чаще всего не сообщали им о смерти узников. Играя на иллюзиях и надеждах близких, органы НКВД придумали лживую форму о ссылке уже расстрелянных «врагов народа» в отдаленные лагеря «без права переписки».

Во многих случаях Сталин и НКВД предпочитали прямым репрессиям методы тайного террора. Работники НКВД инсценировали нападение «грабителей» на квартиру того или иного неугодного им человека. Именно так была убита жена Мейерхольда – актриса Зинаида Райх, боровшаяся за освобождение мужа. Грабители, совершившие налет на ее квартиру, оставили, по свидетельству И. Эренбурга, нетронутыми многие ценные вещи, но убили 3. Райх, нанеся ей 17 ножевых ран и похитив подготовленные ею документы. Отдельных политических деятелей убивали дома, в гостинице, на охоте, в рабочем кабинете, выбрасывали из окна, отравляли, а затем сообщали о смерти от сердечного приступа, о несчастном случае или самоубийстве. Так, например, был отравлен Нестор Лакоба, тело которого было затем перевезено из Тбилиси в Сухуми для торжественного захоронения. (Позднее гроб с телом Лакобы, которого посмертно объявили «врагом народа», был выкопан из могилы в центре города и захоронен в безымянной могиле в другом месте.)

Типична в этом отношении судьба первого секретаря ЦК Армении А. Ханджяна. Как сообщил на XXII съезде КПСС А. Н. Шелепин, Ханджян был убит лично Берией в Тбилиси. По свидетельству бывшей работницы аппарата КПК А. Ивановой, находившейся в день убийства Ханджяна в соседнем с Берией кабинете и слышавшей выстрел, труп Ханджяна был отвезен в гостиницу, где обычно останавливались приехавшие из Армении партийные работники. Сообщники Берии положили труп Ханджяна на кровать и выстрелили в воздух. В карманы убитого, по свидетельству С. О. Газаряна, были положены два заранее подготовленных письма: прощальное – жене Розе и другое, адресованное самому Берии. Во втором письме Ханджян «писал», что он якобы запутался в своих делах и решил покончить с собой. Предательски убив Ханджяна, Берия и его клика обвинили ими же убитого человека в «позорном малодушии». По всему Закавказью в июле 1936 года прошли партийные собрания с осуждением «трусости» и «малодушия» Ханджяна. В передовой статье армянской партийной газеты можно было прочесть: «9 июля выстрелом из револьвера покончил с собой секретарь ЦК КП(б) Армении А. Ханджян. Большевистская партия всегда сурово осуждала самоубийство членов партии как акт малодушия. Особенно клеймила она позором, когда акт предательской трусости допускает руководитель партийной организации... За последние 3 – 4 года Закавказский краевой комитет во главе со стойким руководителем большевиков Закавказья Лаврентием Берия оказывал громадную помощь в работе Коммунистической партии Армении, ЦК Армении и его бывшему руководителю Ханджяну... И в этот момент пользующийся огромной помощью и поддержкой партии, поднятый на огромную высоту руководителя целой парторганизации, стреляет в себя и позорно кончает жизнь самоубийством А. Ханджян. Этот выстрел мы не можем назвать иначе как предательским выстрелом» [554] .